I
Маленький рыбный ресторанчик у самого основания длинной вялой дугой уходящего в море мыса Леля покинула на довольно плохо слушающихся ногах. Было ли тому причиной ее бездумное, вопреки обычной осторожности кувырканье почти до самого вечера в веселых крутобоких волнах, или же виноватой оказалась бутылка белого полусухого мозельского, каким-то чудом затесавшаяся в местную винную карту, немедленно вытребованная к столу, начатая еще под салат и едва дожившая до зажаренной на углях свежей рыбы, но теперь Леля хорошо чувствовала, что легкому шелесту прибоя явно отвечает неясный ропот в мозгу, превращающий ее в некую иллюстрацию песенки "Идет бычок, шатается..."
- "Выпил рюмку, выпил две - закружилось в голове?" - угадал внимательно присматривающийся к ней Гутман.
- Настоящий моряк везде и всегда чувствует себя столь же уверенно, как и на палубе борющегося с волнами корабля! - туманно и несколько невпопад парировала Леля и для пущей убедительности показала Гутману язык.
- А-а-а, ну тогда давай лечиться, - столь же мало последовательно заключил тот.
Терапию решили совместить с десертом и проводить в баре на набережной, за столиком почти у самой воды и с видом на скатывающееся за не далекие горы солнце. Состояла она в нескольких чашечках необычайно душистого крепкого кофе, к которому подавали розетки с маленькими кусочками каких-то экзотических фруктов, засахаренных, завяленных и, по мнению Лели, даже заминдаленных и закардамоненных. Последние слова дались ей с некоторым трудом, и Гутман, не долго думая, решил усилить действие лекарства, примешав к нему еще и стопочки со сладким кипрским.
Солнце, об эту пору еще вчера-позавчера такое безжалостно-скорое на прощание, сегодня словно застряло в нерешительности, зацепившись за край небольшого, розово-золотого облачка, совсем по-лермонтовски окутавшего левый склон горы, и потому для закрепления лечебного эффекта лекарственную дозу пришлось удвоить, а затем и утроить, ведь заканчивать медицинские мероприятия до наступления сумерек представлялось теперь совершенно безответственным. Мудрое, взвешенное и, как выяснилось чуть позже, единственно правильное решение, ибо только лишь море, повинуясь закатившемуся наконец солнцу и угомонившись, растянулось перед ними бескрайним, темным, без единой морщинки и складки покрывалом, Леля, слизнув последние капли своей микстуры, обявила диспансеризацию успешно завершенной: она, мол, давно уже не чувствовала себя такой бодрой и полной сил!
- Ты бы на себя два часа назад посмотрела, - хмыкнул Гутман. - Морской волк, понимаешь!
- Лучше быть морским волком, чем не морским бобром! - немедленно отозвалась Леля. - Ты бы на себя два дня тому назад посмотрел, когда мы только-только с парома сошли. Ты был зелененький такой, ни дать ни взять кузнечик-огуречик. Нет, нет, - круто повернула она, пытаясь пресечь возможные возражения, - надо в интернет выложить этот способ лечения...
- который, между прочим, довольно-таки дорогим оказался, - добавил Гутман, с некоторой оторопью вертя в руках поданный ему счет. - И который я специально под тебя изобрел и проверить хотел.
- Ах, вот как, - ты, стало быть, из меня подопытного кролика сделал! - взыгравший в ободренной Леле боевой дух никак не хотел униматься.
- Ну, все же млекопитающее как-никак, а ты вон меня вообще в насекомые или, того хуже, в овощи определила.
- Когда это я тебя овощем называла? - возмутилась Леля.
- А минуту назад это не Ваша Бодрость про кузнечика-огуречика толковать изволила?
- Это был литературный прием! Прием!
- Вот я и говорю: прием и довольно дорогой!
- Литературный!!! Гиперболой называется - тебе как писателю, да еще и с математическими талантами, стыдно не знать!
- Это кривая гипербола, я таких не знаю и знать не хочу! - отрезал Гутман. - Но в них мы завтра разберемся, а сейчас давай-ка лучше еще немного пройдемся на ночь глядя, а то что-то мне не больно-то нравятся те облака на востоке, - он неопределенно махнул рукой себе за спину. - Не испортилась бы погода к утру.
- Вот-вот, - не в ногу, но согласилась Леля. Давай! Утро - оно всегда вечера мудренее.
Но мудренее всего оказался, на самом деле, ее сон.
Леля неважно спала последнее время, до полуночи ворочаясь с боку на бок или терзая мобильник при свете крохотного ночника на ее половине и с завистью поглядывания в сторону Гутмана, который напрочь отключался едва лишь его голова касалась подушки. Но сегодня все было по-другому - замечательный день у моря с небольшим недомоганием и чудесным исцелением на закате не только милостиво отпустил ее в сон, но и поделился с ним свой вечерней темой да так чудно, словно это ушедшее на покой солнце, кинув из-за моря свой прощальный луч, осветило все пережитое Лелей и Гутманом в совершенно другом, волшебном свете. В нем вкусная, но все же тривиальная рыба оказалась нежнейшим седлом барашка, приготовленным с местными приправами специально для этого выписанным из Парижа мэтром, мозельское превратилось в "Редерер" урожая Лелиного года рождения, а головокружение легко объяснилось покачиванием яхты, стоящей на рейде в паре сотен метров от берега и неизменно готовой со всей своей командой к любым ее, Лели, услугам.
Себя самое Леля во сне не видела, и никто из его персонажей к ней по имени не обращался, тем не менее она прекрасно знала, что все в нем происходит и вертится именно вокруг нее, и это совсем не удивляло ее, но принималось как должное, единственно возможное, а потому правильное и естественное. Да и в чем тут было сомневаться, если все во сне было так логично и убедительно увязано. Находилась она в своем спальном салоне, отделка и цветовая гамма которого чудесно гармонировали с ее жемчужно-серым атласным платьем, небрежно кинутым вчерашним вечером на спинку кресла у туалетного столика, а затем лениво и безвольно соскользнувшим на ковер. Было утро, даже, пожалуй, раннее, и мерное покачивание яхты, которое не мутило, а, наоборот, приятно убаюкивало, дополнялось мерным и уютным плеском воды, доносившимся через полуотворенные окошки. В эту полусонную идиллию время от времени вплетались доносившиеся откуда-то с кормы громкие взрыва хохота, и Леля, потягивающаяся под тонким байковым покрывалом, без всяких пояснений уже знала, что это команда играет с резвящимися вокруг яхты дельфинами - также как вчера или позавчера. И столь же твердой и непреложной была ее уверенность в том, что через 10 минут, или через 20, или через полчаса с мягким мелодичным звуком зажжется небольшой экран над входной дверью и ей пожелают доброго утра, поздравят с новым, прекрасным, теплым, солнечным днем и поинтересуются, к какому из островов Архипелага она пожелает отправиться на морскую прогулку после завтрака, как было с какого-то давнего и теперь уже ясно не определяемого времени заведено чуть ли не раз навсегда. Одним словом, все было так, как должно быть, и Леля не испытывала ни малейшего сомнения, что это приятное упорядоченное бытие вдруг отчего-то поменяется - в этом не было ни смысла, ни резона.
Но пока вставать не хотелось, да, очевидно, и вообще ничего не хотелось делать, раз Леля, бездумно разглядывая постоянно меняющуюся череду теней и бликов от морских волн на матовом потолке, пыталась разобрать в ней, будто в плывущих по небу облаках, какую-то картину, знак или слово. Да-да, именно слово - не на шутку заинтригованной Леле чем дальше тем больше казалось, будто темные и светлые сполохи, цепляясь друг за друга и почти сплетаясь в целые строчки, действительно пытаются вывести на потолке какую-то письменную вязь, порой даже выглядевшую вполне осмысленно. Она щурилась, морщилась, наклоняла голову то так то этак, но всякий раз, когда ей чудилось, что она вот-вот начнет схватывать смысл этой криптограммы, мельтешение ее составных частей становилось еще быстрее и хаотичнее, так что уже через секунду вновь совершенно ничего не возможно было разобрать.
"Надо будет Гутмана позвать - уж вдвоем-то мы точно любую загадку разгрызем!" - подумала Леля и стала прикидывать, как получше посвятить его в курс дела, но тут как раз прозвучал сигнал внутренней связи, в котором ей теперь, странным образом, послышалась тема из какой-то довольно известной, но сейчас никак не приходившей на память песни. Сигнал прозвучал еще и еще раз и с последним его звуком экран, наконец, включился, но по нему вместо утренних приветствий поползла повторившаяся также трижды строчка: "Осталась любовь и ожившие камни..."
"Да ведь это же Шевчук, и музыкальный сигнал его же был!" - поразилась Леля и проснулась.
Однако сонное зазеркалье не сразу отпустило Лелю. Открыв глаза и увидев хмурого Гутмана у балконной двери, она тут же приписала его кислую мину неспособности решить рожденную морскими бликами словесную криптограмму, о которой ему уже стало каким-то образом известно. И только переведя взгляд на потолок, который пересекали здоровенные, все в морщинах и по стариковски кривоватые обожженные деревянные балки, и заметив при этом телевизор напротив кровати, который за всю прошлую неделю ни разу не включался, она наконец спустилась с заоблачной поэзии к обычной прозе.
Столь же прозаичным было и объяснение утренней меланхолии Гутмана: оказалось, что свежий ветер, который весь вчерашний день безуспешно пытался выгнать их из моря и вообще с пляжа, подняв довольно высокие волны и завивая небольшими вихрями прибрежный песок, к вечеру улегся, но лишь затем, чтобы обдумать новую успешную тактику - выслать вместо себя легионы облаков, плотной мутно-серой пеленой укутавших небо.
- Вот тебе и морские прогулки по островам! - удрученно пробормотала Леля. - Вот тебе и покаталась!
- Ну, а почему бы и нет! - вышедший на балкон и озирающийся по сторонам Гутман явно расслышал только часть фразы, но тут же решил ободрить Лелю. - Почему бы и нет! Дождя, в конце концов, нет и, вроде бы, не предвидится; ветра - тоже; довольно тепло - что бы нам к венецианской крепости не прогуляться, а то ведь так и не дойдем никогда. В общем, ничего страшного - мы в отпуске и солнышко - тоже; вернется завтра-послезавтра, куда оно денется! Вставай, пошли завтракать и - в путь!
"Жалко я во сне до завтрака не добралась, - подумала Леля. - Интересно, чем бы меня там, на яхте, кормили?"
Впрочем, она уже успела убедиться, что и в их скромном пансионе в какой-нибудь сотне шагов от моря готовили превосходно, и столоваться сюда приходили даже из расположенных поблизости куда более фешенебельных отелей. Уже одно замечание в меню, что рыбу на обед следует заказывать заранее, дабы рыбаки вовремя успели поставить только что пойманную, внушало уважение, но подлинный размах кулинарного сервиса открылся им до некоторой степени случайно.
На третий день пребывания здесь Леля от нечего делать наскоро расписала гуашью несколько найденных на пляже плоских, белесых, размером в доброе чайное блюдце камней, очень похоже изобразив на них пансион в нескольких ракурсах с пальмами на заднем плане, сплошь увитую цветами террасу и даже хозяйского пса, огромного, черного водолаза с чудными, добрыми коричневыми глазами, который днем обычно дремал в тенечке у входа, а по вечерам в компании окрестных Мосек отправлялся в долгую прогулку по пляжу, оставляя на мокром песке у самой воды большие, как у йети, отпечатки мохнатых лап. Камни были преподнесены хозяевам, приняты с совершенно искренним восхищением, выставлены в стекляной витрине у входа вместе с образцами сувениров и местного оливкового масла, вина и сыра, а на следующее утро украшали уже интернетную страничку пансиона.
Теперь Лелю и Гутмана принимали тут как своих; завтрак, и не обычный, йогурто-круасаново-безлико-европейский, но самый настоящий, горячий, которого вполне хватало до самого вечера, им подавали отдельно, сервируя на террасном столике уже у самой кромки песка, в то время как остальные постояльцы в это время ютились в маленькой выгородке у регистратуры. Гутман пробовал было возражать, но хозяин, прервав его заикающееся блеяние, попросил не обижать его разговорами о таких пустяках, заявил, что подобного рода реклама его заведения вообще бесценна, а в витрине, мол, есть еще много свободного места, и вместо восклицательного знака просто хлопнул Гутмана по плечу.
- Начало большой и светлой дружбы? - хмыкнула, узнав о разговоре, Леля, пребывавшая на тот момент в весьма скептическом настроении. - А помнишь, как нас в Париже у Дома Инвалидов один такой сладкоголосый разводил? Вот увидишь, завтра нам с тобой от хозяйских щедрот груду валунов притащат, и будем мы их до конца отпуска день-деньской без сна и отдыха расписывать, как Микеланджело Сикстинскую Капеллу. Мы, кстати, за пансион еще не платили - вот интересно, какой счет нам выкатят за все это великолепие, если фресок не воспоследует!
- Ну, Леленька, что ж ты так сразу-то, - неуверенно возразил Гутман, и сам крайне настороженно относившийся к бесплатному и даже полубесплатному сыру. - Он с нас никаких обещаний не брал! Ну, хочешь, я с ним еще раз поговорю?
Однако, вопреки Лелиным опасениям, никаких каменных россыпей перед ними ни на следующий день, ни потом не появилось, а говорить о них, по большому счету, оказалось не с кем - хозяин уехал на неделю по делам и передал пансион на это время двоюродному брату, который, явно выполняя полученные от кузена инструкции, взял с Гутмана оговоренную в контракте и не увеличенную на на цент плату и продолжал исправно кормить их изысканными завтраками, словно доставленный в тутошний затрапез из "Хилтона" или "Рица". Сегодня на очереди была нежнейшая, зажаренная в дивном гранатово-винном соусе ягнятина, при иных обстоятельствах вполне достойная ужина при свечах. Под стать ей было горячее, запеченное с сыром пюре из кабачков, баклажанов и каких-то удивительно душистых трав, так что отодвинувший тарелку Гутман только рукой махнул на вереницу суфле, кремов и желе - не хотелось сладостями вкус перебивать.
- В одной старой французской кулинарной книге сказано, что корочка жареной баранины должна иметь такой же золотистый цвет, как косы молодой немки, а расправляться с ней надлежит столь же быстро, как с пойманным на месте преступления бандитом. Как раз наш случай!
- Вот уж точно - сон в руку! - поддакнула Леля, подливая себе кофе. - Почаще бы так!
- Ого, сон да еще вещий! - заинтересовался Гутман. - Ну-ка, ну-ка - на десерт в самый раз!
- Сон, - замялась Леля, - ну, там, понимаешь вчерашняя рыба на ужин каким-то седлом барашка прикинулась, но это задним числом - я все равно не помнила, как его ела и где. Пила "Редерер", но я ни его лично не знаю, ни седло это. Знаю, что на мне было серое атласное платье с жемчужным переливом, - я его, надо думать, перед сном просто куда попало кинула. Но понимаешь, это все частности, а хитрость и загадка была вовсе в другом...
- Очень хорошо, вот и давай с чувством, с толком, с расстановкой, - подбодрил ее Гутман, жестом останавливая хотевшую было убирать со стола девушку. - Я весь внимание и обещаю не перебивать.
Сперва неуверенно и запинаясь, Леля довольно быстро вошла во вкус и рассказ получился вполне связным, что ей довольно редко удавалось при пересказе своих сновидений.
- Угу, угу, угу, - раздумчиво и с сосредоточенно поджатыми губами закивал головой Гутман, когда она, наконец закончила, - угу... Ну-с, я тоже думаю, что всякие там кулинарно-шампанские изыски или там роскошное вечернее платье - это все-таки довольно тривиально для сна. А вот, кстати, цацки к нему ты не упоминала.
- Да я и не воспринимала их как-то, - пожала плечами Леля. - Наверное, они на туалетном столике лежали и с кровати видны не были. А что?
- Не знаю, мне кажется, что украшения, особенно женские, имеют куда более личностный характер, чем еда, питье или одежда, пусть даже эксклюзивного качества. Нет, без налета интимности сон получается обычным клише, включая роскошный спальный салон и яхту вместе с всецело преданной командой. Архетип графа Монте-Кристо. Или Золушки.
- Да, наверное... Вечная тема с бесчисленными вариациями - об этом еще Сенчина пела, помнишь: "Хоть поверьте, хоть проверьте, но вчера приснилось мне..."
- Вот именно, - улыбнулся Гутман. - Так что единственной индивидуальной деталью остаются эти твои письмена на потолке.
- Мене, Текел, фарес, - вставила Леля.
- Ну уж! - Гутман кивнул на нее рукой. - Пусть - ребус, пусть - загадка, но в целом-то сон вполне позитивный, при чем ж тут всякие кровавые предсказания!
- Но все же какое-то сообщение ведь в нем содержалось, - упрямо покачала головой Леля. - Я же говорю, мне даже казалось пару раз, что я начинаю его понимать, а потом все опять смешивалось и в хаос погружалось.
- Погоди, погоди, постой! - перебил Гутман. - Я вот тут вдруг подумал... Тебе казалось, будто ты понимаешь, что именно написано, или только - как написано? Каким именно образом?
- Хм, - задумалась Леля, - хм, дай сообразить... Ты знаешь, скорее второе, чем первое. Ну там, может, это арабская вязь такая, или иероглифы, или шифр вроде пляшущих человечков Конан-Дойла. Но это представлялось самым главным, а дальше сон как-нибудь уж перевел бы мне текст - хоть с вавилонского, хоть с китайского, хоть с какого. А так до объяснений и дела не дошло, раз я принцип не определила, как ни билась. А потом сон на другое перескочил и кончился.
- Да не могла ты его определить, никаким образом не могла, хотя бы твой сон вдвое дольше длился! - уверенно сказал Гутман.
- Вот те на - что же это за безнадега такая была?
- Не безнадега! То есть, не в принципе безнадега, но для тебя, на тот момент, безусловная - ведь ты нотной грамоты не знаешь. Понимаешь, это ноты были, ноты!
- Ноты! - ахнула Леля. - Ноты! Недаром я во сне тебя на помощь собиралась позвать, но как же я раньше-то сама не сообразила - это все "Редерер" виноват! И потом, со стороны сна тоже было свинством не дать мне подсказку!
- Да как же - ведь он тебе честь по чести подсказывал, дважды кряду к тому же.
- Ах, вот как - дважды! - Леля положительно не могла простить сну его холодности и бестактности. - И как же это я подсказок не заметила?
- Заметила, еще как заметила, только правильного значения не придала! Вспомни-ка, ты же сама говорила, что обычный утренний музыкальный сигнал тебе на этот раз мелодией из песни показался. Так это и была мелодия, нотную запись которой тебе морские блики на потолке воспроизводили. Но в песнях ноты еще и текстом дополняются, а тут ты его...
- потом на экране видела, - зачарованно прошептала Леля. - Про любовь и ожившие осенью камни. Я еще недоумевала, при чем тут Шевчук!
- Ну, при чем тут Шевчук или, скажем, "ДДТ" я, положим, тоже не знаю. Но, думаю, сном в руку сегодняшний завтрак назвать еще нельзя, чтобы он сбылся еще кое-что необходимо сделать.
- Что? - неожиданно тихо, почти шепотом, переспросила подавшаяся впередЛеля.
- А вот давай считать вместе: осень у нас есть; любовь..., - Гутман наклонился и нежно, одну за другой, поцеловал маленькие лелины ладони, - гм, да, любовь... Осталось только найти камни и...
- Оживить их! - досказала Леля.
На том и порешили.
II
Пока Леля наверху, в номере, переодевалась и собирала на дорожку питье и фрукты, Гутман успел перемолвиться на террасе парой слов с их новым хозяином, и выяснилось, что день, пусть поначалу хмурый и не слишком приветливый, будет все же теплым, совершенно безветренным и сухим. И надо же - Леля пришла к такому же выводу совершенно самостоятельно и положила в свой маленький рюкзачок лишь рисовальные мелочи, а в гутмановский, помимо воды и провизии, втиснула купальник, махровое полотенце и даже пляжную подстилку - все это вместе должно было сделать пикник на полдороге как можно более приятным и полезным во всех отношениях.
Остановку, впрочем, пришлось сделать куда раньше. Идти по довольному плотному песку в нескольких шагах от вяло облизывающего берег прибоя было сравнительно не трудно, но уже минут через двадцать путь им преградило русло почти высохшего ручья, которое до того как раз служило границей их пляжных прогулок: дно его было покрыто какими-то масляно-ржавыми разводами и сложено из такого рыхлого песка, что нога проваливалась в него чуть ли по колено, да и участок берега за ним явно ничего интересного не представлял.
Вчерашние волны, перехлестывая через нерукотворную миниатюрную дамбу из ракушек, тины и водорослей в самом устье ручья, оставили в нем несколько широких луж, которые, впрочем легко, даже не замочив ног, можно было обойти по здоровенным валунам, расположенным довольно близко друг к другу и образовывавшим пунктирную цепочку поперек русла. Однако уже на втором валуне переправа, едва начавшись, неожиданно закончилась - рядом с ним морская вода, заполнив колдобину на дне ручья, образовала довольно солидной глубины лужу, которую озабоченно мерили из края в край полтора десятка узких серебристых рыбок размером со шпроту, наглухо отрезанных от моря
- Бедные! - опечалилась Леля. - Не чайки съедят, так вода высохнет или в песок уйдет. Давай их спасать: ты сбегай в пансионат за какой-нибудь банкой, а я пока тут покараулю.
- Да ну, какая банка, - покачал головой Гутман, - тут не банка, тут ведро нужно или лопата какая что ли - канал до моря прорыть. Вот я сейчас, погоди...
Идти обратно ужасно не хотелось и Гутман для начала направился к реденькой шеренге пальм у края пляжа неподалеку, газон за которыми чуть не полностью зарос какими-то субтропическими лопухами. Судя, по мощному бетонному ростверку с выпусками ржавой арматуры, здесь во время оно собирались возводить очередной береговой отель-парадиз, и Гутман рассчитывал поживиться чем-нибудь на заброшенной стройке. И действительно, сразу же за проломом в некогда ограждавшей участок мелкоячеистой сетке обнаружился вконец осиротевший пожарный щит, на котором - вот уж чудо из чудес! - невероятным образом сохранилось красное ведро конусом - как раз то что надо для успеха спасательной операции!
И вот надо же, теперь именно рыбки начали вести себя наименее коллегиально. Появление у их лужи Лели и Гутмана с ведром они явно рассматривали как опасность, куда более грозную, чем еще не появившиеся чайки, а потому спасаться не хотели и стремительно бросались от ведра врассыпную всякий раз, когда оно только приближалось к поверхности воды. Леля, разложив подстилку на соседнем, особенно крупном камне с почти плоской поверхностью, и свернувшись на ней калачиком, уговаривала их потерпеть немного и даже попыталась выманить на поверхность крошками найденной в рюкзачке булки, но ставридки не реагировали на еду и старались спрятаться на самом дне и под мелкими камушками , так что любая попытка зачерпнуть их ведром поднимала в луже абсолютно не прозрачную песчаную взвесь.
Ловить рыбку в мутной воде таким образом оказалось, вопреки поговорке, делом совсем не легким, и в конце концов снявший кроссовки Гутман, уже не отделяя зерен от плевел и плюнув на точность, просто принялся вычерпывать воду, сразу же выливая ее в море вместе со всем своим уловом: песком, ракушками, илом и даже одной-двумя рыбками-разинями, время от времени удивительным образом все же попадавшими в ведро.
Понятно, что при такой методе львиную долю времени отнимали пробежки к морю и обратно, так что через четверть часа Гутман чувствовал себя неким роторным экскаватором о двух руках и ногах - исключительно мало приятное ощущение, тем более, что спасенные сардинки, едва оказавшись в морской воде, стремительно бросались наутек без единого слова благодарности. Хорошо еще, что в других лужах никаких рыбок, ни больших, ни маленьких, явно не было. Леляпо мере сил подбадривала и помогала, пытаясь рукой подогнать рыбок поближе к ведру, и один раз даже ухитрилась поймать одну в ладошку, но тут же от неожиданности выпустила ее, скользкую и отчаянно трепыхающуюся, обратно в лужу. Тем не менее уровень воды в ней неуклонно понижался и последних трех рыбных мушкетеров, пытавшихся прикинуться камбалами и закопаться в дно, Гутман попросту аккуратно соскреб вместе с изрядной порцией песка.
Разминая ломившую от постоянных наклонов поясницу, Гутман отнес ведро обратно, поблагодарил от имени сардинок забывчивых строителей и, вернувшись обратно, объявил гуманитарную миссию успешно законченной, а праздничный пикник-перекур по этому поводу открытым. Леля, к этому времени успевшая перетащить подстилку на песок, накрыла ее полотенцем и сервировала на нем бутылку сидра, инжир, виноград и какие-то сладости. Все это выглядело очень соблазнительно, но приземлиться с первого раза Гутману не удалось - теперь его погнали мыть руки и ноги к душу у песчаной кромки пляжа.
Зато по дороге туда-сюда Гутману удалось сварганить дурацкий стишок, который он тут же продекламировал, присев со стоном и в два приема, на подстилку:
- Да, не легкая это работа,
Всех ставридок тащить из болота.
Если б Леля была половчей,
Я бы справился вдвое быстрей!
К его удивлению, Леля, привставшая на коленки и что-то высматривавшая в обезвоженной луже, не отвечала. Гутман повторил, но и на второй раз Леля не только не отреагировала, но, подавшись вперед, к руслу ручья, даже подняла вверх и легко покачала в воздухе указательным пальцем - мол, погоди, не сбивай! Проследив за ее взглядом, Гутман увидел, что у небольшого камешка в дальнем углу колдобины на дне ручья снова собралось немного мутной воды, от которой Леля не отрывала взгляд, щуря глаза и поводя немного головой из стороны в сторону, дабы найти лучший угол обзора.
- Да что там такое? - спросил наконец Гутман. - Еще одна рыбка?
Леля отрицательно покачала головой.
- Рак, краб, кит? - не отставал Гутман.
- Может, и кит, - кивнула Леля, - сейчас посмотрим.
Удачно подвернувшейся под руку веткой, она ловко выгребла из лужи плоский, неправильной формы предмет размером с ладон, весь покрытый зелеными разводами от тины. Впрочем, как тут же заметил Гутман, через эти разводы бледно, но явственно просвечивали какие-то цветные штришки и точки. Теперь уже настала очередь Лели прогуляться к морю, где она очень осторожно обмыла свою находку и вытерла ее салфеткой, а потом еще и еще раз.
- Понимаешь, там лучик солнышка через облака пробился, в воде преломился вот мне и мелькнуло, даже сквозь муть, - сказала она, подавая Гутману довольно легкий пористый камень, поверхность которого была вся испещрена цветными пятнышками.
- Неверное, кусочек мозаики из какой-нибудь роскошной виллы на холмах, там много таких с абстрактными росписями, мы еще в прошлом году видели, - предположил Гутман. - А сюда его ручей притащил.
- Абстрактными? - хмыкнула Леля, поворачивая камень в руке и подставляя его Гутману под другим углом. - А теперь?
Разноцветные пятнышки, на мгновенье разбежавшись, тут же вновь собрались воедино и образовали что похожее на...
- Да ведь это и впрямь кит, то есть, что я говорю - кит; не кит, конечно, а дельфин! - догадался Гутман, в уме заполнив пустые места между точками и штрихами. - Ну да, прыгающий на волне дельфин, точно! Вот это находка так находка - и как ты только разглядела!
- Я не сейчас разглядела, - тихо ответила Леля. - Я во сне. Вернее, и тогда не разглядела, а только слышала, что матросы с дельфинами играют, а вот увидела только сейчас. Ну что теперь скажешь: сон в руку?
Гутман откинулся на подстилке и, подложив под голову изрядно похудевший рюкзак, начал вертеть камень в руках.
- Ну что же, - сказал он наконец, - хороший дельфин, веселый, местный даже, наверное. Но все ж-таки не минойский или, скажем, венецианский. На судьбоносный как-то не тянет. Вот если бы ты во сне действительно что-нибудь "вручное" увидело: ну, там лотерейный билет, выигравший Джекпот, или свалившееся на нас огромное наследство, или хотя бы рыбок, да не простых, добра не помнящих, а золотых, которые молвят исключительно голосом человечьим. А то какие-то худосочно-фиктивные дельфины, даже в кадр не попавшие.
- Вот вредный Бобр! - не сдержалась Леля, отнимая камешек и пряча его в карман шортиков.
- Вредный? - переспросил Гутман.
- Еще какой вредный!
- Ну, разумеется, как же иначе! "Жил бобер со своею бобрихой у самого синего моря. Он спасал пропадающих рыбок, а она его поедом ела."
Леля, не глядя, наотмашь саданула рукой позади себя, но Гутман успел увернуться, и она, не удержавшись, по инерции упала прямо на него.
- Ага! - с удовлетворением констатировал он, крепко сжимая трепыхавшуюся Лелю. - Попалась, которая ругалась. Выкуп, выкуп!
Они почти было сошлись на цене и только что приступили к церемонии расплаты, но Леля, как видно, не терявшая деловой и практической хватки даже в критических ситуациях, ухитрилась высвободиться и попросила не отступать слишком далеко от повестки дня на общественном пляже.
- Что ты, Леленька, - заверил ее Гутман, - я именно и хотел сказать, что мы как раз здорово вперед продвинулись, и все потихоньку сходится
- М-да? Хотел сказать? -недоверчиво сказала Леля. - Не знаю, не знаю, а слова у тебя с делом не сходятся, а раходятся, здорово причем!
- Навет! - удрученно констатировал Гутман. - Злокозненный и безосновательный! Вот ты сама смотри...
- Ха - безосновательный! Ты так говоришь только, да я и без того знаю, что твоими устами...
- Что именно моими устами? - тут же заинтересовался Гутман. - А можно поподробнее?
- Не отвлекайся! - строго осадила его Леля. - Переходи, давай, к сути вопроса!
- Слишаю и повинуюсь! - утробным голосом джинна из лампы начал Гутман, но тут же сбился и продолжал уже на октаву выше вполне нормальным голосом и помогая себе одной рукой - на плече другой уютно устроилась Леля. - Вот давай вместе рассуждать: твой роскошный ужин из сна явился только в качестве слабых граничных условий и подтверждений роскоши и изыска на следующее утро. Мы даже не знаем, где он имел место быть: на яхте, в "Ритце" или "Хилтоне" на берегу или в твоей собственной вилле. Последнее, впрочем, вряд ли - зачем бы тебе тогда ночевать на яхте, коли ты уже дома была? А вот, скажем, ресторан шикарного казино вполне сгодился бы как обстоятельство места - платье твое вполне это позволяло, вот только украшений к нему мы не видели, а они, наверное, что-то могли бы сказать. Но, в любом случае, оттиск остался смазанным.
- Ну почему же? Баранина-то на завтрак была превосходной!
- Согласен, но мы же дома только завтракаем, а она, вполне вероятно, вчера подавалась другим постояльцам на обед, что ты вечером по приходе домой и унюхала...
- Фи! - скривилась Леля. - Унюхала - что за выражения!
- Ну, хорошо, хорошо, не придирайся к словам. Не унюхала, а просто почувствовала слабый запах тушеной баранины, но находясь... э-э-э .., - Гутман, сдерживая улыбку, покосился на Лелю, - находясь, стало быть, в несколько сумеречном состоянии духа и при сумеречном же времени суток, ты не сразу отдала себе в этом отчет, и мысль об этом созрела в тебе только ночью то есть тут, возможно, твой сон, как им и полагается, в преломленном виде отображал прошедшее, а не предвосхищал будущее. Понимаешь? Связь совсем иная: не сон - будущее утро, а вечер - сон, но связь в любом случае довольно слабая, больше на чувствительном уровне, а раз слабо аукнулось, то так же и откликнулось.
- Так и дельфин...
- Э-э-э нет, тут все куда более крепко связано друг с другом. Во-первых, дельфинов ты во сне хотя и не видел, но прекрасно знала, что они прямо сейчас кружат вокруг яхты и играют с командой. Это уже конкретика, говорящая хотя бы о том, что яхта стоит не в порту, а довольно далеко от него, причем стоит довольно давно, раз дельфины к ней привыкли, погода ясная и море абсолютно спокойное. Чтобы достигнуть этой степени ясности здесь и сейчас, нам пришлось и прогуляться по берегу, и поработать, вычерпывая воду из морской лужи. Только тогда этот дельфин перед нами и предстал, словно мы его своими действиями заслужили. Да-да, вот именно: заслужили. Но проверить его на идентичность с теми, которые резвились в твоем сне, мы не можем - тех ты все же не видела и не слышала.
- Если так судить, то я там, почитай, вообще ничего не видела и не слышала.
- Ну уж! А камни - они тебе во всяких ипостасях являлись! Этот камешек - только предтеча и указание, что мы верным путем идем. Но для второго пришествия остальных надо еще поработать.
- А значит? - Леля приподняла головку и ласково посмотрела на Гутмана.
- Значит - в путь, - просто ответил он.
- В путь, - повторила Леля и улыбнулась.
На дорожку они решили выкупаться в по-прежнему теплом, но все еще мутноватом после вчерашнего волнения море. Леле, впрочем, и это было нипочем, и она, казалось, заснула, лежа на спинке с раскинутыми руками, так что Гутман в очередной раз был вынужден буквально выуживать ее на берег. Закончен же привал был легким полдником из винограда, инжира и фиников, которые они запили необыкновенно вкусной, холодной водой, принесенной Гутманом из родника, обнаруженного им на территории недостроенного отеля.
- Райское меню! - Леля с удовольствием потянулась.
- И подчеркивается полным отсутствием людей вокруг, - немедленно поддакнул Гутман, - ни дать ни взять сад Эдем, и мы с тобой единственные его обитатели. Тебе это что-то говорит?
- Ровным счетом ничего! - быстро прервала остававшаяся начеку Леля. - Никаких ассоциаций с эдемским садом, прочими райскими кущами и затерянными в них парочками. Давай собираться, а то так до крепости и к вечеру не дойдем!
- Крепости, говоришь? Хм, крепости .., крепости, - неясным эхом несколько раз откликнулся Гутман, помогая Леле перешагивать с камня на камень, которые ближе к другому берегу были покрыты скользким налетом тины. - Крепости.., - он подхватил Лелю за талию и, чуть, покружив в воздухе, опустил на песок. Весной, во время дождей, ручей, наверное, образовывал тут небольшую заводь, теперь полностью пересохшую и лишь окаймленную высоченным, под три метра тростником, сверху еще с копнами пушистых серых метелок и широких зеленых листьев, а понизу совершенно по-стариковски желтому и сухому. - Нет, матушка, тут магнит попритягательней!
- Это Гамлет или Гутман? - осведомилась Леля, очищая кроссовки. - Ты же сам говорил, что хочешь к крепости прогуляться.
- Да, конечно, конечно, а пару минут назад тебя спросил, о чем говорит наше абсолютное одиночество на пляже, так ваша светлость весьма негативно ответить изволили.
- Гос-с-споди, - Леля удивленно всплеснула руками, - я думала, что это просто чепуховина очередная по поводу милых занятий парочек в райских кущах!
- Ничего не чепуховина! Ты сама рассуди - на пляже ведь всегда народу полно, даже и в пасмурную погоду: кто бегает, кто воздухом морским дышит, кто ракушки собирает, кто деток пасет, а те в песке копаются. А сегодня - ни единой живой души, кроме нас! Никого. Ни-ко-го!
Леля огляделась по сторонам, словно желая убедиться, что Гутман ничего не придумал и не преувеличивает.
- Ну, никого - и никого. Еще и лучше - в кои веки пляж ни с кем делить не надо.
- И ты можешь объяснить, чему мы этим обязаны?
- Да сколько угодно! Сегодня погода пасмурная...
- Так наоборот - было бы куда естественнее после целой недели жары выйти к морю на свежий воздух!
- Тогда в отелях пересменка: одни сегодня раненько утром уехали, а вторые еще разместиться не успели, только к обеду и пойдут на разведку.
- Ага, хором, во всех отелях на целый километр береговой линии! Тогда еще можно придумать, что какая-то супер рок-звезда в деревню приехала и на центральной площади бесплатный концерт дает, вот все валом и повалили. Да ну, Леля, ты же сама прекрасно понимаешь - все это в молоко! Еще идеи будут?
- Вот приставучий Бобр! Да какая, в конце концов, разница, если все вокруг так, как в мечте!
- Именно - как в мечте! Или во сне - там же ты тоже была одна тем утром, ну разве что я еще на горизонте появлялся как возможный отгадчик ребусов.
- Так я с самого начала и говорила: сон в руку, но тебе это слишком обыденным кажется. Ты вообще только критикуешь, а сам пока ничего взамен не предложил.
- Просто к слову не пришлось!
- Ну, вот считай, что теперь пришлось - вот и молви слово золотое!
- Золотое - не золотое, а по мне, так самым простым и логичным объяснением будет то, что мы все еще во сне.
- Угу, а я - Вера Павловна.
- Так я и не говорил, что мы снимся тебе. Тебе привиделась роскошная яхта, которая, надо полагать, тебе же и принадлежала, но никаких отсылок к нашему теперешнему антуражу, - Гутман обеими широким жестом жестом обвел пляж и море, - и ко вчерашнему-позавчерашнему в нем не было. Хотя и тут, так сказать, возможны варианты.
- Варианты - это ты?
- Нет, опять - нет. Ведь я о твоем сне только утром узнал и о подробностях выспрашивал, а иначе они были бы мне заранее известны.
- Ну, если не мы с тобой, так кто же еще-то?
- Кто-то над нами, естественно. А что - такая ситуация в мировой литературе десятки раз описывалась и объяснялась, у Борхеса вот даже целый сборник на похожую тему есть, где сны, как матрешки, один в другой вкладываются.
- То есть, все вокруг, - теперь уже Леля, повторяя гутманов жест, широко развела руками в стороны, - это чей-то сон? И когда же он начался?
- Нет уж, Леленька, тут - уволь; не умею я называть неназываемое! Но разве это не очевидно: только сны могут быть такими поразительно логичными, когда все, буквально все одно к одному без шва, без сучка, без задоринки пристраивается. Понадобилось для чего-то, чтобы мы сегодня при средненькой погоде одни на пляже оказались - и пожалуйста! Ты рассмотри как следует!
Разве это не очевидно - ты рассмотри как следует!
- Нет, это ты рассмотри! - возразила Леля, разворачивая его за плечи лицом к морю, и, обернувшись, он увидел яхту под большим, белым, треугольным парусом, неспешно скользящую между двумя небольшими, до половины скрытыми низкими облаками островками в каком-нибудь километре от пляжа.
III
- Вот уж, воистину, из-за острова на стрежень! - пробормотал мгновенно забывший свои умствования Гутман, выхватывая мобильник и наводя камеру на максимальное увеличение. Леля прильнула к нему и тоже, не отрываясь, смотрела на яхту, шедшую сначала прямо на них, но теперь, казалось, начинавшую отворачивать в сторону, и Гутман подумал, что такое же волнение, надо думать, царило некогда на скачках в каком-нибудь Аскоте, когда вооруженная всего лишь биноклями публика напряженно всматривалась вдаль, пытаясь определить, какой всадник первым выйдет из поворота на финишную прямую. И когда через минуту яхта, закончив маневр, повернулась к ним в профиль, оба они, почти одновременно выдохнули что-то вроде "Пу-у-у!", причем в Лелином возгласе явно слышалось разочарование - ведь яхта оказалась даже не прогулочной шхуной, а просто спортивной моделью, пусть и довольно большой.
- Ложный след, - сказал Гутман, пряча телефон, между тем как яхта, еще раз поменяв курс, снова скрылась из виду.
- Что? - Леля продолжала смотреть в сторону островов, будто надеясь, что на смену спортивному там теперь появится настоящее громадное судно, словно приплывшее из ее сна.
- Я говорю: "Ложный след". Это, знаешь, термин такой в шахматных задачах, который обозначает не настоящее, а только кажущееся решение.
- Обманка, одним словом! - в голосе Лели по-прежнему звучала явная обида.
- Ну, не совсем обманка, не совсем, - миролюбиво пояснил Гутман. - Ходы этого ложного следа вполне могут присутствовать и в верном решении, но, скажем, в другой последовательности или иной редакции, так что этот ложный след и его идею тоже еще надо уметь отыскать. Я вот тебе про варианты сна рассказывал, так допустим, что, а что тебе ночью не один сон снился, а сразу два!
- Как это два?
- А так: сначала тебе, к примеру, привиделась более-менее обычная спортивная яхта марки "Тринадцать на дюжину", привиделась и, естественно, не показалась. Тут-то твое подсознание немедленно взялось за работу и сотворило на ее месте огромный роскошный корабль, который предыдущий вариант, то есть ложный след, отменил и начисто стер, оставив только необходимые граничные условия: ну, там, южное море, раннее утро...
- Да ну, - отмахнулась Леля, - да с какой стати! Ты уж теперъ совсем что-то заумное изобрел: сон во сне во сне во сне, а теперь еще и двух сортов! Брось! Никаких двух снов мне не снилось! Один он был, один-единственный от начала до конца, а все остальное - от лукавого!
- Ах, от лукавого? А от какого же лукавого тогда сегодняшний полупустынный пляж и та яхта? - поинтересовался Гутман.
- Я одного только лукавого знаю - по имени Бобр! - отрезала Леля. - Вот погоди, я тебе сейчас все лучше в два счета нарисую, чтоб ты не думал, будто у меня ум за разум и один сон за другой в голове заходит.
Она ловко отломала длиннющее колено тростника и, орудуя им как копьем, принялась размашисто чертить что-то на песчаном пятачке у ее ног, который немного возвышался над остальным пляжом. Однако уже после нескольких штрихов тростина расщепилась на конце, а затем и вовсе сломалась. Леля быстро сорвала другую, потолще, но и новое стило оказалось таким же недолговечным.
- Да что там, скала под песком что ли, в самом деле? - пробормотала Леля и, встав на коленки, разгребла тощий верхний слой песка руками, действительно обнажив под ним ровную серую поверхность камня.
- А ну-ка, - скомандовала она, и, работая в четыре руки, они быстро расчистили серый валун почти правильной прямоугольной формы размером с половину большого ватманского листа бумаги. На удивление гладкая, ровная поверхность камня нарушалась лишь несколькими сколами по краям, от одного из которых в верхнем левом углу во все стороны лучами разбегалась паутинка легких, еле заметных трещинок.
- Везет нам этот год на камни, - пробормотал Гутман, выпрямляясь и искоса глядя на Лелю. - Любого размера да еще и в любой тональности. А, что скажешь?
Спрашивал он, разумеется, больше риторически, чем всерьез, но оказалось, что у Лели имеются вполне веские и оригинальные соображения по этому поводу, даром что говорила она сейчас только сама с собой. Oтступив на пару шагов, она обеими руками прочерчивала в воздухе перед собой какие-то сложные кривые, призванные теперь, как видно, заменить не слишком удавшиеся штрихи на песке, иногда наклоняя голову то вперед, то влево, то вправо, словно пыталась разобрать, насколько удачно ложатся ее воображаемые линии друг на друга. Беззвучно шепча что-то себе под нос, она время от времени слегка кивала головой, соглашаясь со своей выдумкой, или, наоборот, отрицательно мотала ею, после чего движения руками становились резче и размашистее. Наконец, снова опустившись на четвереньки, Леля принялась исполнять медленные пассы ладонями по самой поверхности камня, словно разглаживая и ощупывая ее, - ни дать ни взять доктор, сосредоточенно простукивающий пациента, или ювелир, пытающийся в невзрачном, мутном камешке угадать будущий ослепительный "Великий Могол".
Похоже, даже очень похоже было, что в камне с его бороздками, выбоинками и трещинками, в песке вокруг него, в тростниковом оазисе рядом да, может быть, во всем этом странно безлюдном пляже и почти пустынном море она внутренним взором увидела, почувствовала или угадала какую-то не слишком явную картину и теперь старалась вызволить этот слабенький негатив из каменных оков на свет божий, проявив, закрепив и расцветив его, после того как экспрессивными дирижерскими движениями она настроила его составные части на единый, согласный тон и лад. Однако, что именно представлялось Леле сейчас, знала только она сама, и подступаться к ней в такие минуты было делом напрасным и даже небезопасным. Однажды Гутман настолько переусердствовал со своими несвоевременными расспросами и предложениями, что совершенно вывел из себя глубоко задумавшуюся Лелю и получил прямо в лицо несколько резких фраз, за которыми, не остановись он, безусловно последовали бы и кисти.
Оставалось ждать, но тут Леля, по-прежнему не отрывавшая глаз от камня, пошарив наугад в своем рюкзачке, вытянула оттуда небольшой полиэтиленовый пакет и попросила Гутмана сходить за водой, набирая ее, по возможности, почище, и тот, польщенный доверием, бодро потрусил к морю. Мешок оказался дырявым, половина воды из него выливалась по дороге, и Гутману пришлось трижды прогуляться туда-сюда, но через четверть часа камень все же был тщательно умыт, насухо вытерт и даже расчесан какой-то маленькой щеточкой, точно по волшебству оказавшейся в Лелином кармане и удалившей песчаную пыль изо всех щербинок и вмятинок.
- Ну вот, - сказала Леля, сдувая последние соринки с камня, - будешь ты у меня, мон шер, чистым и пригожим, тем более песок вокруг мокрый, а ветра нет. Так-с, косметический салон закрыт, а следующим номером нашей программы...
Им оказалась устроенная наподобие шапокляка небольшая круглая пластинка, которую Леля легким шелчком превратила в довольно высокий стакан. С ним Гутман отправился назад, в парк у недостроенного отеля, и набрал там чистой воды для кистей. У источника он немного задержался, наблюдая за танцем вокруг красивого красного цветка с длинным пестиком двух восхитительно пестрых бабочек, наряду со спасенными рыбками единственных живых существ, виденных им и Лелей со времени завтрака. Сфотографировав их, он поспешил обратно и уже издали удивился, как сильно изменилась Лелино становище за его отсутствие. Собственно, самой Лели видно почти не было, ее полностью скрывал большущий белый зонт, косо воткнутый в песок и снабженный боковыми пелеринками-занавесочками почти до самого песка. На подстилке рядом Леля разложила свои орудия труда, а из-под зонта доносилось ее довольное мурлыканье:
- Живописцы, окуните ваши кисти
В тишину пустого пляжа и туман...
- Леленька, ну при чем же тут туман - у Окуджавы про туман ни слова нет, - Гутман попытался было сунуться под зонтик.
- Занято! - суровым голосом бывалой пассажирки плацкартного вагона остановила его Леля, споро штукатурившая грунтовкой выбоинки у нижнего края камня. - Тут и для одного человека места мало!
- Ну, я как-нибудь сбоку приткнусь, - заныл Гутман, - уж очень хочется в процессе поучаствовать - вдруг и меня луч твоей славы эдак позолотит!
- В другой раз, - отрезала Леля.
- В другой, в другой..., - а сейчас мне что делать прикажешь?
- Не маленький - сам себя должен занимать! - Леля была неумолима. - Выкупайся, полежи, подремли, а то тебя рыбки прямо вымотали!
- Так не на чем лежать-то, коли ты подстилку всю приватизировала!
- А тростник на что? Николай I, между прочим, на соломенном тюфячке спал и шинелькой укрывался!
- Так у богатых вечно особые причуды! Ты бы еще Рахметова вспомнила, который на гвоздях спал!
- Ну, погуляй тогда - авось сюжет какой на ум придет, а то ведь за полгода ни единой строчки из себя не выжал. Да-да, вот именно - на разведку сходи, к крепости, раз мы сегодня все равно к ней не попадаем. - Леля снова втянулась под зонтик, словно улитка в ракушку, и опять замурлыкала:
- Вы гуляйте, вы гуляйте, вам зачтется!
Я потом что непонятно разъясню!
Ну, гулять - так гулять, да и то сказать - что же ему еще оставалось? Не мог же он, в самом-то деле, немедленно отправиться домой и завалиться там спать, оставив Лелю одну на пустынном пляже? С другой стороны, караулить ee, оставаясь рядом в паре шагов, то есть стоять над душой, борясь при этом с соблазном как-нибудь да заглянуть в лелину импровизированную мастерскую, казалось Гутману безыдейным, и он решил пройти пока еще немного вперед - туда, где вторгающиеся прямо на пляж невысокие холмы круто обрывались к морю грозными на вид, черными скалами. Согласно добытой в отеле очень подробной карте окрестностей, между скалами и водой должен был оставаться песчаный перешеек, довольно узкий, но вполне достаточный, чтобы пройти на другую сторону холмов и оказаться в прямом виду крепости, пусть все еще довольно далекой.
Увы, вчерашние волны не только начисто съели песчаную полоску у скал, но казалось, еще и серьезно изменили строение дна: при абсолютно спокойном море между торчащими из воды верхушками камней бесшумно и оттого особенно мрачно крутилось несколько водоворотов. так что Гутман, потоптавшись немного в нерешительности, лезть в воду, да еще и в одиночку, не решился.
"Ладно, не получилось понизу - попробуем поверху!" - сказал себе Гутман и начал карабкаться по склону холма, но уже через несколько метров, на первой же террасе, дорогу ему преградили заросли низкорослого кустарника, ветки которого, тесно переплетенные и теперь почти без листьев, были плотно усеяны рядами таких устрашающими колючками, что ступать по ним можно было разве лишь в скафандре. Гутман попытался обойти неожиданного врага с фланга, но кустарник-пластун, как видно, знал свое дело хорошо, и сколько бы Гутман ни забирал в сторону шоссе, огибавшего холм в полукилометре от пляжа, перед ним по-прежнему расстилалось абсолютно не проходимое поле из живой колючей проволоки, надежно преграждавшее ему дорогу на гребень. В следующий раз, решил Гутман, надо будет сразу идти прямо к шоссе, а потом двигаться параллельно ему по тропинкам в тенистых кипарисовых рощах и давным-давно заброшенных фруктовых садах, тянущихся между шоссе и поселком. Но это - потом, сейчас же, разумеется, и речи быть не могло, чтобы так далеко и надолго уходить от Лели, и Гутман повернул обратно, так и не увидев крепости.
Прямо как Ричард Львиное Сердце, рассуждал он, осторожно спускаясь с холма; тому ведь тоже - и даже с двух попыток - не удалось дойти до Иерусалима, до которого оставалось всего ничего, - то одно мешало, то другое. Хотя ему, кажется, по крайней мере, посчастливилось с вершины одного из окружающих город холмов увидеть вдалеке крепостные стены и башни святыни, а вот ему самому сегодня, увы, действительно не повезло по полной программе. Впрочем, тут же перебил он сам себя, впрочем, что за вздор - он-то он своей святыни вообще никуда не отлучался! Вон она под синим зонтом копошится и почти всегда на виду была! И потом, воля ваша, сир, но доподлинно все-таки не известно, было ли ваше видение реальным, а не только лишь сотканным из пустынных миражей Святой земли или сгустков тяжелого осеннего тумана - обманкой, одним словом, как Леля давеча ту спортивную яхту и все на свете ложные следы окрестила.
Он улыбнулся, подумав о том, к каким неожиданным, странным последствиям привела его попытка растолковать Леле правила шахматной композиции. С другой стороны, не заметь они яхты, ему, наверное, вообще ничего в этом смысле объяснять не пришлось бы. А ее, кстати, очень даже легко можно было проворонить: не затей они операции по спасению рыбок с последующим небольшим пикником, они бы уж точно быстро и вдвоем подошли сюда, к холмам, а отсюда островов, перед которыми появилась яхта, вовсе не видно, и тогда...
"И тогда.., и тогда.., - повторил он несколько раз, неспешно прохаживаясь взад-вперед у самой кромки воды и поглядывая время от времени в сторону Лели. - Нет, действительно, - что тогда?"
Отойдя к дальней границе пляжа, граничащей с небольшой шеренгой каких-то широколистных деревьев, он уселся на толстый поваленный ствол в светло-зеленых и белесых проплешинах, сцепил покрепче пальцы зажатых между коленей ладоней, насупился и, легонько покачиваясь взад-вперед, сосредоточенно уставился на постепенно бледнеющее море - солнце тем временем потихоньку-полегоньку начинало выбираться из пелены редеющих облаков. Теперь некое подобие шахматной задачи предстояло решать ему.
Вот, в принципе, рассуждал он, что такого сверхпримечательного может быть в появлении у пляжа средиземноморского городка небольшой заурядной яхты, хоть замеченными одинокими купальщиками, хоть нет? Да ничего ровным счетом - подумаешь, эка невидаль! Так что дело вовсе не в появлении этого "паруса одинокого" самом по себе и даже не в его очевидном и явном несоответствии с ночными лелиными фантазиями, которыми она пыталась поверять едва ли не все сегодняшние события.
Сам Гутман всегда крайне настороженно относился к сообщениям о вещих снах и зашифрованных в них, а потом один к одному сбывшихся пророчествах, считая их предвидениями задним числом, обнародованными лишь в тот момент, когда будущее превратилось в хорошо всем известное прошлое. Его скепсис не был поколеблен даже после того, как к ним с Лелей стали довольно регулярно наведываться люди и события, которые он сам загодя довольно сходно описывал в своих собственных повестях и рассказах, а потому уж никак не мог обвинить в подлогах и подтасовках. Но там дело обстояло совершенно иначе: Гутману, иногда по часу и больше тратившему только для удовлетворяющей его расстановки слов в уже придуманной и давным-давно готовой отправиться на страницу фразе, удавалось подчас в виде некоей особой компенсации заглянуть за горизонт и предвосхитить появление в их Лелиной судьбе еще не известных им до того персонажей.
Сны же, в принципе, на его взгляд, лишь опосредованно отражали так или иначе уже пережитое, являясь своего рода хроникой прошедшего, а потому созидательной силы не имели. Скорее уж, нахватавшись в свое время парадоксальных идей о возможной нереальности нашего бытия - разумеется, без особого их осмысления, - он мог при необходимости на их основе сварганить на живульку нечто в качестве рабочей гипотезы, объясняющей некоторые удивительные феномены сновидений, а в данном случае постоянные повторы тем камней, яхт, дельфинов и прочих персонажей первого сна на теперешнем пляже и, действительно, просто поразительную безлюдность того посреди вполне погожего дня. В глубине души он сам сомневался, стоит ли вполне верить таким умозаключениям, - ну, да ведь Коперник тоже когда-то предлагал считать свою теорию лишь удобной для вычислений математической абстракцией и не более того. Cобственно, и из этой своей куцей гипотезы Гутман никаких особых выводов или заключений не делал, четкой временной границы между снами и явью проводить не пытался и, в общем, даже не задавался вопросом, совершаются ли их с Лелей поступки по чьему-то велению или их суверенному хотению. Впрочем, что так что этак, но на бездеятельность или праздное ожидание они с самого утра обречены не были. Наоборот, все их действия казались весьма активными и вполне логично вытекающими из предыдущих, а также неважно кем да зачем предложенных обстоятельств места, времени и образа действия.
Теперь, устроившись поудобнее на своей полуживой скамейке, Гутман решил повнимательнее проследить, насколько далеко в прошлом он сможет выделить цепочку взаимосвязанных и определяющих будущее событий, которые совместными усилиями привели их с Лелей в здесь и сейчас. Он быстро выделил в памяти тот ключевой и довольно бурный день, когда они в очередной раз никак не могли решить, куда же им, в конце концов, ехать. Гутман, ненавидящий подобную неопределенность, страшно нервничал, словно превратившись в огромные песочные часы, чувствующие, как неуклонно, песчинка за песчинкой, просачивается в никуда время, а с ним вместе и шансы забронировать билеты на самолет и более-менее стоящий отель в придачу. Леля, напротив, была на редкость спокойна, даже до некоторой рассеянности, и когда онa ни с того ни с сего томно заявила, что вполне, мол, могла бы представить себе предстоящий отпуск на Мальдивах, Гутман, в другое время в ответ лишь нежно поцеловавший бы Лелю в височек, чуть не взорвался. Называя Крит Кипром, а несвоевременную кокетку Ольгой - еще минута, и за этим последовали бы отчество и переход на "вы", - он немедленно прервал переговоры и, действуя по какому-то наитию, всего лишь за час - невиданная для него скорость! - заказал все чохом, включая не слишком нужный ему трансфер из аэропорта к отелю, и остановился лишь после того, как компьютер, явно довольный, что нашел такого сговорчивого лоха-туриста, начал предлагать ему уже какую-то явную несуразицу по немыслимым ценам.
Последующие события Гутман быстренько провернул в памяти стоп-кадрами: вот они с Лелей, встав ни свет ни заря, чуть ли не первые сдают багаж и получают отличные места подальше от крыла и у окошка; вот самолет при подлете к аэропорту проходит так близко и близко от крепости, что он почти в деталях видит вделанный в крепостную стену огромный, беломраморный медальон со львом святого Марка; вот они решают при первой же возможности наведаться сюда из поселка; вот Леля открывает, что плоские голыши с пляжа прекрасно годятся под росписи и дарит несколько картинок отелю; вот хозяин сообщает им, что на территории крепости почти постоянно действует огромная барахолка, где торгуют всякой совершенно изумительной всячиной, и теперь уже путешествие к крепости превращается в совершеннейшую необходимость - по крайней мере, для Лели; вот выданная им в отеле карта сообщает, что кратчайший путь к этому Эльдорадo проходит как раз по пляжу; вот облачная, нежаркая погода настигает их аккурат после микрошторма накануне и Лелиного сонного искушения роскошными яхтами; и вот, наконец, они пускаются в путь, пытаясь по дороге выяснить, что же именно и кому приснилось.
Получалось весьма логично, и Гутман, еще раз проверив цепочку на разрыв, нашел, что звенья ее отлично пригнаны друг к другу, пусть даже не все из них являлись стопроцентно обязательными. Про крепость, скажем, они все равно рано или поздно узнали бы, в дальнюю экспедицию по морскому берегу так и так в удобное время отправились, а особое благорасположение к ним хозяев отеля в данном случае вообще большого значения не имело. Ну да что с того? Как ни запруживай ручеек, сбегающий от звонко журчащих ключей к подножию холма, он все равно пробьет себе путь к большой воде! Да-с, вот именно пробьет - Гутману было очень отрадно полагать Лелины художественные штудии на вольном морском воздухе непреложными и не зависимыми от всяких там суетных мелочей вроде неважной погоды после недели ослепительного и яркого солнца, венецианских крепостей с их вечными базарами в прошлом и настоящем и всех на свете яхт, будь то спортивных или невообразимо роскошных и принадлежащих шейхо-магнато-олигархам любых мастей.
То есть, спору нет, сегодняшнее суденышко навернулось им на глаза очень вовремя: Гутман получил возможность снова распустить пышный философско-павлиний хвост, а Леля, как видно, не желавшая детально разбираться в подобных конструкциях, решила ответить на свой лад - Гутман не сомневался, что сейчас она воспроизводит на камне интерьер "своей" яхты, единственной и неповторимой. Ну и что из этого? Пропусти они сегодня ее "второе пришествие", дошли бы они до скал, убедились бы в невозможности пройти дальше и повернули обратно или к шоссе, решив добраться до крепости кружным путем или на автобусе. К разговору о снах они все равно вернулись бы - уж во всяком случае, когда Леля выложила бы дома найденный камушек с дельфином, - вот разве лишь позже для наглядной иллюстрации своих ночных видений она использовала бы материал менее монументальный, чем каменная плита на пляже. И, кстати, очень даже хорошо, что сейчас на пляже ни души, иначе ни зонтик, ни он сам рядом с Лелей не спасли бы ее от наплыва праздных любопытствующих - какая уж тут сосредоточенная работа, прямо хоть оцепление выставляй!
В общем, по всему выходило, что именно с того взбалмошного дня полуторамесячной давности начал разматываться очередной клубок их жизни с узелками больших и маленьких событий - вот бы знать еще, куда его нить поведет! Ну да, ну да, вот именно, согласно закивал Гутман сам себе - как, мол, может быть иначе, и тут же ясно почувствовал: не только может, но и на самом деле было иначе, и он наверняка с самого начала додумался бы до этого, если бы в своих воспоминаниях не остановился на одном-единственном дне, а двинулся дальше!
Начинать же надо было с того, что та цейтнотная лихорадка возникла не сама по себе, но явилась прямым следствием его, Гутмана, просто-таки хронической неспособности готовить осеннюю отпускную телегу еще в январе-феврале, как делали все его коллеги в бюро. Заглядывать так далеко за горизонт всегда представлялось ему чем-то вроде покушения на божественные прерогативы, а потому уже в середине лета он был вынужден в условиях безостановочного и жесткого аврала силой втискивать свои законные две недели в почти полностью сверстанный годовой график отпусков. Тот, однако, оказался крепким орешком и в конце концов заставил-таки Гутмана сдвинуть каникулы почти на целый месяц. Вскоре после этого между ним и руководством фирмы возникли интересные математические дебаты. По мнению шефа, Гутман, уйдя в отпуск в среду и вернувшись ровно через 14 дней, отсутствовал бы в бюро аж три недели, чем нанес бы ему непоправимый урон. Гутман, хорошо умеющий считать на пальцах, быстро проверил себя, нашел, что десять рабочих дней - это в любом случае ровно десять рабочих дней, счел заявление шефа странноватой шуткой и, желая тоже немного повеселить честную компанию, заявил, что в таком случае работника, ушедшего домой вечером 30 декабря и вновь приступившего к работе 2 января, следует считать в нетях целых два года. Лучше бы он этого не говорил, ибо его тираду немедленно сочли полемичной демагогией, в результате чего отпуск был сдвинут еще на пару дней - теперь уже назад. Следующий тур дебатов он провел уже с Лелей, которая, узнав о неожиданно привалившем бонусном месяце, решила посвятить его каким-то физиотерапевтическим мероприятиям, обещавшим совершенно сногсшибательные эффекты, но так перебрала с конкретными сеансами и процедурами, что их при чуть более экономном использовании вполне хватило бы даже до Нового Года. Часть их можно было, положим, до той поры и отложить, но для завершения начатого процесса - Гутман благоразумно решил не спрашивать, какого именно, - ей позарез требовались как минимум лишние две недели. "Две недели!", - взвыл Гутман и начал было готовиться к очередному мало приятному разговору с шефом, но тут взбунтовалась его кредитная карточка, прямо заявившая, чтобы при дальнейших проволочках на нее не рассчитывали, ибо она, мол, не может тогда поручиться за свой срок годности. Гутман кинулся в банк, но этот новый собеседник оказался на редкость несговорчивым и неповоротливым, и он сразу понял: тут уж точно полный тупик! Какое там: новую карточку ему могли прислать лишь к началу зимы и даже о незначительном продлении старой должны были решать столь высокие инстанции, что на быстрое положительное решение надеяться не было смысла. Одним словом, Гутману оставалось лишь костерить на все лады проклятых капиталистов и бюрократов всех мастей да уныло повторять извечное, но писанное явно не про его теперешнюю честь "Отклад не идет на лад!" Однако, о чудо: уже послезавтра выяснилось, что в виде совершенно особенного исключения откладывать на этот раз ничего не придется: Лелины чудо-врачеватели сами срочно засобирались в теплые отпускные края, продолжение курса перенесли на конец осени, минус на минус дал плюс и время, в конце концов, оказалось единственной потерей Лели и Гутмана во всей этой истории. Ну, не считая нервов, разумеется, которые чуть-чуть не привели к полному фиаско в решающий момент. Ну да ведь, как известно, чуть-чуть не считается.
"Вот так-то вернее будет: повторение - мать учения, а повторение с дополнениями - еще лучше: наверное, отец и мать вместе!" - решил Гутман, вновь дойдя в своих недалеких экскурсах до "Дня Зеро", который на поверку вовсе таковым не являлся, так как и до него часы везде и всюду исправно подталкивали своими стрелками время и события, дабы они в конце концов могли слиться в нем воедино, будто притоки большой реки. Гутману тут же представилась вывернутая наизнанку дельта Нила, в которой бесчисленные протоки, ветвясь и снова соединяясь, то исчезая в безбрежных полях папируса или лотоса, то вновь выбираясь на свет божий, то пересыхая, то вновь набухая в период дождей, несли свои воды вспять, чтобы через десятки километров дать начало грандиозному и уже не знающему преград потоку.
"Вот был бы я Тригориным, - усмехнулся про себя Гутман, - непременно записал бы в блокнот эту пышную метафору, чтобы потом как-нибудь вставить ее в рассказ или повесть. Ну да я не Тригорин, да и сравнение так себе, скажем прямо, средненькое, хотя, наверное, может когда и придется к месту. Да вот только сколько еще времени до такого светлого дня пройдет - Леля-то права: я, почитай, за полгода ни строчки не написал! ".
Он встал, прошелся пару раз к морю и обратно и как-то вдруг, ни с того ни с сего подумал, что все его вещи до сих пор, прямо-таки все до одной, начинались с "однажды", будто детские сказки в балладе Давида Самойлова. Ну, то есть не буквально с "однажды", но с некоего перерыва в постепенности, со взрыва, ударная волна от которого определяла все повороты сюжета и действия героев, а все предшествующее этому первотолчку описывалось скороговоркой, в скобках и чуть ли подстраничными примечаниями. Он никогда не видел ни малейшей ущербности в таком методе, ведь сказка - она и есть сказка, пусть даже и написана для вполне взрослых - ну, какое, в самом деле, может иметь значение родословная Иванушки-дурачка и каким образом образовалось болото, где жила-поживала Царевна Лягушка!
Но теперь - о, теперь ему неожиданно захотелось написать нечто совсем иное: повесть или - подымай выше! - целый роман, где начала, по сути дела, не было бы вообще, ибо действие его развивалось бы непрерывно в самых разных странах и эпохах безо всякого "однажды", а различные линии повествования - да-да, именно неспешного повествования, - скрываясь на время из виду, будто стежки, протянутые на изнанку вышивки, появлялись бы то тут, то там, образуя единый и неразрывный узор: то, скажем, во Франции времен мушкетеров, то в наши дни, то во время Крестовых походов в Святой земле. А где нет начала, не может быть и конца, и потому весь роман был бы закольцован, словно змея, ухватившая свой собственный хвост. Ну, хорошо, просто кольцо - это скучновато, но вот если его разомкнуть, удлинить и вытянуть вверх наподобие спирали со множеством витков... Точно - временной спирали, по которой путешествуют из бесконечного прошлого в такое же будущее герои, меняющие лишь одежду да способы передвижения, а в остальном остающиеся тождественными себе самим двести лет назад и триста вперед.
Он тяжело дышал, будто сам только что карабкался по этой уходящей в немыслимую высь спирали и только тут увидел, что Леля выбралась из-под зонтика и весело машет ему обеими руками, чуть не подпрыгивая на месте.
- Habemus papam! Habemus papam! - что есть силы закричал он и со всех ног бросился к ней.
