Эта зима доконала его своими ветрами.
Вместо познания глубокой мудрости отшельник узнал, что такое чахотка.
Вместо практики - одни только страдания.
Человек, умирая, писал о себе.
Едва подтаявший после недавних последних заморозков снег стекался в лужи на окаменевшей земле у самых ног человека. Дальше из большой лужи убегали три маленьких ручья. Они бежали с холма, где человек расположил свою утлую хибару, и, резво хихикая, уносились в лес под холмом.
Человек кутался в боро из истёртых разноцветных обрывков старых тканей и торопливо записывал последнее послание о себе миру.
Огня в его хижине не было давно - у человека не было сил сходить за дровами. Да и толку от дров - хижина из слоя кое-как сколоченных веток и досок сквозила со всех сторон и нисколько не держала тепло. На стенках хижины возле циновки виднелись засохшие следы отхарканной крови.
Человек торопился. Он писал:
"Я разглядывал тысячи лиц Будды.
Я смотрелся в десять тысяч портретов в стеклянных рамках, думая, что смотрюсь в зеркала. Когда же, наконец, я дошёл до настоящего зеркала - то не увидел в нём ничего кроме тёплой густой тьмы.
Так стояли мы не знаю сколько: я, тьма и зеркало между нами.
И вдруг я увидел как в бесконечном далеке, в самом сердце тьмы зажёгся едва заметный светлячок. Будто единый [фотон] сквозь световые тысячелетия достиг моего глаза.
Достиг и замерцал - за ним следом шёл ещё один.
Затем ещё.
И ещё.
И ещё.
И так до тех пор, пока во тьме не родился на моих глазах нерождённый, бывший всегда, и не заполнил пустовавшее зеркало своим отражением внешнего мира".
Человек сильно закашлялся, из последних сил подписал свои слова: "Банкэй Ётаку".
Наконец, его труд закончен. Сильно подул ветер, сухие ветки деревьев зацепились о низкий край неба и зашелестели.
Человек посмотрел на свою подпись, его глаза округлились. Неожиданно рассмеялся он сам себе, сложил лист корабликом и отправил свою запись бежать по волнам первых весенних ручьёв.
Схаркнул кровь, прокашлялся ещё.
Встал, выпрямил спину и вдруг в одночасье совершенно выздоровел.