Солнце жгло своими лучами всю долину, топя светом полуденные тени, стараясь загнать их поглубже в землю и разливая жизненную силу всем, кто в ней нуждался, от листьев-травинок до исполинских деревьев, окружавших озеро, которое теперь являлось центром разделения зеленой и цветущей долины, от обугленного леса, протягивавших свои ветви почерневшими костлявыми руками, взывая к милости небес. Ночное зарево успокоилось лишь к рассвету, передав красные краски новому участнику, а лес продолжил источать белый дым еще не до конца потухших и медленно тлеющих деревьев.
Птицы долины странно тихо щебетали в это утро, видимо, понимая тяжесть трагедии прошедшей ночи. Лишь стук камня о камень время от времени разносился далеко, отражаясь от зеркала озера. На берегу лежали несколько расколотых средних булыжников, оголяя свое внутреннее строение переливами свежего скола и намекая на опасность острой кромки.
Он трудился, выискивая нужный ему камень, который сразу же с размаху бил по более тяжелому и более крепкому на вид, скалывая под острым углом грани, не отпуская из другой руки уже обтесанный экземпляр. С руки покапывала кровь, оставляя яркие красные пятна на берегу. Смастерив каменный наконечник, он примостил его на крепкое ровное свежеструганное древко. И, накрепко примотав выделанной жилой животного, снятой с одежды, несколько раз взмахнул получившимся смертоносным оружием. Затем он подошел к корням могучего дуба, где лежала она, так и не прикоснувшись к ягодам и свежей рыбе, выловленной им поутру. Открытое плечо даже не отреагировало на его прикосновение. Лишь легкое движение груди сообщало, что жизнь не покинула нежное тело, погруженное в тоску и печаль.