- Золотая, дай молока хоть литр, дите орет, а у меня нету, мужик всю кровь высосал вместе с душой.
Аленка открыла дверь, впустив в дом нехолодную ночь, пахнущую влагой неожиданной оттепели, а вместе с ночью вошла и Зара. Вернее показалось, что эта ночь и есть Зара, ночь всего лишь притворялась, что она не человек, и вот сейчас открыла карты. Красота цыганки была потрясающей, правда дегтярные ее волосы, кое -как схваченные жгутом и затянутые косынкой были чуть встрепаны, от чего их шелковые волны спутались, выбились, упали на грудь и на спину, и разлетались в разные стороны, повинуясь порывам ночного ветра. Черные глаза пылали - в них, огромных, отражалось пламя приоткрытой печки, и это же пламя пылало на смуглых щеках. Аленка впустила соседку, достала глечик с вечерним молоком - Прокл коз и вправду привел, да таких, каких в деревне и не видали - по полведра молока каждая давала.
- Заходи, Зара. Может блинов поешь с медом, тесто готово, напеку разом, поужинаем.. И масло у нас есть домашнее, баба Галюха угостила.
Баба Галюха (именно так она просила ее называть, не иначе) приехала в село откуда-то с Малороссии, говорила на суржике, да так звонко и весело, что хотелось ей вторить. Поселилась в давно нежилом доме напротив, председатель разрешил, быстренько обжила маленькую домушку, побелив стены, развесив веселые занавески с васильками и ромашками, купила корову, и разом подружилась почти со всеми соседками, всем угождала, ни про кого не сплетничала, ни на кого не держала зла. А над Аленкой так прямо сразу взяла шефство, таскала ей сало, засоленное по особому рецепту, сушеные груши и смородиновое варенье, которое своим летним ароматом заполняло кухню, стоило только открыть банку.
Зара прошла, сняла тулупчик, присела к столу.
- Пьет, зараза. И вроде не скандалит, слова плохого не говорит, а жизни нет. Вон, молоко пропало, Яшка орет, как резаный, а от коровьего поносит. Дашь? А я тебе погадаю.
Аленка кивнула, вытащила с полки трехлитровую банку, внимательно рассмотрела ее на свет - чистая, и налила полную, аж расплескала.
- Приходи. У меня молока много, не жалко. А кто пьет-то?
Зара тщательно замотала банку в полотенце, которое принесла с собой, придавила крышку маленькой ладошкой, подошла к Аленке, потрогала сережки пальцем
- Джура, поганец. Кто же еще. Да, черт с ним. Сережки у тебя красивые. А кольцо где? Носишь?
Аленка удивленно глянула на цыганку, пошарила в кармане фартука, нашла кольцо, которое снимала, когда работала на кухне, надела.
- Вот и не снимай. Потеряешь, плохо будет. Руку дай.
Зара притянула Аленку к столу, над которым низко висел абажур, высвечивая ярко круг на нарядной скатерти, усадила и села напротив. Внимательно вгляделась в линии, подняла глаза, тревожно глянув в лицо, и Аленке показалось, что она полоснула ее ножом. Потом снова уставилась в ладонь, помолчала, прикрыла ее своей рукой.
- Достанется тебе, светлая. Ну, ничего, выдержишь, ты сильная. А главное, Алена, любовь сохранишь. Вон она - всю жизнь тебе светит факелом, аж глаза слепит. Через самое страшное ее пронесешь, не уронишь, не предашь. И она отплатит сполна.
Зара закуталась в тулуп, взяла банку, пошла к дверям, чуть ссутулившись, потом повернулась, глянула ясно, и в глазах ее блеснули слезы
- Счастливая ты, девочка. Трудное у тебя счастье, а я б за такое все бы отдала. Спасибо тебе, выручила.
…
Утро было совсем весенним. Яркое солнце просто пронизывало спальню, солнечные зайчики запрыгали по подушке, защекотали веки, и Аленка поняла, что проспала. Сегодня Прокл ночевал в дальней деревне, зазвали его туда на кузнечные работы, он там и заночевал, чтобы в ночь по полям не ездить. Вот она и разбаловалась, спала так сладко, что самой стыдно стало. Прокл должен был вот-вот подойти, надо было бы и завтрак приготовить, тесто на блины с вечера поставила, да и кур накормить, коз подоить, а она тут валяется, соня. Быстренько одевшись, Аленка замоталась в шерстяной платок, сунула ноги в сапоги - оттепель расквасила все во дворе, хоть плавай, и выскочила на улицу, ругая себя на чем свет стоит. В сарае, куда они поместили коз было темно и холодно, свет пока Прокл не провел, все некогда, да и окошко прорубить собирался к лету, Аленка запалила керосиновую лампу, как в старину, присела у козы, заторопилась, лишь бы быстрее.
- Что ж ты, городская, в дерьме копаешься? Говорят тебя бабка выгнала, как прости господи гулящую. И ты к моему мужику прибилась? Ишь ты, cyч@ка!
Аленка растерянно встала, глянула назад - в проеме раззявленной настежь двери виднелась расхристанная полная фигура, и по каким-то, самой ей непонятным признакам Аленка поняла - Машка. Та опиралась плечом о косяк, видно было, что стоит с трудом, и на весь сарай от нее несло перегаром, да так, что первая коза чихнула.
Аленка сделала пару шагов навстречу, примирительно протянула руку
- Маш… Ну ты же сама от Проши ушла. И не раз. Что же ты меня винишь, я же его не отбивала.
Машка истерически расхохоталась, визгливо крикнула
- Не отбивала? Думаешь я не знаю, что ты от него уб@людка носишь? Или, думаешь, я просто так спиваюсь? Горе меня душит!
Она вдруг зарыдала то басом, то взвизгивая, затряслась, и, нашарив вилы, выставила их и пошла на Аленку
- Сейчас пришибу тебя здесь, заразу, а все подумают, что ты сама на вилы налетела. Сослепу. А керосинка твоя все прикроет. А, гадюка? Готова помереть за любовь?
Машка было замахнулась, пытаясь бросить вилы, но чья-то огромная тень метнулась со стороны дверей, отшвырнула пьяную бабу в сторону, да так, что она отлетела на пару метров, зацепилась ногой за торчащий черенок лопаты и с маху ударилась головой о здоровенное бревно, приготовленное Проклом для работы. И Аленка, вдруг остро и ясно, как будто молния осветила весь этот ужас, увидела - растерянный Прокл замер в дверях, А Машка лежит затылком на бревне, постепенно заплывающим чем-то липким и черным, а ее застывшие глаза смотрят в потолок… А от упавшей на солому лампы потихоньку расходится искрящийся, потрескивающий круг. И резкая боль пронзила ее тело - как будто эта молния попала точно в нее.