Страницы журнала "Русскiй паломникъ"
Из воспоминаний княгини Наталии Урусовой
6
Удивительно и интересно, как они вообще стараются обойти свои законы. Напротив нашей квартиры жило богатое семейство. Вижу я один раз такую картину: к воротам подъехала коляска с парой хороших лошадей. За ней шло не менее тридцати женщин в чадрах, но чадры у них не спущены на лицо, а приподняты над головами. На левом плече они несли амфоры с водой. Они разделились: две стали у задних колес, две у подножек коляски, две у передних колес, а остальные перед лошадьми попарно. Из ворот вышел мужчина и старая еврейка, держащая на руках новорожденного ребенка в богатом голубом одеяльце. Они сели в коляску, и в момент, когда кучер подобрал вожжи, все еврейки стали обливать колеса, и т. к. лошади шли шагом, то они поливали перед ними дорогу. Оказалось, что восьмой день младенца пришелся в субботу, его везли в синагогу для обрезания, а в субботу евреи могли ехать только по воде.
Очень красивы были церемонии их свадеб, которые я видела на улице. Богатейшие парчовые, всех цветов, вроде сарафанов платья, блестевшие золотом, белые чадры. Впереди жених с невестой, у ней чадра опущена на лицо; затем родные, родственники, знакомые, за ними приданое. Сперва несут громадный белый хлеб, не меньше аршина в диаметре, весь расписанный золотом, затем шкатулки с ценностями, а дальше на ослах сперва перины, подушки, одеяла и сообразно богатству без конца сундуки. Что очень надоедало, так это чуть ли не на каждой улице где-нибудь плач по умершим. Двери всегда на улицу открыты, и вы видите, как на полу на циновках, поджавши ноги, сидят кругом таганки с огнем женщины-плакальщицы в черных покрывалах и, подражая плачу, тянут заунывные причитания. Время плача зависит от размера состояния родственников покойника. По бедным плач мог быть несколько дней, а чем богаче, тем дольше, иногда целый год. Число плакальщиц тоже зависит от средств.
Видела я, как хоронили они покойников. Они не дают даже часу пробыть ему дома, а как умрет, то чем скорее, тем считается лучше, его заворачивают в черное (без гроба) и несколько мужчин бегут с ним что есть мочи на кладбище. Видела то, что читала только в Библии, как рвут на себе волосы, разрывают в клочья на себе одежду, не только в горе, но и при ссорах между собой, а ссоры между ними всегда и везде, даже на улицах при людях. Озлобление доходит до того, что пускают ножи в ход.
Мы пробыли в Дербенте два года, и там начали применяться большевистские законы. Учет виноградных плантаций был не только в целом, а бралось на учет количество лоз и всех фруктовых деревьев. Затем частное имущество стали забирать, и в конце концов, при учете населения все владевшие прежде виноградниками и садами попадали в Сибирь. Как я узнала после, эти евреи с их ветхозаветным патриархальным бытом и верой не избегли той же участи. Они, эти евреи, не были подведены под общий уровень пользовавшегося всеми правами и привилегиями советского еврейства.
В персидском квартале не было ничего особенно интересного. У евреев везде там была чистота как в домах, так и в задних двориках, даже у каждого, даже самого бедного, был фонтан. У персов грязно, они производили впечатление какого-то дикого народа, не слыхавшего даже о примитивной хотя бы культуре, в чем можно было убедиться по их празднованиям и суевериям. В том году было полное лунное затмение. В момент наступившей темноты из селения их раздались невообразимые звуки и вой. Петю моего молодые товарищи по службе позвали с собой к тому времени, чтоб посмотреть, как персы будут прогонять нечистую силу, укравшую луну. Все, от мала до самого дряхлого старика, поднялись на плоские крыши своих маленьких домиков с барабанами, трубами, медными тарелками и т. д., и начали изо всей силы бить в них, причем кричали выли, грозили и махали чем попало: одеялами тряпками, кочергами, стараясь прогнать дьявола. Был также у них национальный праздник раз в три года, называемый Саксей-Ваксей. Мы не пошли смотреть, т. к. заканчивался он тем, что после долгой ловкой и красивой джигитовки, сопровождаемой дикими танцами, молодой перс, получивший высшее одобрение толпы, исполнял танец, приводивший его в состояние полной экзальтации, выхватывал кинжал и на глазах всех закалывал себя насмерть. Это был у них священный обычай: жертва какой-волшебнице Лютне, спасшей в древние времена Персию от врагов во время войны. Это празднование было в том году последний раз. Несмотря на все протесты еще полудикого племени привыкшего к этой традиции, большевики его отменили. Если б это было во имя Христианства, то можно бы и приветствовать это с их стороны.
До весны кое-как мы дотянули. Старшая (Ирина) и вторая дочь (Татьяна) почти одновременно вышли замуж. Ни тот, ни другой брак не удовлетворял меня, но я не мешала им, хотя это и было моим новым огорчением. Облегчением было то, что это вырывало их из голодной и почти сплошной все эти годы нищеты. Одно утешение и, конечно, большое, что оба мужа хотя и не были особенно религиозными, но в Бога верили и венчались церковным браком без моего принуждения. Лето прожили. В октябре была чудная и даже жаркая погода. Мы наслаждались купаньем в море. Я сильно волновалась, когда волны перекатывались через головы, и сердце замирало из-за детей, а потом привыкла, видя, что никто из купающихся не боится, а напротив, еще стараются пройти дальше навстречу волнам. Каспийское море всегда волнуется, как я писала, и бьется о берег. Муж мой вскоре оставил и то место и вернулся к нам. Нужно было и его кормить, а еды почти никакой. На базаре все страшно поднялось в цене. Началась обычная спекуляция и так называемое мешочничество, когда приходилось ездить далеко куда-нибудь, чтоб достать ржаной муки или картофель. Я ездила в январе к северу за Грозный при ужасных, прежде описанных условиях поездки по железным дорогам. Но меня все новое все же интересовало. Например, такая картина: морозная лунная ночь, недалеко от маленькой станции, куда не пускают ночевать, разложен костер, кругом мешочники и я среди них, но грелись не только люди. С низовьев гор выходили шакалы, привлеченные огнем, и рассаживались, как собаки, на задние лапы в расстоянии, самое большее, 50-ти шагов. Они имеют вид не то ощетинившихся волчат, не то ободранных, с торчащей шерстью лисиц. Глаза у них как огоньки горели, и они выли, и щелкали зубами. Иногда начинали смелеть и все вместе продвигались ближе к людям и огню. Бросит в них кто-нибудь горящей головней—они отступят, через несколько минуть опять, и так до рассвета. Когда человек не один, а несколько, они не трогают, но если их много, а человек попадется им один, то не миновать ему быть растерзанным. Петя, как железнодорожный служащий, имел право один раз в году на бесплатную поездку для матери куда угодно. В декабре второго года его службы я решила съездить в Москву с маленьким 8‑летним Андрюшей. Петя и 11-летняя Наташа оставались с отцом, и старшая Ирочка оставалась жить в Дербенте, хоть на отдельной квартире, но на нее я могла полагаться вполне. Билет был в классном вагоне, в котором купе для шести лиц выходили в проход. Ехали в большинстве евреи, богато одетые (начало НЭПа), из Баку и Тифлиса, и только в двух купе были персы. Андрюша был чрезвычайно хорошенький и веселый, и персы с ним целый день забавлялись. Хоть мы и трудно понимали друг друга, но были такие, что говорили немного по-русски, и мы объяснились, куда каждый из нас ехал. Они угощали Андрюшу и меня чудесными тонкокожими грецкими орехами, изюмом и инжиром. До станции Гудермес оставалась одна остановка. В Гудермесе начальником движения был инженер Г., с которым мы познакомились еще в Нальчике. Он, зная, что я собираюсь в Москву, просил от поезда до поезда сделать остановку и навестить его и его жену. Поэтому я надела на Андрюшу теплую куртку и шапку, т. к. была зима, да и в вагоне было холодно. Сама же не оделась, думая, что успею. Подъехали мы к последней остановке, разъезду Инчхе, в четыре часа дня. Там поезд обычно не останавливался, а тут встал. Внимания не обратили, думая, что что-нибудь обычное в дороге, или поезд встречный, или еще что другое. Стоим. Окна замерзли. Стоим час, стоим два, пассажиры волнуются, кондукторов нет, и никто не заходить сообщить в чем дело. Стоим еще час, стемнело совсем, и слышатся какие-то крики. Состав был большой и наш вагон последний. Дикие крики приближаются, и вдруг в вагон наш врываются человек двадцать чеченцев, страшные озверелые, в громадных папахах, все с ружьями и факелами в руках. Я в первый момент решила, что кого-то ищет ГПУ, так как один кричал по-русски: «Деньги давай!» Тут я сообразила, что это нападение разбойников. Предварительно, пока они еще не вошли в наше купе, я притворила дверь. Бывшие с нами двое евреев выскочили, чеченец рванул дверь, я опять хотела прикрыть, он прикладом ударил меня в грудь, и я упала на сиденье. К счастью, он ничего мне не повредил. Он выбил окно и стал выбрасывать все, что было из вещей. Я воспользовалась этим, схватила Андрюшу и скользнула мимо него и других в соседнее купе, к знакомым персам. Их там было полно, т. к. все втиснулись в одно купе, я не выпускала Андрюшу. Ближайший к двери схватил меня за талию обеими руками, взял быстро вместе с Андрюшей к себе на колени и сказал: «Сиди и молчи». Опять Милость Божья. Как только я взошла, они успели запереть дверь. Чеченцы стали дверь рвать и бить прикладами. Персы дрожащими голосами стали просить сперва через закрытую дверь оставить их, все время крича: «Аллах, Аллах!» и еще что-то. Когда же дверь заставили открыть, мне и Андрюше движением глаз показали спрятать головы, что мы и сделали, уткнувшись в пальто перса. Один из них, трясясь, объяснял что-то именем Аллаха разбойникам. Они не тронули этого купе и закрыли дверь. Оказалось, что персы поручились, что никого, кроме мусульман, в купе нет. Везде, во всяком народе есть добрые сердца! Чеченцы искали русских и вообще коммунистов. Когда все ушли и можно было опомниться и выйти в коридор, то зрелище было невеселое. Все окна выбиты, мужчины в одном нижнем белье кричат в отчаянии, а многие рыдают. У них все пропало и отобрано золото (а оно у них, у евреев, было), бывшее на них спрятано. В нашем вагоне была кроме меня только одна женщина, и ее забрали чеченцы, как и всех женщин из поезда. Эти несчастные никогда уже не возвращались, если чеченцам или ингушам удавалось кого-нибудь похитить.
Продолжение следует.
