Впереди меня в трамвае стояла какая-то дама, и когда трамвай резко дернулся, дама наступила мне на ногу. Я выдернул ногу, дама обернулась и сказала:
— Молодой человек, не толкайтесь!
Дама была очень полной, поэтому я слегка прихрамывал, входя в свой кабинет. Вернее, кабинет не совсем мой, мы занимаем его вместе с Дмитрием Андреевичем. Мы с ним — заместители начальника цеха, я по технике, он по производству. Дмитрий Андреевич занимает эту должность четырнадцать лет, я — четыре месяца. Ему пятьдесят восемь лет, мне двадцать девять. Четыре месяца назад ушел на пенсию бывший зам по технике, и мне предложили занять эту должность как «молодому и растущему», по выражению начальника цеха.
Дмитрий Андреевич, высокий, худой, слегка сутулый старик с хитрыми глазами, уже сидел на своем месте и со скучающим видом смотрел в окно. На улице накрапывал мелкий и нудный дождик.
— Здорово! — повернулся он ко мне. — Ты чего это хромаешь?
— Бытовая травма. На ногу наступили, — ответил я, снимая и вешая плащ и шляпу.
— Где это?
— В трамвае, где же еще.
— А-а-а... — протянул Дмитрий Андреевич.
— Ну, как ваша внучка? — спросил я, поздоровавшись с ним за руку и усаживаясь за свой стол.
Он завелся с пол-оборота. На эту тему Дмитрий Андреевич мог говорить часами, и я уже наизусть знал все, что случилось с его внучкой, все слова, которые она выучила, и сколько зубов у нее выросло.
Поток сведений и новостей о потомстве Дмитрия Андреевича прервал телефонный звонок. Дмитрий Андреевич недовольно умолк, брезгливо поднял трубку. Его вызывал шеф. Дмитрий Андреевич положил трубку, покряхтел, вылезая из-за стола, и пошел, на ходу ворча под нос свое обычное:
— Ох-хо-хо!.. И когда это я доживу до пенсии?..
В дверях он обернулся и спросил:
— А ты, Олег, когда жениться будешь? Небось, твои родители тоже ждут не дождутся внуков? Смотри, так и останешься бобылем.
— У моих родителей уже есть внучка, — ответил я, игнорируя его последнюю фразу.
— Откуда? — удивился Дмитрий Андреевич.
— Сестры дочка.
— Ну, это не то. — Старик вышел.
«Почему же не то?» — подумал я и взглянул на часы. Было ровно восемь — рабочий день начался, и, как бы подтверждая это, зазвонил телефон на моем столе и одновременно открылась дверь, в которую протиснулся старший мастер Сидоров с пачкой бумаг:
— Здравствуй, Олег Максимович!
В общем, рабочий день начался.
Я находился в той стадии, когда новая работа уже перестала пугать, становилась привычной, но еще не начала надоедать, и поэтому работал я с удовольствием, несмотря на то, что работы было много.
Ближе к обеду, набегавшись по цеху и покончив с первоочередными делами, я вернулся к себе, сел и открыл белую картонную папку. В папке лежали рационализаторские предложения, которые мне необходимо было просмотреть. Дмитрий Андреевич кричал в трубку на кого-то из снабженцев, требуя «выдать, наконец, триста четвертые подшипники, пока не остановилось производство!»
Я быстро просмотрел несколько голубых бланков, пока не остановился на одном. Прочитав, я почувствовал легкое раздражение и недовольно хмыкнул. Суть дела была в том, что автор предлагал поставить дополнительное приспособление к одной из наших установок. Новинка сулила увеличение производительности труда, крупную экономию и т. д., но дело было в том, что такое же приспособление уже работало на другой установке. Чтобы переставить его, нужна была только небольшая доработка. Автор же писал предложение так, как будто он сам все придумал.
— Что там у тебя? — отреагировал на мое хмыканье любопытный Дмитрий Андреевич.
Я коротко объяснил.
— Прохиндей, задаром хочет деньги получить, — резюмировал Дмитрий Андреевич. — А кто это?
Я перевернул лист и прочитал:
— Данилов.
— А кто это Данилов? — заинтересовался мой коллега.
— У Сидорова на участке работает.
— Давно?
— Да с полгода, наверное.
— Ты его знаешь? Я что-то его не помню.
— Знаю, — сказал я.
Я Данилова помнил.
Данилов пришел в цех после армии. До армии он успел окончить техникум. Сидоров его хвалил. Это был высокий, стройный парень со значком баскетболиста-разрядника, с длинными, по моде, аккуратно вьющимися волосами, черными, блестящими глазами, нос чуть с горбинкой, белые, ровные, красивые зубы. Держался он уверенно, с ощущением своей молодости и силы. Он уже участвовал в футбольном турнире завода, где сразу выдвинулся в цеховые звезды, и что-то там делал в комсомоле. Мне этот парень нравился.
Недели две-три назад, в курилке, я услышал, как кто-то из ребят сказал, обращаясь к Данилову:
— Ну и как, Витька, удачно вчера Катю проводил? — и подмигнул.
— Ладно, не лезь не в свои дела, — задумчиво сказал Данилов, слегка улыбаясь...
Катя...
Катя пришла к нам в цех четыре года назад, сразу после школы. Первое впечатление, которое она производила тогда на всех — это сгусток энергии с косичками. Косички эти были, кажется, самым заметным, характерным ее признаком — казалось, что Катя прилагается к косичкам. Эти косички появлялись в разных местах, и там сразу кончалась тишина и начинался небольшой беспорядок. Катя сразу со всеми перезнакомилась. Она как бы обладала способностью появляться разом в нескольких местах. На третий или четвертый день ее косички появились в дверях техбюро, где я тогда был начальником. Она вошла и затем только спросила, обращаясь ко мне:
— Можно войти?
Оказалось, что она уже познакомилась с технологом Юрой Калединым, моим подчиненным. Катя подошла к Юре, с любопытством оглядела все вокруг и сразу стала задавать ему кучу вопросов насчет того, чем он тут занимается и как называется вот эта штука — так это и есть кульман? И как же на нем работают, и что же, он, Юра, тоже чертит?
— Конструирую, — с важным видом ответил Юра, моргая своими всегда чуть сонными глазами.
— Да неужели? — искренне удивилась Катя. — А меня когда-нибудь сюда работать возьмут? — она искоса взглянула на меня. Я сидел за «начальническим» столом, который отличался от других наличием телефона.
Юра, любитель напустить тумана, начал пространно объяснять, как много необходимо знать, чтобы тут работать, стал сыпать техническими терминами, перечислять науки, которые надо изучить, почему-то остановился на сопромате, и когда дошел до кругов Мора, запутался сам. Мы все потихоньку смеялись. Катя преисполнилась уважения ко всем нам, особенно к Юре и ко мне, с почтением обозрела комнату и заявила, что непременно поступит в институт или, в крайнем случае, в техникум, тут же раздумала и решила лучше заняться спортом. Юра тут же перестроился и начал сыпать спортивными терминами.
В конце концов Катю обнаружила начальница лаборатории, где Катя работала. Начальница прочитала ей нотацию, которую Катя молча и покорно выслушала, и отправила ее работать, а нам пожаловалась, что «с этой девчонкой она уже потеряла килограмм нервов».
Через несколько дней ко мне подошел комсорг цеха (я был тогда его заместителем) и попросил уточнить списки комсомольцев. Проверяя вновь поступивших на работу, я обнаружил, что какой-то Клименко Е. А. не встал на учет. Я отправился в лабораторию, где работал этот Клименко. Клименко оказался Катей. Напустив на себя важности, я прочел ей лекцию о необходимости учета и контроля. Катя выслушала меня с виноватым видом, пообещала встать на учет завтра же, затем сообщила, что ей тоже очень нравится общественная работа, что еще в пятом классе она была редактором стенгазеты, а в шестом — звеньевой. Я и не заметил, как через десять минут уже оживленно беседовал с ней на всякие разные темы. Катя поделилась со мной соображениями насчет того, какой умный у нас Юра, сообщила, что я ей сначала показался ужасно важным и серьезным, а она таких боится, но, оказывается, я не такой уж и важный. Как-то незаметно мы перешли на «ты» и она называла меня Аликом. Так меня звали только близкие друзья, остальные — Олегом или официально, по имени-отчеству.
В общем, я проболтал с ней полчаса и с каким-то непонятным чувством вернулся в свою комнату, где уже 20 минут надрывался телефон — меня искал шеф. Дня через два меня почему-то опять занесло к Кате, потом еще раз, и в конце концов ее сослуживцы стали двусмысленно подмигивать мне, когда я заходил в лабораторию.
Примерно через месяц я встретил Катю на улице. Она шла под руку с каким-то парнем, оживленно болтая, смеясь и заглядывая ему в глаза. Меня Катя не заметила. Мне почему-то стало грустно, я в мрачном настроении вернулся домой, где ни с того, ни с сего поссорился с сестрой.
Через несколько дней я опять увидел Катю с тем же парнем в кино, потом на танцах. Катина подруга, сочувственно вздыхая, по секрету рассказала мне, что парня зовут Колей, что Катя с ним дружит уже полтора года и что его скоро возьмут в армию. В лабораторию я стал заходить реже, хотя Катя все так же оживленно меня встречала. Я старался теперь разговаривать с ней поменьше, так что Катя решила, что я снова заважничал.
Вскоре все та же подруга сообщила мне, что Катиного парня забрали в армию. Я старался больше не думать обо всем этом. Так прошел год.
Однажды я зашел за чем-то в лабораторию. Там никого не было, кроме Кати. Она сидела в углу, повернувшись спиной к двери. Я подошел поближе и увидел, что Катя плачет.
— Что с тобой? — спросил я.
Катя ничего не ответила, вытерла слезы платком и выбежала из комнаты. Вскоре та же подружка поведала мне, опять же по секрету, что Катин парень в армии женился.
Впрочем, Катя скоро повеселела и опять была тем же сгустком энергии, что и раньше. Она обрезала свои косички, завела модную прическу, покрасилась сначала под блондинку, потом под брюнетку, потом в какой-то рыжий цвет. Наряды у нее всегда были самые модные — в общем, нормальная современная девушка.
Однажды вечером я задержался на работе. У меня кончились сигареты, и я пошел по цеху, надеясь «стрельнуть» у кого-нибудь закурить. В курилке я нашел мастера Сидорова, взял у него папиросу. Мы покурили, поговорили о погоде, о хоккее, и я пошел к себе в бюро.
Когда я проходил мимо лаборатории, из приоткрытой двери до меня донеслась песня. Я узнал Катин голос и остановился. Катя пела какую-то украинскую песню. Сначала я удивился — почему украинскую? Потом подумал: фамилия Кати — Клименко, она ведь, наверное, украинка. Я об этом раньше как-то не думал.
Я тихонько заглянул в приоткрытую дверь. Катя сидела спиной ко мне за столом, уставленным пробирками, что-то делала и напевала. Я подождал, пока Катя кончит, и зааплодировал.
— Ой! — Катя вздрогнула, обернулась.
— Фу, Алик, как ты меня напугал! Сердце в пятки ушло!
Она сидела, прижав к груди руки, и смотрела на меня круглыми глазами.
— Я больше не буду, — сказал я, улыбаясь.
— Не надо, пожалуйста, — Катя опустила руки, — а то вдруг я заикаться начну!
— А почему ты здесь после работы? — я сел на стул, стоявший у окна.
— Срочная работа, а у наших женщин у всех дети да мужья. Вот я и отдуваюсь, — Катя склонилась над столом.
— Спой еще что-нибудь, — я взглянул на Катю.
Она была очень красива, освещенная только настольной лампой. На лице Кати лежали мягкие тени. Верхний свет был выключен.
Катя помолчала, потом сказала:
— Нет.
— Почему?
Она опять помолчала.
— Нет и все... Я стесняюсь.
— А ты представь, что я уже ушел.
— ...Нет...— Катя взглянула на меня и снова наклонилась над столом.
Я сидел и молча наблюдал, как она работает.
И понял я, что без этой девочки вся моя жизнь будет пустой и напрасной.
— Катя...— сказал я каким-то чужим, деревянным голосом.
— Что? — спокойно спросила Катя, не отрываясь от работы.
Сердце у меня будто оторвалось и поплыло куда-то к горлу. Я задохнулся и сказал:
— Я тебя люблю, Катя...
Катя взглянула на меня испуганно-любопытно, положила на стол пробирку и зажим, которые держала в руках. Я молчал.
Катя отвела глаза, помолчала, снова коротко взглянула на меня и стала катать по столу стеклянную палочку.
— Катя...— снова сказал я.
— Ты хороший парень, Алик, — сказала Катя глухо, не глядя на меня. Она опять помолчала. — Видишь ли, дело в том... Ну... Я пока не могу ответить тебе тем же...
Катя снова покосилась на меня, тут же опустила глаза и стала смотреть на стеклянную палочку.
— Может быть, потом, когда-нибудь... Не знаю... Ты вообще-то хороший парень... Катя вздохнула, поправила прическу и сказала уже другим голосом, громко: — Пожалуйста, прости меня!
Я пожал плечами:
— Не за что.
— Не сердись на меня, Алик!
Сердце мое отклеилось от горла и ухнуло куда-то в живот.
— Не за что, — повторил я.
Я еще секунду посидел, потом встал и сказал:
— Ну, я пошел.
— До свидания. — Катя взяла в руки палочку, которую катала по столу, и стала ее рассматривать.
Я вышел.
После этого случая я старался не встречаться с Катей, да и она меня избегала. Тут как раз последовало мое назначение, работы было много, и это помогало мне отгонять все мысли о Кате.
А потом я услышал о Кате и Данилове.
После обеда к нам в кабинет зашел уполномоченный по рационализации Гена Котов. Гена — человек солидный и положительный. Он не спеша поздоровался с Дмитрием Андреевичем, который к этому времени, как и каждый день, был немного нервный и взвинченный, поэтому он отмахнулся от Гениного вопроса о здоровье внучки и снова принялся по телефону терзать снабженцев.
Гена поздоровался со мной, сел напротив и выжидающе уставился на меня.
— Я посмотрел все, — я пододвинул к себе папку с рацпредложениями, — все хорошо, кроме одного.
— Это Данилова, что ли? — Гена поудобнее устроился на стуле.
— Вот ведь сам знаешь. А зачем принимал?
— Мое дело маленькое, Олег Максимович. Это вы начальство, решайте.
Гена снова задвигался на стуле:
— Я принял, зарегистрировал — с меня и взятки гладки...
Спорить с ним было бесполезно, и я сказал:
— Так вот, я считаю, предложение нужно отклонить. Каледин это приспособление и так начертит, и никакой рацухи тут нет. Деньги платить не за что.
Гена пожал плечами:
— Может быть.
— Так, значит, отклоним? — спросил я.
Гена опять пожал плечами:
— Ваше дело, Олег Максимович.
Мне эти пожимания надоели, я закрыл папку и отдал ее Гене:
— Все, действуй.
Гена не спеша поднялся, взял папку и сказал:
— У Сидорова комсомольцы не выполнили обязательства по рацработе, вот, видно, Сидоров и решил это дело таким образом форсировать. Я скажу Сидорову, а там…
Через полчаса прибежал Сидоров:
— Слушай, Олег Максимыч, — с порога начал он, — ты что это моих ребят зажимаешь? Нехорошо, дорогой! Ребята, понимаешь, старались, головы ломали, понимаешь, технический прогресс продвинуть хотели, а ты их тормозишь, понимаешь. Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! Как ваша внучка?
— Внучка-то ничего, — Дмитрий Андреевич пожал протянутую руку. — А вот ребята твои — прохиндеи. Задаром деньги хотят получить.
— Слушай, Дмитрий Андреевич, это ты зря! Ребята у меня хорошие!
— Я про всех не говорю.
— Иван Афанасьевич, ты насчет даниловского предложения? Так вот, дорогой, это ты зря, — вмешался я, копируя Сидорова. — Хочешь легким путем идти?
— А кто хочет тяжелым, слушай, Олег Максимыч?
Сидоров плюхнулся на стул:
— Так прими предложение-то, Олег. Старался парень.
Я немного разозлился:
— Старался не он, старался ты. Если нужно обязательство выполнять — надо думать. У тебя еще вон сколько вопросов не решено, можно сотню деловых предложений подать.
— Так ведь и это деловое. Слушай, производительность повысится!
— На двести пятой установке такое же приспособление работает. Что же тут предлагать?
— Так его доработать нужно!
— Что там дорабатывать, кронштейн другой да крепление. Каледин и так сделает.
— Так что же он не делает! — взвился Сидоров. — Второй месяц не делает!
— А ты почему молчишь? Кому это надо, тебе ведь?
— Так вот, может, подтолкнем его этой рацухой, а, Олег?
— Подтолкнем по-другому.
Я взял трубку, позвонил Юре Каледину, который был теперь начальником техбюро. Юра поныл немного, пожаловался на загруженность, но в конце концов согласился включить доработку в план со следующей недели. Я сказал ему, чтобы он не втирал мне очки, на доработку нужно максимум два дня. Юра повздыхал и обещал сделать.
— Вот видишь, Олег Максимович, все-таки полезное дело это предложение сделало, — сказал мне Сидоров и ушел.
— Ну, артист, — покрутил головой Дмитрий Андреевич и снова стал мучить снабженцев.
В конце дня в кабинет зашел Данилов. Дмитрия Андреевича не было, я сидел один.
— Можно войти?
Данилов сказал это, как бы выполняя формальность, уверенный, что ему не смогут отказать.
— Входите.
Данилов подошел к столу.
— Садитесь.
Он сел. Держался Данилов уверенно и независимо.
— Слушаю вас.— Я старался быть официальным.
— Я насчет моего рацпредложения.
— Ну?
— Почему вы его отклонили?
— Сидоров вам не разъяснил?
— Разъяснил.
— Так в чем же дело?
— Но ведь в предложении есть новизна.
— В предложении нет мысли. Вашей мысли.
— Так вы его не примете?
— Нет.
Он встал.
— У Котова вы можете ознакомиться с теми техническими вопросами, которые на вашем участке еще не разрешены. Там широкий простор для рационализаторской мысли, — подчеркнуто официально, как на собрании, сказал я, тоже вставая.
Данилов иронически усмехнулся:
— Боюсь, что мое предложение вы все равно не примете...
— Почему же? Если оно дельное...
Он опять ухмыльнулся:
— Мы с вами соперники...
Кровь бросилась мне в лицо:
— Что это значит?.. Что нам делить?
Данилов засмеялся:
— Как что? А Катю?
— Какую Катю? Причем тут Катя! Послушайте, ваше предложение не имеет никакой ценности, и личные пристрастия тут ни при чем!
— Ни при чем так ни при чем. Не волнуйтесь так, Олег Максимович, — Данилов снова засмеялся. — До свидания, Олег Максимович!
Он вышел.
Я плюхнулся на стул.
Бывают же люди...
Примерно через месяц я зашел по делам в лабораторию. Был конец рабочего дня. Начальницы лаборатории не было на месте, и я было уже совсем собрался уходить, когда меня окликнула Света — та самая подруга Кати, что снабжала меня новостями о ее сердечных делах. Катя и Света сидели в углу и о чем-то разговаривали.
— Олег Максимович, что же вы нас забыли, не заходите?
— Времени мало, Светлана Семеновна, некогда все, — в тон ей ответил я.
— Вы все в делах да в делах. И дома, наверное, все о делах думаете!
Катя сидела тихая. Света дня три тому назад уже успела рассказать мне о ссоре Кати с Даниловым. Она зашла ко мне оформить отгул и, пока я подписывал ей заявление, за минуту выложила мне все подробности. Я сделал вид, что это меня не интересует, и Света ушла разочарованная.
— Вот и Катя у нас грустная в последние дни ходит...
— Перестань! — сказала Катя.
— А что? Нет, граждане, вам нужно развеяться, сходить в кино, на эстраду, например. У нас югославская эстрада во Дворце культуры скоро будет выступать. А что? Да, кстати! Вам повезло! У меня два билета есть в кино. В «Искру», на восемь сорок пять. Новая комедия. Взяли бы да и пошли. Мой работает во вторую смену сегодня.
— Кто это «твой»? — засмеялась Катя.
— Ладно, сама знаешь, кто. Ну что, пойдете или нет? Ей-богу, Катюша, сходите! Олег Максимович, уговорите вы ее! Ну, что вы за кавалер, за девушкой не можете поухаживать!
— А что, Алик, может, и правда пойдем? — оживилась Катя. — Ты не слышала, Свет, кино интересное?
— Ужас до чего! Говорят, Никулин играет. Идите-идите, не пожалеете! Давайте, Олег Максимович, думайте, а то уже звонок, надо домой идти.
— Ну что, пойдем, Алик? — спросила Катя, глядя на меня своими ласковыми глазами. От этого взгляда мне хотелось петь и плакать одновременно.
— Можно и сходить, — сказал я не совсем решительно.
— Можно... — передразнила Света, — ну и мужики пошли! Прямо не знаю! Его девушка в кино приглашает, а он — «можно и пойти»! Гоните рубль, Олег Максимович, и вот вам билеты. Желаю приятно провести время, не скучать, и так далее, и так далее! Я побежала! Ни пуха ни пера!
Света ушла.
Катя складывала сумочку.
— Алик, встретимся у скверика. В восемь. Хорошо? — она снова ласково посмотрела на меня и улыбнулась.
Без десяти восемь я был «у скверика». Катя пришла в половине девятого, когда я уже совсем измучился и решил, что она не придет. Катя была в новом платье, нарядная, с красиво подведенными глазами. Я вручил ей гвоздики, которые купил, ожидая ее, у какого-то мужчины кавказского типа, расположившегося неподалеку со своей частной лавочкой.
— Спасибо, Алик! Вот не ожидала, что ты такой внимательный! Спасибо!
Она произнесла это нараспев: «Спаси-и-ибо!»
— Мы можем опоздать, — напомнил я.
— Идем, идем, идем! — Катя взяла меня под руку и мы быстро пошли к кинотеатру. Мужчина с цветами проводил одобрительным взглядом Катю (он даже поцокал языком) и неодобрительным — меня.
Мы вошли в кинотеатр. Катя сразу потянула меня к огромному зеркалу в фойе и стала поправлять прическу.
Я тоже взглянул в зеркало.
Рядом с Катей я выглядел бледно. Катя — стройная, румяная, красивая, модно одетая. Я — небольшого роста (я казался ниже Кати), располневший немного больше нормы, с начавшей пробиваться лысиной, с белыми, бесцветными бровями и ресницами. Костюм сидел на мне, как всегда, немного мешковато. Почему-то это происходило с любым костюмом — покупал ли я его готовым, шил ли в ателье.
— Хочу мороженого. — Катя произнесла это безапелляционно, тоном избалованного ребенка. Она была в каком-то нервном возбуждении.
Я бросился к лотку мороженщицы, потолкался там и добыл две порции эскимо.
— Алик, как ты копаешься! Уже звонок был! Идем быстрее! — Катя побежала вперед, на ходу облизывая мороженое.
Кино было в самом деле смешное. Катя от души хохотала, хватала меня за рукав:
— Смотри, смотри! Ой, умора!
Я тоже смеялся.
Когда мы вышли из кино, уже темнело. Катя шла со мной под руку, смеясь и вспоминая картину:
— А этот-то, с усиками! Помнишь? Помереть можно от смеха!
— Ты далеко живешь? — спросил я, смеясь вместе с ней. Катя с улыбкой посмотрела на меня:
— А если далеко, ты что, и провожать меня не пойдешь? Ну и парни пошли! Далеко! — с вызовом сказала она, продолжая улыбаться.
— Нет, почему же, — смутился я, — идем конечно!
Но жила она недалеко, кварталах в четырех от кинотеатра. Когда мы подошли к низенькому домику, окруженному высоким, почти такой же высоты, как и дом, забором, Катя сказала:
— Ну вот мы и пришли! Здесь я и живу.
Несколько таких же домиков были окружены со всех сторон белыми девяти- и двенадцатиэтажными зданиями.
— Так вас скоро снесут? — спросил я.
— Да, все ждем не дождемся. Обещали максимум через год.
Я замолчал, не зная, что сказать дальше.
— Ну, я пошла? — сказала Катя, глядя на меня своими ласковыми глазами.
— Побудь еще, — попросил я.
— Нет, Алик, меня дома ждут, уже поздно. В другой раз встретимся, ладно? — она протянула мне руку, я пожал ее. От ее прикосновения по телу прошла сладкая дрожь.
— До свидания! — Катя юркнула в калитку.
Дня через два я снова пригласил Катю в кино. Она слегка удивилась, подумала немного и согласилась. Потом мы ходили с ней на югославскую эстраду, в оперный театр на спектакль заезжей оперетты, в цирк, снова в кино, на концерт заводской самодеятельности. Данилов при встречах со мной старался казаться равнодушным или иронически улыбался. Света мне рассказала, что он пытался объясниться с Катей. Он пришел в обед в лабораторию и попросил оставить их вдвоем. О чем они говорили, изнывавшая от любопытства Света так и не узнала. Данилов выскочил из лаборатории весь красный, а Катя плакала. На Светины расспросы она не отвечала, так что, в конце концов, они со Светой поссорились. Катя несколько дней ходила расстроенная, не пошла со мной в кино, но потом опять повеселела.
Как-то раз (дело было уже осенью) мы в очередной раз собрались с Катей в кино, однако не достали билетов. Мы погуляли немного, поболтали о том, о сем и присели отдохнуть на скамейке в скверике возле кинотеатра. Погода была хмурая, осенняя, людей было мало. Редкие прохожие шли по другой аллее, а там, где стояла наша скамейка, было тихо. Желтые листья падали с деревьев. Порывы ветра подхватывали их, и они, шурша, летели вдоль аллеи.
Мы сидели и молчали. Я изредка посматривал на Катю. Потом я набрался храбрости и обнял ее за плечи. Катя вздрогнула. Я почувствовал, как напряглось ее тело. Катя молча сидела и смотрела прямо перед собой. Я наклонился и поцеловал ее в губы. Катя сидела не шевелясь.
— Катя...— сказал я глухо.
Она повернула голову, посмотрела на меня, коротко вздохнула и положила голову мне на плечо. Так она и сидела, уткнувшись лицом в рукав моего плаща, пока мимо по аллее не прошла какая-то шумная компания с гитарой.
— Пойдем, — сказала Катя, вставая и поправляя прическу. Мужская часть компании при виде Кати шумно выразила свой восторг. Катя улыбнулась смущенно, но чуть-чуть самодовольно.
Мы еще долго гуляли с ней по городу, а когда мы прощались у калитки ее дома, я снова обнял и поцеловал Катю, и ее губы слабо шевельнулись в ответ.
Через десять дней я сделал Кате предложение.
В ответ она долго молчала, потом сказала нерешительно:
— Ладно, я подумаю... Через неделю я тебе скажу ответ, хорошо?
Я согласился и стал дожидаться решения своей судьбы. С Катей мы встречались по-прежнему, но о моем предложении пока не заговаривали.
Дня через четыре я зашел по делу в инструментальный склад. У кладовщицы не оказалось каких-то бумаг, и она побежала за ними к цеховому механику. Я решил подождать ее на складе и сел на стул возле тонкой металлической стенки, которая отделяла склад инструментов от склада заготовок. За стенкой кто-то разговаривал. Я прислушался. Говорили три человека — кладовщица Клава, которая приходилась Свете какой-то родственницей, и сама Света с Катей. Обсуждали фасон платья. Потом Клава сказала: «Посидите здесь, девчонки, я скоро приду», — и вышла, захлопнув дверь.
За стенкой помолчали. Затем Светин голос спросил:
— Ну и как ваши дела? Что ты ему ответишь? Не надумала еще?
— Ой, не знаю, не знаю, — вздохнула Катя.
— А что тут знать? Любишь — выходи, не любишь — не выходи. Ты его любишь?
— Не знаю, — сказала Катя, помолчав.
— Слушай, а Витьку ты любишь? Что у тебя с ним случилось?
— Случилось вот.
— Ты не темни, Катенька. Ведь ты Витьку любишь, я же знаю. А зачем с Аликом ходишь?
— Витька меня обидел, — Катя снова вздохнула, — я ему этого никогда не прощу!
— А ты подумай, — настаивала Света, — может, и простишь. Ну, так что же ты Алику скажешь?
— Не знаю.
— Ну, смотри, — Света обиженно фыркнула, — тебе жить.
Они помолчали.
— А ты что не выходишь замуж? — спросил Катин голос.
— За кого это? — хмыкнула Света.
— За Апухтина своего, за кого же еще.
— Больно нужно, — Света опять хмыкнула.
Помолчав, она сказала:
— Я, Катенька, может быть, с превеликим удовольствием, да он не предлагает. Ходим-ходим, уже второй год, а толку никакого.
— А ты его любишь? — спросила Катя.
— В том-то и дело, что люблю, — Света шумно вздохнула. — Да ведь не мне же предложение делать... Да ну его! Вот похожу еще немного, а не будет толку — брошу его, да и выскочу за кого-нибудь. Чтоб с машиной и с квартирой!
— Слушай, Катька, — вдруг сменила она тон, — а плюнь-ка ты на Витьку, да и выходи за Алика! Что Витька — сто тридцать получает, в общежитии живет, никаких перспектив...
— На квартире, — поправила ее Катя.
— На частной? — переспросила Света. — Да какая разница — в общежитии, на квартире... А Алик с перспективой. Уже замначальника. А Иван Акимович уйдет на пенсию, лет через пять — твой Алик начальником будет...
— Да квартиру-то я получу...— нерешительно сказала Катя, — нас ведь сносят скоро...
— Да разве в этом дело! Да и вообще, Алик человек спокойный, тихий, обходительный. А Витька... Он ведь какой-то несерьезный. То у него то, а то вдруг — это. Ты с ним намучаешься. А насчет любви... Вспомни, как ты Колю любила, а ведь ничего, забыла. Так и тут. В семье главное не любовь, а согласие...
— А Данилов не пьет? — спросила она вдруг.
— Да вроде нет... По праздникам...
— Вот-вот, сначала по праздникам... — начала было Света, но тут стукнула дверь, вошла Клава, и разговор оборвался. Я встал и вышел, забыв, зачем приходил.
«Значит, Катя любит Данилова, — думал я, шагая по коридору. — Значит, я не могу надеяться». От этой мысли мне стало вдруг очень горько, я прямо физически ощутил горечь. «А почему, собственно? Ведь она сказала — не знаю?..» — подумал я. Но в глубине души я понимал, что Катя меня не любит.
Я было решил прекратить все, отказаться от своего предложения, но у меня так и не хватило решимости это сделать. Я не заговаривал о своем предложении, но Катя это сделала сама.
— Алик, — сказала она при очередной встрече, — а ты не забыл, что собирался на мне жениться?
— Нет, — сказал я, опустив голову и рассматривая опавшие листья.
— Так вот, я согласна, — Катя засмеялась и поцеловала меня в щеку.
Чувствовал я, что не нужно нам этого делать, но слишком долго ждал я этих слов, слишком хотел их услышать. И не мог я вот так, сразу, отказаться от Кати.
И я промолчал.
— Ты что-то грустный, — сказала Катя с обидой, — неужели не радуешься?
— Почему, радуюсь, — ответил я и подумал: «А вдруг она все-таки меня любит?»
В тот же вечер я сказал дома, что собираюсь жениться.
Мать убирала посуду со стола. Она отставила в сторону тарелки, села и долго, внимательно смотрела на меня.
— Наконец-то, — проговорила мама. — Отец! Иди-ка сюда! Максим!
Ей пришлось позвать его еще трижды, прежде чем отец с газетой в руке и с недовольным видом вышел из другой комнаты:
— Ну?
— Наш сын женится.
— Да? Поздравляю!
Он взглянул на часы:
— Ах ты, черт, уже ведь десять минут, как футбол идет! — и помчался включать телевизор.
Мать спросила:
— Ну, а кто она? Я ее знаю? Расскажи.
Я рассказал.
— Приведи ее к нам, познакомиться. Знаешь, в субботу будет лучше всего, часам к трем. Я что-нибудь приготовлю. А родители ее кто?
— Не знаю.
— Ну, как же так?.. А живет она где?
Я рассказал.
— Так их скоро сносят! Вот вы и квартиру получите. Плохо, что у нее образования нет, ну да ладно, для женщины это не так важно. Ох, даже голова заболела! Так приведи ее в субботу, хорошо?
В субботу мы явились с Катей к нам домой. Катя сначала вела себя скромно, тихо, но потом разговорилась с мамой, освоилась и стала самой собой — хохотушкой и говоруньей. После ее ухода мать сначала многозначительно молчала, а потом осторожно сказала мне, что Катя, конечно, девушка красивая, веселая (что немаловажно в жизни), но что немного больше серьезности ей бы не помешало.
На другой день мы явились с визитом к Катиным родителям, где, в сущности, произошло то же самое — на этот раз Катина мать расспрашивала меня о моей семье, о моих планах на жизнь. При этом она все время нажимала на то, что их скоро снесут, и квартирой мы с Катей будем обеспечены. Катин отец оказался добродушным и общительным толстяком, говорившим с украинским акцентом и все время подливавшим мне, себе и Катиному брату домашней настойки. Под конец он немного осоловел, пытался петь украинские песни, но эти попытки были решительно пресечены моей будущей тещей — строгой и серьезной женщиной в очках.
Катин брат был года на два старше сестры. За столом он сидел молча. Я ему явно не понравился.
После обеда мы с Катей ушли в ее комнату. Катя показывала мне пухлый альбом с семейными фотографиями. Потом она отложила альбом в сторону. Мы поговорили о знакомых, о работе и замолчали. Катя сидела вполоборота ко мне и что-то тихонько напевала.
— Катя! — позвал я ее.
— Что? — спросила она, глядя куда-то в сторону.
— Ты меня любишь?
Катя молчала, опустив глаза и рассматривая что-то на полу.
— Катя... — напомнил я о себе.
— Люблю... — тихо сказала она каким-то глухим голосом.
Я обнял ее за плечи.
— Ну, хватит обниматься, — вывернувшись, недовольно и как-то грустно сказала Катя. — Давай о деле поговорим.
— О каком деле? — удивился я.
— Как это, о каком? У тебя костюм к свадьбе готов? А туфли? Ты что, в этих жениться хочешь? Даже и не думай. Слушай-ка, в универмаге мужские лакировки продавали позавчера. Ты какой размер носишь?
И мы принялись говорить о деле.
В понедельник мы с Катей сходили во Дворец бракосочетаний и подали заявление. Наша свадьба была назначена на конец ноября. Родители с обеих сторон сразу же начали серьезнейшую подготовку к этому событию. Они несколько раз встречались между собой, договариваясь о числе гостей, о порядке и последовательности проведения данного мероприятия, о послесвадебной деятельности и т. д. и т. п., вплоть, кажется, до выпускного школьного вечера у наших с Катей детей. Причем договаривались в основном матери, а отцы старались поскорее закончить официальную часть переговоров и перейти к неофициальной, которая заключалась в принятии определенной дозы различных напитков, спиртных разумеется, с соответствующей закуской. Оба отца были вполне довольны друг другом, чего нельзя было сказать о женщинах. Они друг другу не понравились.
Данилов теперь уже не улыбался при встречах со мной. Я часто ловил его злой, искоса, взгляд. Ближе к свадьбе в его взгляде стала проглядывать какая-то растерянность.
Мои друзья отнеслись к предстоящей свадьбе шумно:
— Наконец-то!
— Наверное, братцы, какой-то медведь в лесу умер!
— Тут не медведем пахнет, а слоном!
Борис, лучший мой друг, человек дела, энергично предложил мне свои услуги в качестве свидетеля, что и было принято с благодарностью.
Дмитрий Андреевич выразил свои чувства по поводу моей женитьбы также бурно и высказал надежду, что и мои родители скоро получат возможность нянчить внучку.
Накануне свадьбы мы с Катей зашли в кабинет начальника цеха. Иван Акимович встретил нас по-деловому:
— Давай, Олег Максимович, побыстрее — я занят. Что у тебя?
— Заявление. Три дня.
— Какие три дня? Нет, нет, только не сейчас! Сейчас работы невпроворот, так что, как говорится, каждый человек на вес золота, а не только ты. Нет, дорогой, в другой раз...
— Иван Акимович, — улыбаясь, прервал я его, — не могу я в другой раз! Мне жениться нужно!
— Тебе жениться? — недоверчиво переспросил шеф. Он покрутил удивленно головой: — Ну, это дело такое, мешать нельзя... Давай, подпишу. Поздравляю, поздравляю! А тебе что, Катюша?
— Тоже заявление, Иван Акимович.
— Неужели тоже три дня?
— Тоже.
— Ты смотри! В один день две свадьбы! — восхитился Иван Акимович.
— Одна, Иван Акимович, только одна, — улыбаясь, возразил я.
— Как это? — удивился шеф. Он у нас вообще любил удивляться. — Постойте, постойте! Так это вы между собой женитесь? Ну, поздравляю, поздравляю! Как говорится, совет вам да любовь! Удивили вы меня, старика! Желаю счастья! Да, кстати, сын будет — давайте его сюда, к нам в цех! Чтобы одно к одному, вся семья...
Моя Катя засмущалась. Шеф еще долго удивлялся, поздравлял нас, рассказывал, как женился он сам. Я слушал и не слышал — завтра у меня свадьба!
Проснулся я рано. Мама уже ходила по квартире, гремела на кухне посудой. Вчера весь вечер прошел в суматошной беготне по магазинам. Я покупал колбасу и лук, заказывал такси, вытаскивал из квартиры мебель, которую расставляли у соседей. На кухне гремели кастрюли, дым стоял столбом. Легли поздно. Однако когда я проснулся, спать уже не хотелось. В квартире раздавалось шумное дыхание, на полу вповалку спали приехавшие вчера родственники — тетка со своей дочерью, зятем и внуками — они жили в другом городе; другая тетка — из деревни; ее сын, мой двоюродный брат Юра, студент техникума, еще двое каких-то родственников, которых я и знал-то плохо и никак не мог понять, кем они мне приходятся. Мать была озабочена:
— Пиво-то вчера не привезли! Отец договорился, бочку возьмем с насосом. Сейчас я его разбужу, сходите с ним. Вдвоем-то, наверное, не управитесь? Надо Юрку с вами послать. А ты достань-ка пока из кладовки рябину на коньяке — там, в ящике, внизу, поставь куда-нибудь. В ванную, что ли? Потом ведь не достанешь. Соседи проснутся — надо за столами сходить. А ты не знаешь, что сваты из закусок готовили?
Я встал. Мать разбудила отца и Юру, потом теток. Пришла сестра с мужем. Опять началась суета.
Потом меня выдернули из общих дел и посадили бриться и одеваться. Я еще не успел одеться, как пришло такси.
— Идем, идем! — заторопила меня мама.
Мать на ходу говорила теткам:
— Сват-то механиком в гараже работает, он автобус достал. Потом, от невесты, заедут и всех возьмут, сколько влезет в автобус. Сейчас пока пусть Алик едет и свидетель.
Борис со своей женой уже ждал нас внизу.
— Все взяли? — суетилась мать. — Кольца взяли? Цветы есть? А паспорт?! Паспорт-то забыли!
Юра сбегал за моим паспортом. В такси сели я и Борис с женой.
— Еще место осталось, — закричали тетки, — езжай, Маша, и ты!
Мать отказывалась, потом согласилась, и, высунувшись в окно, все давала теткам наказы, как и что готовить, до тех пор пока мы не поехали.
Погода была плохая. Снег выпал, но лежал мокрый, наполняя все вокруг сыростью. С неба сыпались большие мокрые хлопья, забивая стекла машины. Шофер несколько раз останавливался, чтобы прочистить их — «дворники» не справлялись. Ветер был сырой, холодный, дул порывами, сбрасывая с деревьев тяжелые комья на головы прохожим. Ленты на такси провисли от тяжести налипшего снега.
У Кати в доме была такая же суета, как и у нас.
— Приехали! — сполошно заорал кто-то за калиткой, когда такси остановилось.
Из дома выскочили человек пять, все мне незнакомые, потом вышел Катин отец.
— Добро пожаловать, гости дорогие! Прошу, прошу!
Еще ничего не было готово. Мы прошли в дом и сели. Моя мать и Борина жена с интересом разглядывали наряды женщин. Мать пыталась угадать, что же такое готовится на кухне. У окна сидел Катин брат и курил в форточку.
Из соседней комнаты раздавался быстрый шепот, раздраженно что-то говорила Катина мать, слышались недовольно-капризные возгласы Кати, смех Светы. У дверей стоял высокий парень, явно чужой в доме и поэтому не знавший, куда себя деть.
Наконец дверь открылась. Вышла Катя. Она была не похожа на себя — так густо накрашена и напудрена. Белое длинное платье, фата кокетливо, чуть набок, прикреплена к волосам. На мгновение меня кольнуло в сердце — не было в ее лице радости. Она была серьезна, задумчива и в то же время по-деловому озабочена. Зато расплывалось в улыбке за ее спиной лицо Катиной свидетельницы — Светы. Сзади толпились еще какие-то женщины, среди них — Катина мать.
Моя мать встала, подошла к ней. Обе ревниво осмотрели друг друга и поджали губы. Катин отец разрядил обстановку:
— Прошу перед отъездом в такой, образно выражаясь, далекий путь, подсесть к нашему столу! Как говорится, чем богаты!
Все вошли в зал. Был накрыт маленький столик. Выпили по рюмке вина и заторопились. Света в спешке успела познакомить меня с длинным парнем, который продолжал стоять у двери — это был знаменитый Апухтин. Света была какой-то радостно-возбужденной, и я спросил у Кати шепотом:
— Что это с ней?
Катя усмехнулась:
— Апухтин ей предложение сделал. Вчера до полночи мне все подробности выкладывала. Уж такая счастливая!
— А ты? — спросил я, улыбаясь.
— А что я? Я тоже! — сказала Катя и сжала мне руку.
Все выходили на улицу, толкаясь в дверях. Катин отец рассаживал гостей в автобусе. Вышли и мы с Катей. Катя накинула на плечи шубку, ежилась от холода. Какая-то женщина держала над ней зонтик, чтобы не испортилась прическа.
Опять забыли паспорт — на этот раз Катин.
Наконец все готово. В такси сели мы с Катей, Боря и Света. По пути заехали за моими родственниками, здесь тоже долго усаживались, наконец тронулись.
К Дворцу бракосочетаний мы подъехали с опозданием — но оказалось, что Дворец тоже не успевал в срок женить все пары, конвейером подъезжающие на разукрашенных лентами и кольцами машинах, с промокшими, обвисшими куклами на радиаторах. Так что мы подъехали в самый раз.
Гости быстренько, ежась и отворачиваясь от ветра, перебежали во Дворец и, толкая друг друга, сдавали пальто в гардероб равнодушной и ленивой старухе. Я тоже сдал свое пальто и Катину шубку. Женщины вертелись в поисках зеркала.
К нам подбежала деловито-озабоченная женщина, официального вида, в строгом сером костюме:
— Чья свадьба? Озерова? Так, — взглянула она в бумагу, которую держала в руке, — жених Озеров Олег, невеста Клименко Екатерина, правильно? Прошу, пройдемте со мной!
Всей гурьбой прошли в следующую комнату.
— Гости, пока оставайтесь здесь. Жених, попрошу паспорта и кольца. Невеста со свидетельницей, пройдите вон туда, в комнату невесты. Жених, где ваш свидетель? Так, вы свидетель? Пройдите с женихом направо, в комнату жениха. Не волнуйтесь, товарищи, скоро мы вас вызовем! Спокойно!
Мы с Борисом прошли в небольшую комнату. Делать нам здесь было абсолютно нечего. Мы молча покурили.
В дверь заглянула дама в сером костюме:
— Пора, прошу!
Мы вышли. Из комнаты невесты вышли Катя со Светой.
— Гости Озерова, прошу! — крикнула официальная дама.
Подошли гости.
— Жених и невеста, пройдите вперед! Прошу всех за мной!
Мы прошли через анфиладу комнат и остановились в последней. В одной из стенок этой комнаты была резная дверь, чем-то напоминавшая царские врата в церкви. Дама велела нам подождать и скрылась за этой дверью. Затем она появилась снова:
— Жених и невеста, пройдите сюда! Станьте здесь. Невеста, возьмите жениха под руку! Свидетели! Встаньте следом за новобрачными! Так, дальше родители! Родители есть? Хорошо, вы за свидетелями, остальные сзади. Когда войдете, там есть ковер. Молодые, встанете на ковер в центре зала, остальные на ковер не наступайте, станьте полукругом. Как много гостей! Разобрались?
Дама театральным жестом распахнула обе створки двери. Тотчас откуда-то сверху раздались звуки марша Мендельсона. Мы прошли в зал, встали так, как было сказано.
За столом сидели две женщины и мужчина. Сбоку суетился фотограф.
Одна из женщин, худая и высокая, встала и сказала, как на профсоюзном собрании:
— Слово имеет депутат горсовета товарищ Кострова.
Встала вторая женщина, полная, с красно-синей лентой через плечо.
— Дорогие жених и невеста! — сказала она. Голос у нее был грудной, низкий, казалось, что она очень волнуется. — Вы делаете очень важный шаг в своей жизни. Вы собираетесь образовать новую семью. Прежде чем скрепить ваш брак, нам необходимо узнать, является ли ваше желание добровольным и взаимным. Поэтому я хочу спросить… сначала у невесты...
— Что это такое! Хулиганы! Сюда нельзя! — раздался вдруг голос от двери. Все обернулись. Дама в сером костюме держала дверь, в которую ломились какие-то люди. Депутат растерянно замолчала.
Створки «царских врат» распахнулись настежь, и в дверь ввалились пять человек. Впереди был Данилов.
Все дальнейшее я запомнил очень четко.
Все пятеро были в расстегнутых дубленках и меховых шапках. У двоих из-под дубленок виднелись свитера, у остальных — белые нейлоновые рубашки и пестрые широкие галстуки, только Данилов был без галстука, с расстегнутой верхней пуговицей. Данилов был бледен, с яркими красными пятнами на щеках. Остальные выглядели воинственно-весело и не совсем трезво.
Поднялся шум. Все кричали, пыталась перекричать всех худая женщина из-за стола, депутат растерянно хлопала ресницами. Данилов быстро подошел к нам:
— Катя! — Данилов задыхался. — Что ты делаешь, Катя! Зачем ты это делаешь?! Прости меня!
Я подумал, что сейчас он бросится на колени.
— Послушай-ка...— шагнул я к нему...
— Погоди! — дернула меня за рукав Катя.
«Дубленки» угрожающе двинулись ко мне. С другой стороны также угрожающе двинулись Борис и Юра. Юру схватила сзади за пиджак его мать.
— Витя... — голос у Кати дрожал. Трясущимися руками она обрывала листья с букета, который держала в руках.
— Витя, немедленно уйди! Прекрати эту комедию!
— Молодой человек! — гневно сказала, приближаясь, моя мать.
— Погодите вы! — отмахнулся Данилов.
Катины родители растерянно переводили взгляд с меня на Катю, с Кати на Данилова. Катин брат иронически ухмылялся и всем своим видом показывал, что он ни во что не намерен вмешиваться. Света стояла широко раскрыв глаза и прижав к щекам ладони, рядом с ней потерянно топтался Апухтин.
— Я люблю тебя, Катенька! — прерывающимся голосом сказал Данилов. — Не делай глупости, Катя! Едем со мной! Ведь ты же меня любишь, я же знаю! Катя, милая, прости меня за все! Ты ведь не любишь его!
На колени он все же не встал.
— Где ты был раньше, Витька! — тихо сказала Катя. — Теперь поздно...
Эти слова как будто парализовали и меня, и Данилова. Краска медленно сошла у него с щек.
— Тогда прощай, Катя! — Данилов вымученно улыбнулся.
— Немедленно покиньте помещение! — сказала моя мать.
— Вызовите милицию! — приказала худая женщина официальной даме.
— Ты меня видишь в последний раз, — сказал Данилов, — я постараюсь, чтобы мы больше не встретились. Прощай!
«Дешевка!» — подумал я.
Данилов повернулся и медленно пошел к выходу мимо своих разочарованных приятелей, которым, видно, очень нравилась роль этаких джигитов, помогающих вернуть похищенную невесту влюбленному юноше.
— Витя-а-а!
Я вздрогнул. Катя бросилась к Данилову, обхватила его за шею. На пол посыпались цветы.
— Я с тобой, Витя, я с тобой! — Катя плакала. На секунду она оторвалась от Данилова:
— Прости, Алик! Прости!
Данилов подхватил ее на руки и понес к «царским вратам». За ним с восторженным ревом бросились «дубленки». Следом рванулся Юра, но его крепко держали женщины.
Все опять закричали.
Ноги у меня стали ватными, в ушах зашумело. Мне стало казаться, что все происходящее не имеет ко мне никакого отношения. Я отошел к стенке и сел на стул. Ко мне подскочил Борис:
— Э-эх, тюфяк! Ну что ты за мужик! У него невесту увели, а он хоть бы слово!
Мама плакала, Катина мать тоже. На нее наседали, что-то крича, мои тетки. Юра вдруг рванулся к двери и выскочил, чуть не сбив при этом какого-то любопытного из следующей свадьбы, подглядывавшего в щелку. Света ревела на плече у Апухтина.
Все вдруг замолчали. Официальная дама подошла к столу, пошепталась о чем-то с депутатом и, вздохнув, сказала:
— Товарищи, я прошу вас покинуть помещение. Следующая свадьба ждет.
Я встал и быстро вышел в боковую дверь, куда должны были выходить зарегистрированные пары. Расположившаяся перед фотоаппаратом свадьба проводила меня любопытными и удивленными глазами — они слышали шум, но не могли понять, в чем дело.
Я подошел к гардеробщице, отдал ей номерок. Старуха равнодушно протянула мне Катину шубку. Я кинул на стойку второй номерок, схватил свое пальто и выскочил на улицу.
У двери стоял Юра, прикладывая снег к заплывающему синяком глазу. Видно, он все-таки их догнал.
— На машине уехали, — сплевывая на снег, деловито сообщил мне Юра. — Ну, я одному все-таки вмазал! Надолго запомнит! Мать там? — спросил он, показывая на дверь.
Я кивнул. Юра вошел внутрь, а я пошел прямо через улицу.
Взвизгнули тормоза. В полуметре от меня остановилось такси. Шофер, выкатив глаза, что-то зло кричал мне. Я открыл дверцу и плюхнулся на сиденье.
— Ты что, пьяный? — орал шофер. — Лезут под колеса, а потом сиди из-за них!
— Извините, — сказал я.
— «Извините!» — передразнил шофер. — А ну вылазь! Не повезу я тебя!
Я молчал.
— Куда ехать-то? — спросил шофер, остывая.
— Прямо, — сказал я.
— Куда прямо-то? — снова завелся шофер. — Вот ненормальный… на мою голову!
— На вокзал, — сказал я.
Машина тронулась. Обернувшись, я увидел, как из дверей Дворца бракосочетаний выбежала мать, за ней Юра, тетки. Очевидно, искали меня. Мне не хотелось никого видеть.
На вокзале я вышел, сунул шоферу рубль и пошел зачем-то к поездам. Я влез в первую попавшуюся электричку, долго ехал, потом меня оштрафовал контролер за проезд без билета. Отдав ему трешку, я сошел на первой же остановке и направился куда-то в лес. Я долго брел без дороги, по снегу, потом сел на какой-то пенек и сидел, наверное, часа три, глядя в одну точку. Двигаться не хотелось, хотелось, чтобы все пропало, все на свете провалилось в тартарары. Между деревьями дул пронизывающий ветер, охапки снега сыпались за воротник.
Потом я заплакал.
Стемнело. Я замерз. Холод заставил меня подняться. Я долго плутал по лесу, провалился в какую-то яму с водой, промочил ноги. Было уже совсем темно, когда я добрался до полустанка. Там я долго ждал электричку, доехал до города. Такси не было видно, трамваи уже не ходили, и я пошел домой пешком.
Дома никто не спал, мама с плачем бросилась ко мне:
— Отец уже и в милиции был, и в морг звонил! Где ты был, сыночек? Господи, я уж не знаю, что думала! Говорила я тебе, она мне сразу не понравилась! А мамаша-то у нее — ничего удивительного, что и дочка вертихвостка!
— Я хочу спать, мама, — сказал я.
— Ложись, ложись... Господи, на кого ты похож! Мокрый весь! Отец, налей воды в грелку. Где ты был?
Я ничего не ответил, прошел в свою комнату, разделся и лег. Мать села возле меня:
— А у нас тут сумасшедший дом. Гости идут, всем объясняй! За что такой позор! — мама снова заплакала.
— Мама, — сказал я, — оставь меня, пожалуйста. Я хочу спать.
— Спи, сынок, — мама погладила меня по голове, как маленького.
Мама ушла. Тяжелое забытье навалилось на меня. В полусне мне чудилось, что кто-то большой, с оскаленными зубами, в распахнутой дубленке, наступает на меня и пытается схватить за лицо мохнатой рукой с длинными загнутыми когтями. Я отступал, пока не упирался в стенку, потом я вывертывался и бежал, но этот мохнатый, в дубленке, догонял меня и все тянулся своей мерзкой лапой...
Я схватил воспаление легких.
Утром меня увезла «скорая». Неделю я провалялся в больнице, а на работу вышел только через месяц.
Встретили меня так, как будто я вернулся с того света. Все шумно (немного преувеличенно) радовались моему выздоровлению. Шеф удивился, как я похудел, сказал, что это мне идет, и объявил, что без меня он был как без рук. Дмитрий Андреевич выдал мне целый ворох свежих сведений о своей внучке. Звонил Борис, приходили ребята из техбюро во главе с Юрой Калединым, забегал Сидоров. Все меня поздравляли с выздоровлением. Только Гена Котов пришел как будто мы расстались вчера, принес толстую стопку рацпредложений и довольно равнодушно спросил:
— А как вот с этим быть?
— А что это?
— Это Данилов подал.
Я просмотрел. Предложение было вполне дельное. Я посмотрел на дату — за неделю до моей предполагавшейся свадьбы.
— Ну и что? Принять.
— Данилов уволился.
— Ладно, Гена, ты реши-ка этот вопрос с Иваном Акимовичем, — вмешался Дмитрий Андреевич.
— Почему? — спросил Гена.
— Я тебе потом объясню, — сказал Дмитрий Андреевич.
Гена ушел.
Дмитрий Андреевич покряхтел, потом сказал:
— Данилов-то с этой...— он запнулся, подбирая слово, — с Клименко, уволились и уехали. Куда-то не то в Тюмень, не то на БАМ. А может, на КАМАЗ. Мне Слоенова говорила, Светка. Она у меня заявление подписывала на три дня. Замуж выходит. За какого-то Ватухтина.
— Апухтина, что ли? — переспросил я.
— Во-во, Апухтина.
Дмитрий Андреевич опять помолчал, покряхтел, посмотрел на меня осторожно и добавил:
— Слоенова говорила, ей Клименко письмо прислала. Пишет, хорошо живут, устроились. К себе ее звали...
Дмитрий Андреевич еще раз осторожно посмотрел на меня и деликатно вышел.
Мне было все равно. Все чувства к Кате умерли у меня в душе. Да я теперь уже и сам сомневался, любил ли я Катю... Не знаю...
Как-то вечером я ехал в трамвае. Впереди меня стояли две женщины. Одна была полная, круглолицая и румяная, другая высокая, худая, в очках, с большой бородавкой на щеке. Высокая говорила полной:
— ...Так вот, я и говорю ей — выходи. А она, дурочка: «Нет, он мне не нравится, я его не люблю!» А я ей: «Сейчас любовь — это не главное. Это раньше, может быть, что-нибудь такое было, а в наше время разные романтические истории не в моде, да их и не бывает...»
— Не скажите, не скажите, милочка, — прервала ее полная дама, — вот мне рассказывала Эльвира Львовна — вы знаете Эльвиру Львовну? Так вот, ее подруга работает в загсе. У них там недавно произошла очень романтическая история. Одна девушка дружила с парнем, потом они поссорились, а за девушкой стал ухаживать какой-то инженер. Ну, сделал ей предложение, она согласилась. И представьте: во время свадьбы, когда уже собрались расписываться, вдруг вбегает этот парень и становится перед девушкой на колени! «Прости, говорит, меня, я тебя люблю, бежим со мной!» И вот они выскочили в окно и убежали! Прямо со свадьбы!
— Как же они в окно? — засомневалась высокая дама. — Сейчас же зима!
— Ну, не знаю, мне так Эльвира Львовна рассказала, — ответила полная.
— А инженер что? — заинтересовалась высокая.
— Инженер? А что инженер? Да какая разница!
Трамвай резко дернулся, полная дама пошатнулась и наступила мне на ногу. Я отдернул ногу.
— Молодой человек, не толкайтесь! — повернувшись, сказала полная дама.
Автор: Анатолий Головин
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.