«… Вкусив «свободное искусство», меня потянуло учиться в Академию художеств. Предстояли серьезные экзамены. За рисунок я не боялся, но живопись меня беспокоила. В училище Штиглица учили писать скромно, а в Академии живопись была «широкая», «мазистая». После выставки шведского художника Цорна молодежь стала ему подражать. Вошел в моду широкий мазок, свободно лепящий форму. На многочисленных выставках того времени выделялась смелая яркая живопись Серова, Малявина, Архипова, Жуковского, Рылова. Подготовительные этюды портретов Репина к картине «Заседание Государственного совета», показанные на передвижной выставке, произвели фурор. В библиотеке училища в заграничных журналах мы смотрели репродукции с работ иностранных художников… На каникулах, летом, я встретил своего приятеля В.Е. Мешкова, приехавшего снова в Углич. Поделился с ним своей нерешительностью.
— Да полно робеть! — успокаивал он меня. — Живопись, что широкая, что неширокая, все одно и то же, главное, чтобы было живо и правдиво. Пиши как видишь, не мучь себя всякой дурью. Где чувствуешь, что надо писать широко — клади широко, где гладко ощущаешь — делай прозрачно, гладко, главное, чтобы не терять живого впечатления, быть искренним и правдивым. Не робей, иди и сдавай экзамен.
И я очертя голову кинулся в неизвестное. Был самый конец лета 1904 года.
Начались экзамены в Высшее художественное училище при Академии художеств. Записавшихся было 157 человек… Народ на экзамене был очень разнообразный по возрасту, все постарше юнощеского. Вид художественный, с длинной шевелюрой, с бородками разной формы, галстуки завязаны большим бантом, кто в бархатной куртке, кто в цветной блузе. Во время работы одни надевали замысловатый фартук, другие халат. На мне была кумачовая рубаха.
Многие экзаменующиеся были хорошо знакомы между собой, они уже по нескольку лет вместе учились у художников в частных мастерских или брали уроки у профессоров Академии. Во время отдыха натурщиков вели беседу между собой о рисунке, о манере живописи в выражениях, недоступных моему пониманию. «Мы в Мюнхене... Мы в Париже.» — слышались отдельные обрывки разговора. Большие палитры и кисти с метровыми черенками для меня были новостью, я их видел впервые. Некоторым из экзаменующихся академические сторожа каждый день подавали чистую палитру и мытые, завернутые в бумагу кисти.
Многие начали писать размашисто. В залах запахло фиксажем, скипидаром и лаками. Я долго рисовал углем на холсте, не решаясь приступить к краскам. Молодой натурщик был смуглый телом, сидел на ткани вишневого цвета, виден был сбоку и сзади на фоне большого окна. Большая часть спины в тени. Прошло больше половины времени, положенного на живопись. Я успел сделать подробный светотеневой рисунок и зафиксировал его. Мои соседи уже заканчивали этюды. По зафиксированному рисунку я протер холст, как учили меня мои учителя Новоскольцев и Кошелев, умброй и желтой охрой. Протирка красками, при соблюдении светосилы, вместе с угольным рисунком создали живописную гамму, выражающую смуглое тело на фоне окна. Вишневый тон материи был выполнен краплаком также на просвет. За один прием живописная задача была решена, осталось нанести только скользящие света, идущие из окон, отражающих небо.
К концу экзамена в зал вошла группа профессоров во главе с Репиным. Совсем маленький рядом с громадным инспектором, Репин медленно шел по залу, останавливаясь возле работ экзаменующихся. Профессора почти нигде не задерживались, не делали замечаний, мало говорили между собой.
И вдруг Репин остановился позади меня. Мое сердце замерло. Репин что-то сказал Андрееву по-французски. Я немного знал этот язык, и велика была радость, кода я понял, что Репин одобрительно отозвался о моей работе. Я обернулся. Прищурив глаза, Репин несколько секунд смотрел на мой рисунок и затем спросил:
- А вы, мальчик, из каких мест? Где учились? Из Углича? Ах, вот как. Исторический город!
И, смерив меня с головы до ног своими прищуренными глазами, он еще раз посмотрел на мою работу и, одобрительно кивнув, пошел дальше.
Я был счастлив. Товарищи меня поздравляли.
«Ну, считайте, что теперь ваше дело в порядке, пройдете наверняка» - говорили мои соседи.
Вскоре были вывешены результаты конкура. Еще издали мне кричали: «Прошел!» Я смотрю на вывешенное объявление. Моя фамилия по счету идет вторым номером. Первый А. Рубцов. Всего выдержали испытание девятнадцать человек. Мои соседи П. Наумов и К. Горбатов тоже были в числе принятых. С ними я впоследствии сдружился, особенно с Костей Горбатовым, с которым неоднократно писал этюды на Волге. Фамилии выдержавших конкурс в Высшее художественное училище были опубликованы в газетах. Знакомые поздравляли меня. Я был рад беспредельно».
П. Д. Бучкин.О том, что в памяти Записки художника.
Лидия Исааковна Бродская (1910–1991) — художница-пейзажист, дочь И. И. Бродского Окончила Вагановское хореографическое училище, занималась живописью в качестве вольнослушателя в мастерской И. И. Бродского в петербургской Академии художеств.
