(Окончание; начало - см. публикацию от 27.03.2024)
I
Закончила ли Леля свою работу только сейчас или десять, а то и все пятнадцать минут назад, но к возвращению Гутмана она успела подготовиться вполне достойно. На последних метрах лелин мобильник грянул ему навстречу бог знает откуда выуженный бравурный марш "Под нашими спортивными знаменами советская шагает молодежь!", что посреди по-прежнему безлюдного средиземноморского пляжа звучало совершенно сюрреально. Затем с возгласом "Et voila" Леля грациозно отступила в сторону, потянув за собой зонтик, который каким-то чудесным образом мгновенно сложился у нее в руках, и перед Гутманом открылась картина, но никакой яхты, хотя бы фрагменты которой он твердо ожидал на ней увидеть и с самого начала и во время короткой своей пробежки, на ней не было и в помине.
Центральную часть композиции занимало большое окно, или, скорее, широкая, двустворчатая дверь на веранду, ограниченную на заднем плане едва намеченной, почти призрачной низкой балюстрадой. Столь же эфемерными выглядели рама и классическое, арочное, с еле заметными высверками стекла, навершие двери, остававшиеся, впрочем, и в таком виде чуть ли не единственными ее видимыми элементами, ибо из-за отсутствия стены она ни к чему не крепилась, но висела в воздухе сама по себе, легко и непринужденно, что подчеркивалось еще и отсутствием на картине пола, потолка и какой бы то ни было мебели вообще. Фон заоконья-задверья был выполнен в разных оттенках голубого, незаметно для глаза переходивших один в другой: от почти белесого сверху до сгущавшегося до светло-синего на уровне баллюстрады и за ее балясинами. Пожалуй, это было единственное напоминание о море и утреннем, безоблачном небе, каким оно, наверное, было или могло быть в Лелином сне.
Этот голубой простор создавал ощущение необыкновенного объема в общем-то маленькой картине, глубины и спокойствия, из которого, однако, через дверь вовнутрь парадоксальным образом врывался сильный ветер, взвихряющий аж до навершия тончайшие белые занавеси. То есть это Гутману показалось, что занавеси. На самом деле Леля мастерски использовала разбегающуюся во все стороны сеточку трещин от загрунтованной и теперь уже не видной щербинки на камне, выделив их нитяными белыми штрихами и превратив в свивающуюся и развивающуюся вуаль-паутинку, занимавшую почти всю плоскость картины перед дверью.
Впрочем, занавеси ли, бывшие логичным продолжением темы окна, вуаль или огромная, но выглядевшая вполне дружелюбно белоснежная паутина, или полупрозрачные, сверхтонкие корабельные снасти, словно перешедшие сюда из иллюстраций Бродского к романам Александра Грина, по-настоящему завораживала не они сами, но переплетения их нитей и прядей в многочисленные объемистые клубки и узлы, там и сям разбросанные по картине, причем рассыпанные не абы как, но с явным рассчетом, дабы они в любой части "полотна" прочно притягивали к себе взгляд зрителя, образуя, таким образом, многочисленные фокусы и энергетические центры композиции.
А в них - вот где Леля дала полную волю своей фантазии! - в них, будто на старых детских картинках "Угадай, кто спрятался в ветвях дерева", была искусно вплетена целая вереница образов, фигур и предметов. Поворачивая голову под разным углом, то наклоняясь вперед, то чуть приседая, Гутман угадывал в одном таком соцветии даму в старинном кринолине, в другом - мушкетерскую шляпу с пером; в третьем - раскрытую книгу с топорщившимися веером страницами. Это было настоящим волшебством, но, пожалуй, еще бОльшим тут же стало ясное ощущение мимолетности этого момента, словно какой-то всевластный и всемогущий бог ветров по ту сторону окна, налюбовавшись вволю танцем занавесок, вдруг мог задуть по-другому, и тогда те, захваченные новым вихрем, разошлись бы на миг, а затем снова сошлись, образовав новые узлы и перемешав старые, так что эта старинная дама оказалась бы по соседству с каким-то странным кубком, которого он раньше не сумел распознать, мушкетерская шляпа обернулась плакучей ивой, а книга перевернула бы еще несколько страниц и, быть может, даже показала свое название и автора.
- Я как увидела эти волосяные трещинки, так сразу почему-то о ветре подумала, - тихонько сказала Леля, обхватив гутманову руку и прижимаясь к его плечу. - А потом уж все само собой пошло, и быстро так - мне будто помогал кто-то, да я и не сопротивлялась и не раздумывала особенно. Куда там - при этаком угаре! У меня аж пару раз голова закружилась...
- Господи, это что за новые фокусы! - тревожно сказал Гутман. - Может, ты слишком долго вниз головой наклонялась во время работы? А сейчас тоже кружится?
- Ах, да ну, пустое! - отмахнулась Леля. - Секундное наваждение, не больше, или вот, как ты говоришь, фокусы. Точно, фокусы, лучше не скажешь! У тебя в одном рассказе персонаж есть, который иногда воспринимал окружающий мир немного нечетким, размытым, будто бы с двойными контурами. Так бывает, если немного пальцем на глазное яблоко надавить, тогда все перед глазами немного двоится, а у него, вроде, такое с внутренним оком время от времени происходило, да так сильно, что он прямо в ступор входил на несколько там секунд или больше, не умея один вариант реальности от другого отмежевать и определить, который же из них всамделешний, а какой только кажется. Помнишь?
- Да, конечно, был такой мотив и даже не один раз - сам себя цитировал, каюсь.
- Ну вот, а тут мне пару раз вполне всерьез казалось, будто я - эта картина и есть; ну, скажем, вон та женщина в кринолине - я ее первой нарисовала, но не обязательно именно она, а просто я там внутри живу и смотрю оттуда, как кто-то эту картину пишет. Вроде как я сама себя за работой - или вот именно что работой - ухитрялась в транс погружать. И при этом, представь себе, я точно знала, что подобное чувство я уже один раз испытывала, да вот никак не могла вспомнить, где именно и почему. Ну да бог с ним, я же говорю, что это секундным наваждением было, а потом меня словно ветер обдувал из картины и все исчезало.
- Ветер.., - эхом отозвался Гутман.
- Ну конечно! Тут вообще ключ ко всему именно ветер, который разом все меняет, - ведь это же, по сути дела, и есть мой сон. Яхта - что; яхта - антураж, аксессуар! Могла быть не яхта, а, скажем... Ну, я не знаю, ну, замок на Луаре, например, или старый-престарый королевский дворец, когда он еще совсем молодым и полным жизни был! Или, допустим, это не я камень подходящий разрисовываю, а, наоборот, гениальный художник мой портрет пишет. В таком сне такой яхты, - она кивнула через плечо в сторону моря, - быть не может даже как детали, как примечания, - принципиально не может: ведь она, пусть даже самая что ни на есть быстрая и современная, только в другое место везет, а моя - в другую жизнь! Я только боялась, что ты этого и сейчас не заметишь и не поймешь!
- Сильно боялась? - улыбнулся Гутман.
- Нет, - помотала головой Леля. - Честно-пречестно: нет! И только поначалу! А вообще-то я быстро закончила.
- С работой или с совершенно не обоснованными опасениями?
- Сам и виноват! - переходя на прозу констатировала Леля. - Такую неподъемную философию со своими матрешечными снами развел, что у меня ум за разум начал заходить: мол, я сама себе снюсь, сама же себя разбудить пытаюсь и оттого в следующие сны проваливаюсь!
- Да ведь не корысти же ради, а токмо за ради святой любви к науке! Из благих же намерений!
- И куда вымощена ими дорога, забыл?
- Ну, в данном случае, - Гутман обнял Лелю, - она в виде исключения привела в чудо!
- Ага, проданное чудо!
- Проданное? Почему же - проданное?
- Tак ведь мы с собой этот "холст" домой никак взять не сможем - он, наверное, целых сто килограмм весит или больше! Бог знает, какая у нее толщина, у плиты этой; ее, пожалуй, еще и из песка не выковыряешь! Так что давай-ка, фотографируй картину и хозяину смс-ку посылай: пусть он на тракторе и с подмогой сюда катит, да поскорее, а то, неровен час, дождь начнется или народ появится. А не то - так конкурентам отдадим; тут слава богу на побережье отелей и пансионов полно.
- Все равно жалко: этакое диво дивное - и в совсем чужие руки! - вздохнул Гутман, вытаскивая мобильник.
- А вот мы их живо родными сделаем, и будут они нам не баранину сервировать, а свежих омаров с этим, как его... Монт.. треш..
- Монраше!
- А-а-а, и с ним тоже! Ну что, послал?
- Да, но прием пока не подтвержден... Слушай, а ты по этому фото дома сможешь еще раз то же самое на нормальном холсте написать?
- Авторскую копию сделать? Да наверняка. Но - зачем?
- Как зачем? - опешил Гутман, - Как зачем, если красота такая!
- Так у нас фото есть. Можно в фотоателье обработать как следует и в раму вставить - чего же лучше?
- Леля, ну что ты говоришь, ты же художник! Как можно фото с картиной сравнивать, ведь картина живая!
- Эта, эта живая - твердо сказала Леля. - А домашняя копия будет словно восковая фигура у мадам Тюссо: все точь в точь, а жизни нет! Где я дома найду это море, и солнце, и пляж, и вчерашние волны, и рыбок, которых мы спасли, и вечерние десерты под кофе на набережной? Даже твои, мой дорогой, восхитительные умствования, которые нормальному человеку ни в жизнь не понять и которые я, некоторым образом, проиллюстрировать сумела, они ведь в качестве запала для картины уже сейчас были использованы, а запал многоразовым не бывает, разве не так?
- В одну реку нельзя войти дважды? - то ли согласился, то ли просто вслух подумал Гутман, немало удивленный лелиным напором.
- А если и можно, то нужно ли? - немедленно откликнулась Леля. - Мало разве на свете других рек? И снов, кстати, тоже! Мы с тобой - каждый на свой лад - его объяснили и прокомментировали - да и будет с него! В руку, не в руку - кто это может угадать, а теперь вот выходит, что он нам очень даже на руку окажется и, может статься, бонусы дополнительные принесет! А что касается жалости, то художники испокон века свои работы продавали, иначе с чего бы им жить-то? И не только художники, кстати говоря. Пушкин что говорил? "Не продается вдохновенье...
- ... но можно рукопись продать", - досказал Гутман. - Да, все так, но знаешь, мне всегда почему-то казалось, что писатели - ну, или там композиторы в этом отношении более счастливы, чем, скажем, художники - они ведь даже проданное произведение спустя много лет в том же самом виде и без малейших потерь перед глазами и в памяти воспроизвести могут. Ясное дело: "О, память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной", но ведь и второй вариант очень даже важен!
- Так в чем проблема! - всплеснула руками Леля. - За чем же и дело стало, и кому тут еще карты в руки, как не тебе - вот и позаботься о памяти рассудка, да не печальной, а вполне живой! Я же тебе не зря про твою полугодовую засуху говорила, так посмотри, сколько я тебе тут наводок дала, - тут же на собрание сочинений хватит! Такой ветер, да еще если грозовой или с ураганными порывами, тебе столько образов вмиг надует, что почище бальзаковской "Человеческой комедии" будет! Вон, одни мушкетерские регалии и дама в старинном платье чего стоят! Бьюсь об заклад, она читает только что полученное письмо...
- Какое письмо? - машинально переспросил совершенно сбитый с толку Гутман. - Я никакого письма не вижу!
- А она спиной к нам повернулась, чтобы посторонним не видно было, а ты уж как-нибудь исхитрись да брось взгляд из-под мушкетерской шляпы. Боже мой, да ведь это же очевидно: в старом замке все шло заведенным порядке, но в один прекрасный день - или ужасный, это уж на твое усмотрение - нет, наверное, все же в прекрасный день пришло письмо, которое все круто изменило: может, исчез кто-то знакомый, или наследство на хозяев свалилось, а они ни сном ни духом не знают, что да как да почему!
- Или клад нашли...
- ... который три старухи зарыли, древние-предревние, - вон те, сбоку, - Леля обломком тростинки указала на завихрение занавески в правом верхнем углу, действительно, очень похожее на трех обнявшихся старух, а Гутман испытал странное мгновенное головокружение, ибо готов был поклясться, что никаких старух там еще пару минут назад не было, а на их месте чередование светлых и сероватых бликов намекало на шахматную доску. - Или напиши, как ты в шахматы играл, - продолжала Леля, будто угадав мысли Гутмана, - или про нашу поездку в Париж, как ты там почти экскурсоводом был.
- Так нет же здесь Парижа, - только и сказал Гутман.
- Есть, здесь все что хочешь есть. Или будет, - убежденно кивнула Леля. - И, кстати, независимо от того, где эта роспись находится: у нас или, так сказать, на стороне.
- Леленька, я не умею вот так вдруг, сразу. И никогда не умел - cлуженье муз не терпит суеты.
- Так кто ж тебя гонит? Ты и не суетись, а накапливай потихоньку впечатления, образы, идеи - как по мне, cамый что ни на есть лучший вид накопительства: вклад абсолютно защищен и в любой момент доступен владельцу.
- Если голова не дырявая, - вставил Гутман.
- Не прибедняйся! При твоей голове основной капитал будет приносить огромные проценты, расти как на дрожжах и, когда время подойдет, сам позаботиться о выгодной инвестиции.
- Да это просто финансовый гений какой-то. Как же он сам собой узнает, что время подошло?
- А вода в запруженном ручье как сама узнает, что ей другое русло искать надо? Когда накопится сколько надо, она и хлынет через край без всяких долгих рассуждений, хоть десятью плотинами перегораживай! - у Лели, кажется, на все был готов ответ, и Гутман снова удивился точной созвучности лелиных слов его собственным, совсем недавним рассуждениям.
- Воспоминания о будущем! - хмыкнул он.
- Надеюсь, о довольно-таки близком! И вообще мы рождены, чтоб сказку сделать былью! - немедленно отозвалась Леля, указывая на картину.
- Ну, Леленька, ты так высоко планку подняла, что мне ни в жизнь не дотянуться!
- Нет уж, теперь, будь любезен, соответствуй! Лично я в тебя верю!
- Нет, ну с таким предстателем я горы сверну! - Гутман широко развел руками и на обратном пути попытался было обнять Лелю, но она успела вывернуться.
- Я вижу процесс уже пошел? А ты говорил, что не можешь вот так сразу!
- А я накапливаю эти, как их, идеи и эмоции, чтоб сказку сделать былью, когда время окончательно придет! Эх, эх, придет ли времечко!...
- Приди, приди, желанное! - подпела Леля.
- Когда народ не Быкова и даже не Пелевина...
- А одного лишь Гутмана из "Крупки" понесет! - торжественно отчеканила явно пришедшая в прекрасное раположение духа Леля и победно - точь-в-точь Ленин на памятнике - вскинула вперед руку, очевидно, указывая на абсолютно светлое будущее, когда всем на Руси станет жить хорошо, а книжные ярмарки повсюду будут плотно опоясаны очередями желающих приобрести очередной бестселлер Гутмана.
- Замечательно! - помотал головой Гутман. - Просто-таки грандиозно! Аж скупая мужская прошибает! Некрасов был бы в совершеннейшем восторге! Ну, а если и наш хозяин хотя бы вполовину доволен будет, то можно сказать, что мы на верном пути, - добавил он, доставая запищавший мобильник. - Tэ-экс, сейчас посмотрим, что он нам пишет. Сейчас, секундочку...
Он вывел текст на экран и замолчал, вчитываясь в оказавшееся неожиданно длинным сообщение.
- Что-нибудь не так? - забеспокоилась Леля, пытаясь заглянуть сбоку.
- Сейчас, сейчас, - снова забормотал Гутман, ерзая глазами по тексту и делая его то крупнее, то мельче. - Ага, ага, понял... Ясно, ясно...
- Ну? Ну? Что понял?
- А то, что хозяин наш не иначе как филфак кончал и потом у самого Гомера стажировался. Высоким, знаешь ли, штилем изъясняться изволит, моему скромному английскому не совсем по зубам. Но общее впечатление таково: уважение и поклонение вплоть до полного коленопреклонения.
- Перед Гомером?
- Насчет Гомера не знаю, но теперь и у него тоже есть магнит попритягательнее: никогда он, дескать, не думал, что его скромный пансион такой могучий талант в качестве своего ателье выберет.
- Могучий? - сконфуженно переспросила Леля. - Это, наверное, ты не совсем правильно перевел.
- Никак нет, тут как раз все предельно ясно: пансион - скромный, а талант, напротив того, могучий. В общем, я думаю, нам этот текст надо дома распечатать и перед следующим отпуском разослать в несколько пятизвездочных отелей в выбранном месте пошикарнее: мол, могучая кучка ищет пристанище для своего ателье; гонорар - по соглашению!
- Нам, то есть, гонорар? - для верности уточнила Леля.
- А кому же еще? Вот и наш хозяин пишет, что он теперь у нас в долгу, и долг этот может только вырасти, когда он твою наскальную роспись своими глазами увидит, хотя она и сейчас, в виде фото, сверхграндиозное впечатление производит! А прежде всего...
- Прежде всего надо будет найти хорошего переводчика, - прервала его Леля, - который бы мне адекватно и доходчиво объяснил, что здесь написано, - она ткнула пальцем в мобильник, - а то, может, с такими рекомендациями нас хороший отель даже в уборщицы не возьмет, и ты все сочиняешь!
- Вот-те на! Каких-нибудь пять минут назад меня агитировали заняться сочинительством, да еще невиданные дивиденды обещали, ежели сказка былью, а быль, обратным образом, сказкой обернется, песни пели, светлейшее будущее обещали, и что же - только я взялся за сочинять, как именно это занятие мне в вину и ставят, причем совершенно бездоказательно!
- Ах, вредный Бобр! - Леля кулачком ткнула Гутмана в бок. - Опять все на себя ухитрился перевернуть! Скажешь ты, наконец, что нам ответили?
- Э-э-х, я же хотел, чтобы красивее было, размечтался, а ты мне сразу крылья рубишь!
- Последние зоологические новости: бобр с крыльями! - фыркнула Леля. - Это змей с крыльями бывает!
- Тоже я? - поинтересовался Гутман.
- Нет - в виде исключения. Его Кетцалькоатль зовут, он у ацтеков в Мексике жил. Ну?
- Но, Леленька, я же ничего особенно и не придумывал: ему, действительно, очень картина понравилась - настолько даже, что он в превосходных степенях запутался. Ну, или это мой английский бастует. И должником нашим - твоим, то есть - он себя торжественно объявил, раз ты своим талантом - опять же, именно так и написано: талантом - его пансион сразу на пару ступенек выше всех прочих небольших береговых отелей во всей округе поставила. И знаешь, мне кажется, он тут абсолютно искренен. Что еще? А-а, дважды сказка упомянута: один раз сама по себе, а в другой как-то не слишком понятно в виде перехода фантазии в реальность. В общем, весьма на наши с тобой рассуждения похоже, я даже удивился, как это он в унисон. Ну, что скажешь?
- Скажу, что очень вежливый и тонкий человек, явно без задних мыслей, кое-кому в пример можно ставить! И к тому же с весьма и весьма похвальной, искренней тягой к прекрасному! - с чувством произнесла Леля. - Зря я когда-то на него наговаривала! Сейчас будет, да?
- Вообще-то нет, - Гутман еще раз справился в тексте, - у него теперь как раз абсолютно неотложные вопросы по закупке сантехоборудования решаются.
- Сан-тех-обо-ру-до-ва-ния? - полумертвыми губами по слогам еле выговорила Леля. - Ах вот, значит, как! Слушай, да он же просто обыкновенный купчик. Конечно, и среди купцов всегда бывали меценаты: ну, там, Третьяков, Щукин, но этот уж совсем мелкого пошиба. Мне всегда казалось, что в нем торгашеская жилка превалирует! Как он тогда в нас вцепился, когда первые расписные камушки получил: дескать, давайте, давайте еще, даже прикармливать начал! Ну, и когда его степенство собирается прибыть?
- Часа через полтора, а то и два.
- Два часа! Он, значит, там унитазы будет оптом покупать, а мы его тут жди полдня!
- Может отказать ему?
- Да вот я тоже так думаю, но, наверное, неудобно будет, раз обещали. Купцы всегда честное слово уважали. И потом, заказчик есть заказчик - вон, господа из гильдии стрелков тоже "Ночному дозору" не слишком рады были, но Рембрандт же у них картину не отнял. Кроме того, нельзя исключать, что созерцание прекрасного посеет в его душе возвышенные чувства и стремления, а то - сантехника, понимаешь! Сейте разумное доброе вечное!
- Пусть за одно лишь спасибо сердечное!
- Ну, ты уж так с плеча-то не руби! Он все же себя нашим должником объявил. Кто его знает, может, у него аристократические предки были: ну, там, Гомер, Ахиллес, Александр Македонский. Такие слов на ветер не бросали. И потомкам заповедовали.
- Значит, подождем?
- Ни под каким видом!
- Ну, теперь уж я совсем ничего не понимаю!
- Да сколько же можно объяснять, непонятливый ты мой: мы срежем побольше тростника и закидаем картину в несколько слоев. А ты напишешь ему, что его картина покамест - да-да, подчеркни, пожалуйста, это слово - так вот, покамест в целости и сохранности, надежно укрыта и укутана, но у нас наступает обеденное время, в течение которого мы...
- ... будем обсуждать с нашим агентом дальнейшие творческие планы, а также пути и методы их реализации, - быстро досказал Гутман.
- Замечательно! - одобрила Леля, аккуратно упаковывая свой рюкзачок и заботливо укрывая картину чистой холстиной, пока Гутман возился с тростником. - Просто замечательно - ведь вот умеешь, когда захочешь! А его это, может быть, немножко отрезвит и заставит серьезно задуматься о жизненных приоритетах!
Они быстро соорудили над камнем пышную зеленую подушку в несколько слоев из стеблей и листьев, затем Гутман сфотографировал ее и начал было сочинять очередное послание, уже плохо представляя, кому же он, собственно, пишет: гордому и утонченному потомку героев Троянской войны или грубо-прямолинейному купчишке.
- Слушай, а давай напишем, что мы вообще не знаем, когда возвратимся сюда вечером и это, мол, будет зависеть от результатов консультаций с нашим агентом, - предложил он на всякий случай.
- Гениально! - восхитилась Леля, уже готовая выступать. - Ты делаешь несоменные успехи, дорогой! Но знаешь, что я тебе скажу: мы очень даже вряд ли вернемся на это место сегодня, разве только мимо пройдем. Во-первых, я вовсе не хочу сейчас встречаться с нашим хозяином и что-то ему объяснять и втолковывать; во-вторых, мне здесь немного наскучило и вовсе не улыбается ходить взад-вперед еще пару часов, ожидая его прибытия; в-третьих, ты ведь ничего так и не рассказал пока о своем путешествии: видел ты крепость, можно до нее добраться?
- Нет и нет, - покачал головой Гутман. - То есть добраться-то туда, конечно, можно, но по пляжу, как мы хотели, путь закрыт - по крайней мере, сегодня.
Нехотя, то и дело разводя руками, словно чувствовал он подспудную вину в сорвавшемся последнем этапе путешествия и пытался оправдаться, Гутман рассказал о своих неудачных попытках пробиться через скалы на другую сторону. Леля молча слушала. согласно кивала головой, а под конец, когда Гутман еще раз упомянул водовороты на зеркально гладкой поверхности воды, зябко передернула плечами: дескать, надо же, страсти какие!
- Угу, - кивнул в свою очередь Гутман, - выглядело это жутковато, - при абсолютно спокойном море! Там, наверное, подводные теченийя какие-то между собой сталкиваются и друг друга закручивают.
- Подводные течения, говоришь, - задумчиво переспросила Леля.
- Ну да, когда сильные потоки с разных сторон сталкиваются, то почти всегда могут возникать очень мощные завихрения; водовороты или всякие там смерчи и торнадо в воздухе.
- Да-да, слышала когда-то, да.., - Леля покусала губы. - Знаешь, я вот вдруг подумала: ведь там, на той стороне, - она махнула рукой в сторону скал, - там же тоже полно отелей и всяких пансионов и вилл. Так я и представила, как люди из них утром встали, пасмурное небо увидели и к нам засобирались - церковь эту старинную византийскую с пещерным монастырем осматривать. Пошли себе по пляжу, пошли и в скалу уперлись. И в водовороты на море.
- Ну, если их столько же, как и здесь, то вряд ли там перед скалами очень уж длинная очередь собралась, - хмыкнул Гутман.
- Может быть, может быть, - уклончиво сказала Леля. - Может быть... Нет, воля твоя, но мне ужасно хочется прогуляться туда и самой эти водовороты увидеть! А?
- Да нет, отчего же, но там ведь, правда, нет прохода.
- А мне обратно хода нет! - решительно сказала Леля. - Здесь сиднем сидеть да картину пасти не хочу и домой возвращаться скучно. Нет прохода и не надо, вдоль скал к фруктовым рощам пойдем. И потом, ты же там добрых два часа назад был, бог знает, что с этим перешейком с того времени сделалось - может, отлив начался или подводные течения унялись! Ведь погода-то поменялась: день, вон, пасмурный обещали, а солнышко сквозь хмарь уже пробилось.
И действительно, солнце, с самого утра лишь бочком-бочком пробирающееся через облака, в последние полчаса сделало мощный рывок и разом отвоевало себе огромный кусок чистого, синего неба прямо над их головами, хотя, на взгляд Гутмана, ему в это время полагалось бы куда ощитимее склониться к западу.
- Да, пожалуйста, - пожал плечами Гутман. - Давай прогуляемся, но только чур, уговор: я тебя ни за что в водовороты не пущу - уж это ты как хочешь!
- Там видно будет, - замяла вопрос Леля и, уютно взяв Гутмана под руку, принялась рассказывать ему, что сгоряча хотела сначала даже изобразить в одном из завихрений занавеси нотные знаки, однако, мобильник ее забастовал и не стал быстро выводить на экран партитуру песни Шевчука, а терять время или лепить по незнанию явную чепуху ей все же не хотелось.
- В следующий раз, - улыбнулся Гутман. - Ну, что ты остановилась, передумала идти?
- Я вспомнила, вспомнила! Ей-богу вспомнила! - с торжеством воскликнула Леля, топая в такт ногой.
- О чем, ты, Леленька?
- Вспомнила, наконец, где же у меня раньше так странно голова кружилась! Мы с тобой в Гааге в музее Эшера были, так вот там...
- А-а-а, эти бесконечные, закольцованные лестницы, по которым как ни ходи - хоть вперед, хоть назад, хоть влево, хоть вправо, - все равно в исходный пункт неизбежно возвращаешься. Да, тут и впрямь голова кругом пойти может!
- Да нет, - махнула рукой Леля, - это же обычные оптические иллюзии, у некоторых, если внимательно присмотреться, даже можно один-два "лишних" элемента найти, которые из вполне нормальной картины невозможную делают. Я о другом. Там небольшой рисунок есть, на котором рука пером другую руку рисует, а та, постепенно приобретает объем, поднимается над листом бумаги и в свою очередь таким же пером первую рисует. Вот перед ним у меня голова и закружилась, потому что невозможно было определить, которая из двух рук настоящая, а какая нарисованная. Понимаешь, то же ощущение, как и час назад, когда я своей картиной занималась.
- Похоже, похоже, - согласился Гутман. - И там, кстати, обе руки, кажется, кольцо образуют, тоже в каком-то смысле водоворот.
- Ну вот, - довольным голосом заключила Леля, - водоворотом мы начали, к нему же, завершив оборот, и вернулись. Давай, свои показывай, коли они до сих пор не исчезли.
II
Удивительным образом, предвиденье Лели об изменениях перешейка у скал ко времени второго пришествия туда Гутмана, подтвердилось почти полностью, что и было зафиксировано ee удовлетворенной и несколько ехидной улыбкой. Солнце ли постаралось, поднявшийся легкий ветерок или отлив, а, может быть, это просто морю надоело владеть чужой территорией - так или иначе, однако оно действительно немного сдало назад, оставив узенький проход, который нависающие низким карнизом скалы превратили в некое подобие галереи. Идти по ней было довольно тяжело: песок еще не успевший высохнуть по-настоящему, плохо держал вес, и ноги при каждом шаге проваливались в него чуть не по щиколотку, рюкзак, легкомысленно переброшенный Гутманом через плечо, бессовестно норовил зацепиться за каждый скальный выступ, а голова то и дело инстинктивно втягивалась в плечи.
- Легче верблюду в угольное ушко! - пожаловался Гутман.
- Ничего, я тебя подтолкну! - весело отозвалась сзади более легкая и невысокая Леля и немедленно шлепнула его. - А кто говорил, что дорога в рай будет легкой?
- Какой же тут рай, когда это самые настоящие каменные джунгли! А-а, ч-черт! - обернувшись назад, Гутман едва не приложился гловой о выступ карниза. - Тебя, похоже, все это пескоскалолазание только развлекает!
- Дай срок, и тебя тоже будет! - ответствовала Леля. - Только ты мобильник, пожалуйста, на прием выключи, когда на свободное место выйдем, чтобы нас купец-меценат не сильно донимал - до него ли нам теперь!
- А нам - нет?
- А нам - отставить разговоры и полный вперед!
- Раскомандовалась, - проворчал Гутман.
Впрочем, галерея слава богу оказалась не слишком длинной. Через несколько минут скалы, словно убежденные настойчивостью пришельцев, резко отвернули в сторону и перед Лелей и Гутманом открылась панорама песчаной косы, которая вялым полумесяцем сначала выгибалась назад, преследуя все дальше и дальше отступающие от моря скалы, а затем, добрым полукилометром дальше, возвращалась обратно, образуя небольшое лукоморье. Скалы на дальнем конце этой бухточки, казалось, плотно, без просвета, замыкали косу, но, присмотревшись как следует и использовав камеру мобильника в качестве небольшого бинокля, Гутман понял, что они сбегают к морю наподобие аркбутанов готических соборов, оставляя свободным проход между их устоями. Hикаких посторонних следов они в самом начале косы однако не обнаружили - по мнению Гутмана, это вполне доказывало отсутствие перебежчиков с другой стороны на их с Лелей участок пляжа за последние час-другой.
Не было видно и так напугавших Гутмана водоворотов, но теперь, вся бухточка была окаймлена полукольцом пены, то и дело с легким шипением вскипающей у рифов, вершины которых теперь то тут то там в такт чуть заметно колыхающемуся морю показывались из отступившей воды. Муть и песок, непрерывно вздымаемые и перемешиваемые водоворотами, постепенно осели; море стало едва ли не прозрачным, и было хорошо видно, как в нескольких метрах от берега дно, раньше бывшее частью косы, круто уходит вниз, а светло-бирюзовая вода таинственно и неотвратимо темнеет. Прикинув расстояние до рифов, Гутман решил, что они высотой и расположением, пожалуй, зеркально повторяют опоясывающие бухту скалы.
- И тут, наверное, мотив для Эшера нашелся бы, - подумал он вслух.
- В смысле что скалы и рифы друг в друга превращаются? - быстро догадалась Леля. - А мне вот кажется, что это купель.
- Какая купель? Почему купель? - недоуменно переспросил Гутман.
- Купель, купель, самая настоящая купель, достойная начала мира, - закивала Леля, но, встретив удивленный взгляд Гутмана, тут же оборвала себя: - Ах вздор, ерунда, что ты слушаешь всякие бабьи глупости, пошли-ка лучше вперед.
Однако с продвижением вперед никак не желало складываться. Скалы, не сумевшие предотвратить фланговый прорыв Лели и Гутман, перешли к партизанской тактике - как выяснилось, куда более эффективной и успешной. Поначалу Леля и Гутман могли еще игнорировать мелкие группы камней-диверсантов и спокойно обходили их стороной, но постепенно количество врагов множилось, и к середине косы она уже напоминала заброшенную каменоломню с небольшими вкраплениями чистого песка там и сям. Другая группа боевых камней-аквалангистов напрочь блокировала дно бухты, до того уютно-песчаное, и сделала абсолютно немыслимым обход вплавь. Правда впереди, прямо перед ставшей уже хорошо различимой каменной аркой у выхода с косы, вновь маячил нормальный пляж, но пробиться к нему с хода не удалось, и Леля, дважды подряд срывавшаяся при попытке одолеть здоровенную каменную глыбу и лишь чудом не вывихнувшая при этом ступню, объявила привал, а Гутмана послала в очередную разведку.
Гутман, по-прежнему сильно сомневающийся в успехе "скального" этапа путешествия и даже вообще в необходимости его продолжать, взял под козырек, строго-настрого наказал Леле до его возвращения с места не двигаться, за ним не идти и ни под каким видом дорогу на свой страх и риск не искать, получил заявления в совершеннейшем почтении вместе с крепким поцелуем в придачу и отправился в путь, оставив Леле в качестве дополнительного якоря еще и свой рюкзак. Не сразу, то и дело натыкаясь не безнадежный тупик и возвращаясь немного назад для новой попытки, он сумел в конце концов нащупать в этом хаотическом и мрачном готическом лабиринте цепочку из более-менее удобных и почти связанных между собой в единую тропинку песчаных проплешин между все новыми и новыми россыпями камней, которые, впрочем, в этой части бухты были куда мельче и глаже, чем в середине. Вот последние несколько окатанных плит по-рабски покорно легли ему под ноги, и он очутился на удобной, ровной площадке у восточной оконечности косы, почти прямо перед замыкающим ее скальным выступом с аркой посередине.
Так, хорошо, полдела сделано! Окрыленный успехом, он одним махом взлетел на высоченный каменный постамент у арки и увидел, что Леля - вот умница! - не только не рыщет у начала каменных джунглей, но даже, кажется, отошла еще дальше от них на выглядевший отсюда чистым и белесым песок. Он позвонил, и Леля, будто ожидая его звонка, ответила почти мгновенно. Гутман в двух словах рассказал, что сумел отыскать сравнительно легкий проход в камноломных дебрях до самой арочки, но теперь хочет заодно посмотреть,что делается за ней, а то, мол, если там никакого прохода нет, то стоит ли вообще дальше огород городить - да еще вдвоем! Леля похвалила его за ловкость и стратегическую сметку, снова пообещала терпеливо ждать гутмановых реляций и без них никуда с места не двигаться, в свою очередь попросила его быть осмотрительным и без нужды на ногоголовосшибательный рожон не лезть, послала на дорожку воздушный поцелуй и, найдя Гутмана взглядом, помахала ему обеими руками, а тот, разумеется, немедленно ответивший тем же, чуть не свалился при этом со своего шикарного, но немного узкого пьедестала.
Спрыгнув вниз, он с не понятным самому себе удовлетворением констатировал отсутствие новых известий от хозяина пансиона, подошел к арочке и тут вдруг сообразил, что решительно не знает, что хочет или надеется за ней увидеть и - а это было, конечно, много, много хуже! - понятия не имеет, на какие откровения или новости рассчитывает в этом смысле Леля.
Предлагая в качестве цели сегодняшнего путешествия старую крепость, Гуман прежде всего хотел уберечь Лелю от хандры и нервного настроения, вечных и почти неизбежных спутников при едва ли не любом пасмурном или не дай бог дождливом дне - она, как ящерка, становилась прыткой и веселой только на солнце. Для него же лично уже одна только долгая прогулка с Лелей вдоль моря тихим и не жарким днем была безусловно самоценна - вне зависимости от ее направления, цели и прочих полуотвлечнностей. То есть фортеция на холме за городом, конечно, по-прежнему оставалась очень интересной и вполне достойной посещения, но, с другой стороны, удовольствие любоваться радостно блестящими лелиными глазами перед рассыпанными перед ней сокровищами перекочевавшего в их время из какого-нибудь 16-века и свившего тут гнездо орущего, поющего, сверхкрасочного, средиземноморского рынка, удовольствие это, вне всякого сомнения, стоило всех крепостей в мире: и венецианских, и каких угодно! В общем, крепость как крепость, типичное сочетание приятного с полезным.
Но сегодняшний день, пока еще и не начавший по-настоящему сползать в вечер, уже вместил в себя столько неординарных событий, раздумий и переживаний, что хватило бы, верно, на пол недели, а потому упорное следование тем же самым курсом выглядело для Гутмана если не глупой потерей времени и сил, то, по крайней мере, мелкотравчатым и бессмысленным упрямством. Ну хорошо, неспешно рассуждал он, нерешительно переминаясь с ноги на ногу и поглядывая то назад, то вперед, хорошо - увидят они издали крепости и бастионы, добредут до них уже к середине вечера, а дальше-то что? Барахолку к этому времени уже наверняка свернут, и даже если на территорию крепости еще будут пускать, то хватит ли них сил, в первую очередь, душевных, чтобы спокойно, в охотку и без одышки полюбоваться белокаменным изяществом ренессансных лоджий и фонтанов и порассуждать о поразительной схожести "ласточкиных хвостов" венецианских и кремлевских крепостных стен? А если нет, то зачем и ходить - для галочки, разве? Да и то сказать, эта пожилая итальянская дама вовсе не наша личная родственница, которая только нашими посещениями и живет, а тогда - в очередной раз! - стоит ли огород городить?
"Впрочем приказ есть приказ!" - оборвал он себя, шагнул в глубокий проем арки и оказался в небольшом тупичке, в противоположной стене которого, метрах в десяти правее, зиял сплошной, аж до самого песка пролом. Перешагнув через несколько мелких камней, Гутман заглянул в него и неожиданно увидел море, а в нем, почти рядом с берегом огромную скалу, вернее, даже целый остров, который полностью загораживал вид на расположенную где-то позади него - надо полагать, почти напротив - крепость.
Теперь он находился на самой оконечности новой бухты, берег которой резко уходил вбок, чтобы потом, наверное, через километр с небольшим, окончательно повернуть к городу. Пляж был сложен мелким белым песком, и почти параллельно ему все тянулся и тянулся скалистый остров с зазубренными вершинами и чахлой растительностью на склонах, неширокий же морской рукав между ними был своего рода минипроливом.
Гутман созвал военный совет, быстренько и без малейшего сопротивления убедил всех присутствующих, что продолжение рекогносцировки будет явным нарушением лелиных инструкций, сделал несколько снимков для последующей подшивки в дели о нарочито громко объявил:
- Ну, теперь уж точно - все! Пляж, конечно, шикарный, но не пойдем же мы сейчас сюда купаться. Нет уж, Ольга Геннадьевна, воля ваша, но крепости нам сегодня вживую не увидеть! Как-нибудь в другой раз! Даст бог, даже в самом ближайшем будущем!
- Будущем.., дующем.., дующем.., дующем.., - между двумя скальными стенами немедленно заметалось эхо, и Гутман вспомнил, как с час небольшим назад он полушутя-полусерьезно назвал воспоминаниями о будущем милые лелины фантазии о его грядущем литературном триумфе.
Тогда Леля, наверняка все еще в плену своей картины, даже предложила для разработки несколько тем по ее мотивам, и они были на удивление созвучны его собственным размышлениям чуть раньше, когда он, не намечая плана или основной фабулы, только лишь пытался нащупать возможную идею будущего романа. "Со всех сторон подсказки, - хмыкнул он, - теперь вот еще и эхо непонятно с чьего голоса вещает. Да, эхо - вот, не изволите ли! Ну-с, в таком случае почему бы не сделать его чем-то вроде двигателя сюжета большой, солидной вещи, в которой отголоски одного события непременно будут прослеживаться в самых-самых разных веках и странах: и в настоящем, и в будущем, и даже в прошлом!"
Но додумать и сформулировать до конца он не успел - запищал телефон. Хозяин пансиона в цветастых, но на этот раз вполне понятных Гутману выражениях - и не на письме, а голосом! - выражал свое восхищение Лелиным шедевром, сообщал, что занимается его максимально безопасной отправкой "домой" и испрашивал разрешения на проведение завтра небольшой презентации с участием нескольких местных журналистов и знакомого искусствоведа.
- Ну вот, а ты, маловерный, телефонных сообщений сторонился и чуть ли не боялся! Вот уж глупо так глупо, раз нас теперь, вполне вероятно, самое распрекрасное будущее ожидает - придет время - еще вспомнишь мои слова! - назидательно сказал себе Гутман, важно пообещавший перезвонить и дать указания чуть попозже, и вдруг сообразил, что ведь вполне можно понимать как воспоминание о будущем, причем, как выяснилось, очень даже близком!
- Да-да-да-да! Именно, именно так! - заахал Гутман, на которого будто снизошло озарение, для пущей убедительности рубя воздух обеими руками, кивая головой в такт и стараясь не частить в мыслях, а округлять фразы, словно для письма. - Как же я раньше-то этого не заметил, а ведь это так просто и логично: не нынешние события были - или же не были - воплощением лелиных ночных фантазий, но наоборот: она, словно вооруженная волшебной подзорной трубой, ясно увидела во сне весь сегодняшний день, прочитала его, как новостную ленту и преобразовала на свой, сказочный лад - причем в том же самом порядке, вот что поразительно! В самом начале, для затравки, утренняя баранина превращается в роскошный ужин с марочным шампанским, потом серебристые чешуйки спасенных рыбок отзываются жемчужно-серым отливом вечернего платья, а затем настает очередь дельфина с осколка мозаики, который разрастается в целую стаю. Даже поразительное безлюдье пляжа обыгрывается во сне, в продолжение которого Леля напрямую ни с кем не общается. Словом, все ровно то же самое, только причина и следствие меняются местами, и не жизнь служит возможным воплощением сна, но он отражает события еще не наступившего дня и делает это лишь с незначительными отклонениями - почти как в старой песне Сенчиной о Золушке, которую Леля вспоминала: там ведь тоже хрустальные башмачки появляются только утром.
Гутман прервался и машинально оглянулся вокруг - уж больно его монолог походил на лекцию или эссе. И хотя никаких слушателей, кроме песка и скал, не было, он решил немного снизить громкость и напор. Но бог с ним, с высоким штилем, ему было теперь совершенно ясно, что не роспись на камне была навеяна сном, но напротив, его антураж и стилистика прямо вытекали из обоснования Лелей ее картины как попытки отразить совсем иную жизнь. В общем, удивительный и, надо думать, крайне редкий пример того, как гром предшествует молнии. Леля, правда, поначалу вовсе не собиралась заниматься живописью на пляже, а хотела ограничиться лишь небольшим эскизом, который был бы куда скромнее ее творения и вряд ли бы имел что-то общее с роскошью ее сновидений. Как раз небольшая перепалка о них да еще случайно открытый камень послужили затравкой для большой картины. Ну и что же это доказывает? Во-первых, все необходимое для работы она с собой взяла, и сон отлично разглядел содержимое ее завтрашнего рюкзачка, понял, для чего оно может пригодиться, и решил по мере сил соответствовать фантастической росписи, а не простому росчерку древком тростника на песке. А, во-вторых, громы-то тоже разные бывают - вон Фриш в одном своем романе их даже пытался классифицировать и уйму вариантов насчитал, а тут вот один из них оказался таким хитрым, что сам стал источником молнии.
- Да-да, - Гутман уже повернулся, чтобы идти обратно, но замялся и снова задумался, - да-да, там у Фриша, кажется, сидит человек один-одинешенек в альпийском домике, никого вокруг, кроме проливного, нескончаемого дождя, а у него нога вывихнута, через перевалы не пробраться, и он постепенно сдвигается от этой вечной грозы за окном. Не помню, как называется, да, впрочем, неважно - Фришу - Фришево, а вот почему мне эти гром и молния сейчас на ум пришли, кто бы подсказал, - Гутман озадаченно потер лоб. - Я же до телефонного звонка, кажется, только про эхо рассуждал!
- Ха! - тут же встрепенулся он, снова впадая в сочинительский азарт. - Ха! Как же "почему", если это тот же самый случай давешнего эха! Вот представим себе гром, который прогрохотал как-то давным-давно да настолько сильно и властно, что через пару веков вызвал молнию в совсем другой стране, и эта молния, в свою очередь, отозвалась еще одним громом, но уже в абсолютно иной эпохе. А потом все повторяется еще и еще раз, и никому: ни героям, ни читателям, ни даже самому автору не понятно, когда, где и зачем началась этa закольцованная грозо-громо-молниевая вакханалия!Одним словом, у кольца нет конца! Однако же любопытно, за полгода этой жуткой умственной засухи я не только не выдавил из себя ни строчки, но даже не родил ни единой идеи, хоть сколько-нибудь достойной обсуждения и реализации, а тут с Лелиной подачи в третий раз за полтора часа к одной и той же с минимальными вариациями возвращаюсь. А идея роскошная, право слово, роскошная, так что воленс-ноленс придется соответствовать, черт возьми. То есть, в данном конкретном случае - гром и молния!
Он был уверен в одобрении Лелей его замысла, тем более что она своими словами невольно способствовала его зарождению. А, впрочем, - почему же невольно? Когда-то давным-давно, в одной из первых своих повестей он обмолвился о том, как трудно собрать воедино эфемерные тени ночных сновидений - легче, мол, дом из клочьев утреннего тумана построить. Однако же Леля, на удивление подробно передавшая коллизии своего сна, не философствуя понапрасну, как он, сумела-таки передать его смысл и вполне зримо зафиксировала его в камне. Сейчас он вообще вполне мог себе представить, что весь их поход был задуман Лелей для воплощения в жизнь ее ночных фантазий, а теперь, стало быть, очередь была за ним. Ну,хорошо, хорошо, план экспедиции он сам предложил ранним утром, но после написания картины и, самое позднее, на каменистой косе, когда прежняя их цель, давно потерявшая былую привекательность, стала к тому же крайне трудно достижимой, даже тогда Леля продолжала упрямо и неуклонно следовать прежнему курсу - зачем? Хотела дать дополнительную пищу его писательскому воображению; рассчитывала на новые озарения и откровения, раз еще не все события из ее сна обрели реальных прототипов?
Он позвонил ей, сообщил, что уже возвращается и несет с собой две новости: одну - просто отличную, а вторую - так, не очень. Леля, как и в первый раз откликнувшаяся очень быстро, пообещала крепкие поцелуи за обе, особенно за вторую, чтобы той не слишком обидно было.
- Ну, значит, награда найдет героя! - не слишком убежденно резюмировал Гутман и отправился в обратный путь.
Словно пропуская ленту фильма со своим участием в обратную сторону, он миновал провал в скальной стене за спиной, внутренний дворик между ней и следующей, затем арочку, пересек небольшой песчаный курдонер перед ней, остановился в раздумье перед первыми каменными глыбам, припоминая по возможности точно свой путь сюда, дабы снова не заплутать в их лабиринте, и тут в полутора сотне метров впереди, как раз над тем местом, где, по его рассчетам, должна была ждать Леля, увидел парящую над морем чайку, первую с самого утра.
- Ну-у, в добрый час, - улыбнулся Гутман, но додумать не успел, потому что с той же стороны уловил какую-то слабую музыку, трудно различимую на таком расстоянии и еще оттого, что на нее немедленно стало накладываться странное, не комплектное, состоящее из самых разных звуков эхо, долетавшее до него откуда-то с пляжа за скальными утесами у него за спиной.
Вот это да - пляж начинал оживать?! Не разбирая дороги, где перепрыгивая через небольшие камни, где подтягиваясь на руках и переползая на карачках, Гутман ринулся напрямик, и, как только неясный шум позади немного ослабел, скорее понял, угадал, чем ясно услышал: ДДТ, Шевчук, "Последняя осень". Обежав стороной последнюю группу больших обломков, он выскочил на более-менее свободный песчаный островок среди них и увидел у самой воды пляжное покрывало с их рюкзаками, ворохом одежды и мобильником поверх нее , который, очевидно поставленный на повторение, как раз снова затянул песню с самого начала. Лели рядом не было - она, совершенно нагая, плескалась в море метрах в десяти от берега.
- Я сейчас видео с тобой сниму и в сеть запущу, - пообещал Гутман, подходя поближе и выключая разошедшийся телефон на словах "ожившие камни" .
- Здорово! - немедленно отозвалась Леля, подплывая поближе. - Ты еще падающими розочками и большой раковиной укрась, как у Ботичелли. Буду хитом сезона - чем я хуже Венеры!
- И так будешь! - заверил Гутман, принимая Лелю в полотенце и рассказывая ей о завтрашней презентации ее шедевра с участием прессы и искусствоведов.
- А-а-а, - почти пренебрежительно отмахнулась Леля, приводя себя в порядок, - пусть его! Пройденный этап! Впрочем, очень, очень мило с его стороны - так и напиши!
- О, как! - восхитился Гутман. - И полутора часов не прошло, а уже пройденный! Быстро!
- Только так, - отрезала Леля, заправляя рыжие прядки под бандану, - в карете прошлого далеко не уедешь!
- Ну, ясное дело, тебе теперь только быстроходную яхту подавай! А когда новый этап начнется?
- А он уже начался, - вполне серьезно сказала Леля, поворачиваясь к нему. - Я же тебя говорила, что мне эта бухта купель напоминает купель для нового мира - или этапа, если хочешь, а в нее без всего окунаются, вот я и попробовала.
- Под Шевчука?
- Ну, да, - немного смутилась Леля. - Тут же много камней, вот я и подумала, что будет в самый раз, тем более я эту песню во сне слышала, вот и выйдет такая перекличка. И, кстати, по-моему, там на мне тоже ничего надето не было - вот еще одна параллель. Тебя это смущает?
- Упаси бог! - немедленно открестился Гутман. - Мы же не в Японии, где, кажется, когда-то был закон о судебном преследовании за сон неприличного содержания. Да я тут и вовсе состава преступления не усматриваю, наоборот - всемерно поддерживаю некоторые твои ночные привычки, как во сне, так и наяву! Я даже как раз и раздумывал, не осталось ли в твоем сне чего-нибудь, нашим теперешним днем не охваченного!
- Пока нет, а там видно будет! Экспедиция-то еще не закончена.
- Ах да, верно - у нее просто новый этап начался. И куда же он ведет?
- Откуда же я могу знать, пойдем - посмотрим! Ты, между прочим, еще про свою разведку ничего не рассказал и про вторую новость.
- Так со мной еще за первую не расплатились, а уже вторую подавай! Я в кредит новостями не торгую!
- Нет, вы подумайте! - отстранившись от Гутмана, Леля сокрушенно развела руками. - Вы только подумайте: тут на его глазах происходят события космического масштаба, рождается новый мир с его богиней, а он только о своих мелко-эгоистичных целях думает! Сганарель ты после этого!
- Oбещано было! - напомнил Гутман.
- Я от своих слов никогда не отступаюсь, - гордо сказала Леля, - но о конкретных сроках мы не условились. Кстати, если проценты набегут, так тебе же еще и лучше будет!
- Ну тогда хотя бы аванс!
- Хм, аванс.., аванс.., - Леля изобразила на лице мучительные сомнения. - Ну, ладно, аванс - это куда ни шло, чтобы ты не думал, будто я какая-то там акула империализма.
Она с удовольствием поцеловала Гутмана в обе щеки и тут же подвела итог:
- Ну вот, видишь, тебе заплачено вперед, теперь рассказывай, где ты был, что делал и какие новые представления нас там ждут.
- Да, в общем-то никаких, - покачал головой Гутман. - Там, понимаешь ли, занавес. Здоровенный, длиннющий каменный занавес; тянется и тянется вдоль берега и весь пейзаж портит. Пляж там, правда, неплохой; песочек чистый, светлый, но это и все. Поэтому...
- ... мы прямо сейчас туда и отправляемся, - быстро досказала Леля.
- Леленька, но зачем, теперь-то - зачем? - опешил Гутман. - Там бухта дугой раза в три длиннее этой, вечер уж скоро, нам до крепости все равно никак не дойти!
- Ах, причем тут крепость! - отмахнулась Леля. - Эта идея на сегодня давным-давно себя изжила.
- Так тем более какой смысл?
- Твоя каменная кулиса не может же бесконечно вдоль берега идти, когда-нибудь да кончится и вид на город и крепость откроет; вот я хоть пару эскизов издали сделаю - солнце-то вон как расстаралось, и тени прекрасные, четкие, словно никакой хмари утром не было! А там мы где-нибудь поедим как следует - если пляж хороший, то, верно, и рестораны имеются?
- Да-а, наверное, - протянул Гутман.
- Ну вот, поедим, отметим мою картину, а обратно уж на автобусе. Посмотрим, как нас наш меценат встретит! Ну не хочу я назад идти, понимаешь? - добавила она тихо. - Совсем не хочу.
Эти последние слова, сказанные без нажима и аффектации, показались Гутману наполненными такой внутренней силой, словно вместо "не хочу" Леля сказала "не могу", а вместо простого "понимаешь" - "ну как ты не понимаешь!". И потому, махнув рукой на готовые было сорваться с языка новые увещевания и возражения, он просто взял ее за руку и осторожно повел за собой в каменный лабиринт, подсказывая и показывания, как попроще перебраться с одного песчаного пятачка на другой.
По дороге Леля, действовавшая хоть и по гутмановой указке, но вполне ловко и сноровисто, рассказывала о том, что с купанием ей вообще-то здорово повезло, так как буквально перед ней посреди жутких подводных каменюк оказался очень удобный песчаный вход в воду; чаек же поначалу было несколько, но потом осталась только одна, которая упорно зависла над ее головой, отчего Леле стало даже немножко страшно, и она уже почти собралась выходить на берег, но тут, мол, как раз подоспел Гутман. Гутман, больше следивший за безопасностью, слушал Лелю вполуха, и только когда она похвалила воду в бухте, по ее словам, нежную и мягкую, как перина, вдруг снова подумал, что Леля без всяких там философий и долгих, велеречивых рассуждений знает о своем сне куда больше, чем он сам с их помощью, и теперешнее продолжение их путешествия есть тоже следствие этого знания, быть может, не вполне ей самой осознанного - ведь вот и перелетная птица с самого начала точно знает, куда ей лететь осенью и весной, не имея точного представления о географии, - летит, потому что надо, потому что не может не лететь. Впрочем, не все ли равно: пока Леля получала явное удовольствие от нового этапа экспедиции, он и сам был тоже вполне и всем доволен. Но вдруг, перепрыгнув с размаха через большой круглый камень, Леля остановилась и, опустив голову и слегка наморщившись, стала во что-то вслушиваться.
- А-а-а, да, - подтвердил Гутман, - я же говорил, что на той стороне две здоровенные каменные стены друг против друга находятся, вот между ними эхо и гуляет.
- Какое эхо, от чего? - переспросила Леля каким-то странно-тихим голосом.
- Ну, не знаю, от чего, - пожал плечами Гутман. - Между ними море плещется, птицы летают, пляж и поселок неподалеку - какие-нибудь звуки да долетают, бог его знает, какие там слуховые эффекты возникают.
- Ах, эффекты, - вяло кивнула Леля, - ну, хорошо, пошли дальше.
Однако же с этого момента ее движения стали медленнее, словно она о чем-то рассуждала на ходу. Выйдя же наконец на песчаную полянку перед арочным проходом, она и вовсе уселась на нагретый солнцем камень устало оперла ладони в колени и немного ссутулилась.
- Что с тобой, Леленька, - встревожился Гутман. - Устала, голова кружится? Может быть, обратно повернем?
- Нет, нет, что ты, все в порядке, - так же вяло ответила Леля. - Это я так просто. Дай руку, пошли!
Увы, на этот раз лелиного порыва хватило совсем не надолго, и у самой арочки она, по-прежнему не выпсукая руки Гутмана, остановилась в томительной нерешительности. Всего лишь четверть часа назад она, полная энергии, выдумки и изящества, открывала новый, блестящий мир, в котором сама же являлась богиней, а теперь ее словно парализовала некая странная, вялая мука. Была она следствием какого-то внутреннего разговора, который она, как видно, безостановочно вела со своею душой, или на нее так действовало заметно усилившееся эхо из-за скал, а, может быть, всему виною была тень от большого скального выступа, в который она попала, но так дольше продолжаться не могло. Однако, едва лишь Гутман, обняв теперь лелино плечо, собирался пожаловаться на внезапно посетившую его сильную боль в колене и немедленную необходимость поэтому возвращаться, она, обернувшись к нему, еле слышно прошептала:
- Ты со мной?
- Что? - не понял он.
- Ты со мной? - повторила она, глядя ему прямо в глаза.
В ответ он только крепче обнял ее и поцеловал в оттененную рыжым локоном, сильно бившуюся жилку на виске.
- Ну, тогда, пошли! - сказала она, тряхнув головой, глубоко вздохнула, словно собираясь окунуться в ледяную воду, снова схватила Гутмана за руку и решительно пошла вперед, чуть не волоком таща за собой его, никак не ожидавшего такой скорой перемены ее настроения.
Оставив за спиной арку, Леля по какому-то наитию и ничего больше не спрашивая, в несколько шагов миновала тупичок между каменными стенами, рванулась в проход, выскочила на пляж и тут, наконец, остановилась, напряженно осматриваясь по сторонам.
Вместе с ней застыл на месте, а вернее остолбенел и Гутман. И не мудрено: за какой-нибудь час после его ухода отсюда все здесь переменилoсь словно по волшебству. Скалистая гряда напротив оказалась вовсе не такой длинной, как ему поначалу представлялось, а заканчивалась буквально в паре десятков метров перед ними, и за ней под самый горизонт длинной дугой уходил роскошный пляж, сложенный из тонкого белого песка, в котором розоватыми высверками под стоящим необыкновенно высоко солнцем выделялись перламутровые осколки ракушек. Пляж легко и нежно лизали легкие волны моря всех возможных оттенков синего и голубого: от лазоревого, бирюзового и почти изумрудно-зеленого вблизи до сочно-синего вдалеке от берега; песок до самых пальм у его края и море перед ним были заполнены пестрой, разноцветной, нежащейся и кувыркающейся в воде толпой; в небе реяли воздушные змеи и парапланы; впереди, y небольшого пирса, украшенного гирляндами морских флажков, стояли небольшие яхты и все это безостановочно кружилось, орало, кричало, пело, плясало под какие-то выкрики аниматоров-затейников, в общем весело и дико стояло на голове, а чем же еще и было заниматься в такой роскошный, волшебный день!
- Слава богу, - произнесла Леля, восхищенно улыбаясь, - слава богу, а я так боялась, что...
Она повернулась к онемевшему от всего этого великолепия Гутману, глаза ее сияли восторгом.
- Ты напишешь про все это?
- Да, - твердо ответил он.
- Сумеешь?
- Я буду очень стараться, очень, - кивнул он.
- Ну вот и хорошо, а я всегда буду с тобой, - пообещала она.
Ни о чем больше не говоря, они, разувшись, неспешно побрели по нежно-теплому песку и, поравнявшись с оконечностью морской скалы увидели за ней в паре сотен метров от берега роскошную белую яхту, около которой, словно дети вокруг огромной новогодней елки, водили хороводы юркие разноцветные серферы.
Это было завораживающе красиво, особенно после того, как на флагштоке яхты взвились вверх две цепочки вымпелов.
- Жаль далеко, - сказал Гутман, - да, впрочем, мы бы все равно не смогли узнать, что они обозначают.
- Сейчас узнаем, - заверила его Леля, широко улыбаясь.
И в тот же момент из-за яхты вырулил небольшой катер и быстро пошел к берегу, как раз к тому месту, где они стояли.
- Сейчас узнаем, - повторила Леля, торопливо поправляя прическу.
Катер между тем остановился в паре метров от берега; двое матросов, спрыгнув в воду, ловко и споро втащили его носом на песок и перекинули на борт небольшой трап, по которому на пляж сошел офицер в белоснежной морской форме с золотыми шевронами на плечах. Встав у начала трапа, он вежливо откозырял Леле и осведомился о дальнейших указаниях.
- Ты напишешь про это? - шепнула Леля на ухо Гутману.
- Обязательно! - кивнул он. - Я теперь только об этом и буду писать.
