Иногда основой аллюзивного отношения оказывается сама техника построения фразы, строфы или целостной композиции. Таким образом, как маркером, так и денотатом (отмеченным, обозначенным) аллюзии становится непосредственно языковая структура текста, причём нередко происходит взаимодействие различных уровней текстовой организации. Установка на параллелизацию графической или синтаксической конструкции в поэзии почти всегда имеет глубинную подоплёку. Так, у А. Еременко в стихотворении «Мы поедем с тобою на «А» и «Б»… фоном для многочисленных лексико-семантических отсылок к текстам Мандельштама служит структурная параллель к Стихам памяти Андрея Белого: часто пишется «мост», а читается – «месть», и летит филология к чёрту с моста. Ср. у Мандельштама: часто пишется казнь, а читается правильно – песнь,
может быть, простота – уязвимая смертью болезнь?
Благодаря этой параллели каркасом для новых семантических наслоений становится не только сам текст Мандельштама, но и вся литературная традиция серебряного века русской литературы. Значит, аллюзии, задаваемые в конкретных текстах, важны не только сами по себе: они выстраивают вокруг данного текста определённое «интертекстуальное поле» и вписывают его в историко-культурную традицию.
Структурный параллелизм может быть маркером аллюзии сюжетного уровня. Так, в романе В. Набокова «Камера обскура» раздосадованный изменой своей подруги герой произносит фразу: «...пускай она ко мне прибли, прибли, бли, приблитиблися», аналогичную по своей словообразовательной и фонетической имитационной оформленности той, которую произносит о себе в третьем лице взволнованный Каренин перед своей женой Анной: «Вам всё равно, что он пеле... педе... пелестрадал.»
Расшифровка аллюзий, как и любого интертекстуального отношения, предполагает наличие у автора и читателя некоторых общих знаний, порою весьма специфических. Нередко писатели в своих произведениях строят аллюзии, апеллируя к текстам, написанным на разных языках и принадлежащим разным литературам, что осложняет поиски денотата аллюзии. Так, В. Набоков, по образованию энтомолог, играя на одинаковости названий бабочек и героев мифов и чередуя их латинское и кириллическое написание, вводит в свои произведения сочетания, части которых одновременно представляют собой и поэтические аллюзии.
Одна из бабочек в «Даре» получает название Orpheus Godunov; первая часть названия соотносится с именем поэта-певца Орфея, вторая, воспроизводящая первую часть фамилии героя и одновременно фамилию русского царя, вынесенную в заглавие пушкинской трагедии «Борис Годунов», при латинском написании парадоксально высвечивает корень God 'Бог', имя же героя Дара – Фёдор в переводе с греческого означает «божий дар». Параллельно в романе обыгрывается строка Пушкина («жреца» Аполлона – бога искусств): «Тут Аполлон – идеал, там Ниобея – печаль...», относящаяся одновременно и к бабочкам, и богам: «и рыжим крылом да перламутром ниобея мелькала над скабиозами прибрежной лужайки, где в первых числах июня (ср. день рождения Пушкина – 6 июня) попадался изредка маленький «чёрный аполлон». Цвета «чёрный» и «белый», овеществленные в «африканском жаре» и русском «снеге», также всё время играют у Набокова: поэтому «чёрный аполлон» соотносим в рамках «Дара» с Пушкиным – «гением-негром», «который во сне видит снег».
Следовательно, аллюзии в определённом тексте могут образовывать своеобразные парадигмы, в которых значение каждого члена определяется его соотношением с другими членами.
На этом сложная тема об аллюзиях подходит к концу. Я получила огромное удовольствие, разбираясь в ней 🤍 надеюсь, вам тоже понравилось.
Будем образовываться дальше! Оставайтесь с нами. 💗
𝓐𝓷𝓷𝓮 ~