1892 год
«Ростов-на-Дону. В заключение несколько курьезов из области «классификации товаров и грузов».
Та самая Лиза, которая теперь гостит у нас, несколько лет тому назад имела ни более, ни менее как 16 пудов веса. Так как, благодаря своим внушительным размерам, Лиза не проходила через двери пассажирского вагона, то ее приходилось грузить в товарный вагон и отправлять, как кладь по накладной. На одной из станций новичок-начальник затруднился, как ему таксировать «Лизу».
Как скот – обидно.
Как крестьянские изделия?
Жиры и сало!
Колоды и корыта?
Нет, лучше запросим контроль.
Контроль ответил, что хотя тарифом дороги «Лиза» не предусмотрена, но в нем поименованы те составные части, из которых она состоит, а именно: «мясо разное» и «кость простая», а потому, как смешанную отправку, ее следует таксировать по тарифу той составной части, которой, по проверке, окажется в ней большее количество. Нагрузка же и выгрузка должна производиться средствами отправителя. Таким образом Лиза была рассчитана, как «мясо всякое».
Другой курьез. Мужик привез для доставки в ближайший город большое количество битых гусей. Начальник станции, не имевший понятия о тарифах, запросил контроль: как таксировать гусей. Ему отвечают: «По 1-му классу», т. е. по 1/12 копейки с пуда за версту.
Начальник исполняет ответ буквально и приказывает мужику взять для каждого гуся по билету 1-го класса.
Я вижу железнодорожное начальство скептически улыбается и говорит: «Чепуха, быть этого не может! «Охотничьи рассказы».
Возможно – спорить не стану. Но что не так давно и неподалеку отсюда мумия (красная краска) была протаксирована за «мумию египетскую», против этого, я думаю, и вы возражать не станете»? (Приазовский край. От 25.03.1892 г.).
1893 год
«Станица Урюпинская. Господин Никс в своей статье «Житейские отголоски», помещенной в одном из номеров «Приазовского края», касаясь вопроса о пустоте и бессодержательности внутренней общественной жизни г. N-ска, говорит, между прочим, что «жизнь интеллигента» и «кухаркина сына» в N-ске складывается совершенно одинаково и что «высшие интересы» того и другого сводится к «бутылке водки и мелкому разврату».
В этом отношении, т. е. в отношении «высших интересов», наш урюпинский «интеллигент» (слову интеллигент мы придаем такой же иносказательный смысл, который придавал ему г. Никс) далеко превзошел и опередил «интеллигента» N-ска. Прежде всего, наш «интеллигент» клуба почти совсем не посещает, потому что клуб у нас считается собранием благородным со всеми строгими правилами, где напиваться и дебоширить нельзя, а наш «интеллигент», надо заметить, стеснять себе нигде и ни в чем не любит, уважает во всем, в разговорах и действиях свободу, а потому и предпочитает больше трактиры, гостиницы и т. п. места, где держит себя совершенно свободно и непринужденно, ничем не стесняясь, пьет, буйствует и развратничает, дерется бутылками и чайными стаканами с маркерами и половыми, пробивая им лбы и затылки и заводя днем на улице драку с кухарками и «барышнями». Все его думы и мысли, все его желания и побуждения всегда и везде одинаковы и сводятся не к «бутылке водки и мелкому разврату», а вообще к водке, циничным разговорам и наглому разврату, причем в этом последнем наш «интеллигент» давно перещеголял даже «кухаркина сына». Бросить семью, оставить совершенно без всяких средств к жизни, заставив скитаться по какой-то дальней родне, ради какой-нибудь пресловутой «Саши», поражавшей весь Урюпин своим бесстыдством, пьяными безобразными оргиями и цинизмом – все это в быту нашего «интеллигента» вещь бывалая и весьма обыкновенная, все это проделывает он, сохраняя олимпийское спокойствие, нагло посматривая всем и каждому в глаза, с сознанием своего собственного достоинства и без меры уважая себя. Все эти люди, занимающиеся трудом интеллигентным, носящие или великолепно сшитый по последней моде триковый костюм, выписанный от Мюр и Мерлиз, и касторовую шляпу, или же красивую, черную со светлыми пуговицами и желтым кантом тужурку и темно-синюю с кокардой фуражку. Впрочем, немало в Урюпине и таких господ, которые не пьют, не безобразничают, люди смирные, по большей части семейные, но эти все свое свободное от занятий время, которого у них очень много, посвящают лишь на то, что ежедневно ходят из дома в дом по своим бесчисленным знакомым и переносят всевозможные сплетни, слухи, толки и пересуды, перессорившая между собой благородные семейства. Словом, помимо внутренней пустоты и бессодержательности, в нашем «интеллигенте» везде и во всем проглядывается отсутствие порядочности, более или менее благородных стремлений и полнейшая нравственная распущенность. И все это совершается в Урюпине, который считается местечком давно пресвященным (в нем имеется одно среднее учебное заведение, уездное, женское училище, две приходских и несколько частных школ), в котором имеется клуб, несколько весьма капитальных библиотек (при клубе, реальном, уездном и женском училище), выписывается масса всевозможных газет и журналов, и где человеку интеллигентному представляется самая широкая возможность посвятить свое свободное от службы и работы время занятиям и развлечениям более разумным и серьезным, облагораживающих человека и развивающим в нем здравые понятия и более серьезные взгляды на жизнь и окружающую среду. К сожалению, всего этого избегает наш урюпинский «интеллигент», смотрит на все это с какой-то непонятной саркастической и злобной усмешкой. Почему именно так, а не иначе сложилась жизнь урюпинского интеллигента, на это мы скажем также, как и г. Никс, что вопрос этот пусть разрешит «витии погромче», но что все сказанное нами факт – это не подлежит никакому сомнению». (Приазовский край. От 25.03.1893 г.).
1894 год
«Ростов-на-Дону. И. Вионцо и жена его подали мировому судье 2-го участка жалобу на зятя своего Х. Любовского за нанесение им побоев, причем указали на целый ряд свидетелей. Зять же Любовский, со своей стороны жаловался на тестя и тещу и всех свидетелей за такую же обиду. 24-го марта все они появились пред мировым судьей 2-го участка, причем выяснилось, что Х. Любовский явился ночью в дом тестя и стал требовать, чтобы ему указали, «где его жена», при этом он бушевал, ругался и, наконец, вцепился в бороду тестя, вырвав большую ее половину; досталось и теще, вступившейся за мужа и только при содействии полиции и соседей удалось восстановить спокойствие. Любовский объяснил, что благодаря «козням» тестя и тещи, молодая жена его, их дочь, оставил его ради другого, что в этом ей энергично помогали родители, которые, кроме того, обобрали его, Любовского, выгнав из их дома, где он жил в начале супружества с женой, по их же желанию, что они присвоили себе все его имущество и теперь, наконец, куда-то упрятали его жену, которую он сильно любит и потому, естественно, желая знать, где она, явился к тестю, но был избит при дружном ансамбле хозяев дома и всех выставленных ими свидетелей. К несчастью, он сам, избитый, поставлен в положение обвиняемого лишь потому, что не имеет свидетелей, которых у тестя целый десяток; трагикомедия эта завершилась присуждением Любовского у 4-дневному аресту и оправданием тестя и компании».
«Ростов-на-Дону. Приставом 2-го участка привлечены к ответственности по 38 и 31 статьям устава о наказаниях некие Никифор Савченко и Василий Поляков, которые, 19-го марта, в 6 часов вечера, с десятком субъектов себе подобных, собирались «разнести» трактир «Крытый рынок», куда их не хотели впустить, как личностей, известных своими буйными наклонностями. В руках одного из обвиняемых находился камень весом фунтов в десять, которым он «вышибал» дверь. На предложение полиции добровольно удалиться, буяны не согласились, так что только с большими усилиями удалось Савченко и Полякова, коноводов компании, доставить в участок. Даже в кордегардии молодцы эти не угомонились – повыбили и там оконные стекла и ругали полицию самими площадными словами, а один из них, Савченко, кинулся на околоточного надзирателя Верещагина, желая сорвать с него погоны.
Парочка эта, саженного роста детины, появившаяся 24-го марта перед мировым судьей, оправдывалась полным неведением сотворенного, так как были «сильно пьяны». При этом выяснилось, что Поляков раньше еще предан таганрогскому окружному суду за нанесение побоев и увечья городовому Григорьеву. Мировой судья приговорил Савченко к 10-дневному, а Полякова к 7-дневному аресту».
«Таганрог. Не только в Париже посетительницы модных магазинов, очарованные роскошью выставленных товаров, страдают припадками клептомании и под широкими складками модной тальмы часто уносят приглянувшуюся им вещь, от которой они не в силах оторваться (между прочим, рассказывают, что несколько лет тому назад в таком поступке попалась в магазинах Louvre или Printemps одна из таганрогских барышень), и в местных скромных магазинчиках объявились такие покупательницы-воровки, хотя, правда, это не те изящные дамы парижского бомонда, а простые деревенские крестьянки.
21-го марта, утром, в магазине Чайкина две покупательницы перебрали ворох различных материй и, что-то купив, ушли; не успела закрыться дверь за покупательницами, как владелец магазина заметил отсутствие одной штуки ситца из числа тех, которые смотрели покупательницы. Мелькнуло подозрение, поднялась тревога, из магазина выскочил мальчик вдогонку за уходившими покупательницами, остановили их и на глазах у собравшегося народа из-под платья одной покупательницы выпала штука ситца, пропавшая из магазина. На эту сцену наткнулся и г. полицмейстер и сейчас же отдал приказ о задержании покупательниц-воровок. Это оказались крестьянки с. Николаевки: одна из них жена застрелившегося на днях конокрада Перепелицы, а другая – Батракова. Обе они и раньше были на замечании у полиции». (Приазовский край. 79 от 25.03.1894 г.).
1895 год
«Ростов-на-Дону. За последнее время пред праздниками местная почтовая контора буквально осаждается отправителями. Многие забираются в контору часов в 8 утра, и все же им приходится толкаться там часа полтора-два, чтобы отправить письмо; если же кто имеет неосторожность опоздать и прийти часов в 11 или 12, то, большей частью, в этом случае, приходится уйти обратно, не отправив письмо. Нам сообщают, что ежедневно из конторы уходят человек до ста, не успевших отправить свои пакеты, несмотря на продолжительное и утомительное стояние в конторе в душной, испорченной атмосфере. Принимается корреспонденция в трех кассах, но что это значит для такого большого и коммерческого города, как Ростов?
Что для Ростова необходимо иметь отделения почтовой конторы в разных пунктах города, об этом несколько раз уже писалось в нашей газете, но, к сожалению, дело продолжает оставаться в прежнем обременительном для публики положении. Однако, нам кажется, что и теперь можно бы облегчить отправку корреспонденции и не заставлять, по крайней мере, уходить отправителей после часовой стоянки с письмами вспять.
Достигнуть этого можно путем увеличения штата чиновников почтовой конторы. Существующий штат недостаточен, и чиновники не успевают справляться с массой работы. Одна процедура запечатывания сургучом, «пятью печатями», сколько отнимает времени; а, между тем, принимают корреспонденцию в кассах только по два чиновника, и тот чиновник, что принимает пакеты, кладет и все пять печатей на письмо. А публика, тем временем, вынуждена в духоте и давке стоять и любоваться на горящий сургуч.
Мы слышали, что скоро, может быть, пересылка денег до ста рублей будет производиться по телеграфу между городами, имеющими отделения государственного банка. Дай Бог! Пора, давно бы уже пора избавиться от этих сургучных печатей, этого пережитка старины, и чем скорее избавимся от него, тем лучше». (Приазовский край. 79 от 25.03.1895 г.).