1892 год
«Святочная сказка. Было это очень давно, когда люди еще не знали ни политэкономии, ни бумажных денег, ни таможенных тарифов, ни международного права, ни военного искусства убивать людей десятками тысяч в один час, ни политики, ни кабаков. Люди жили просто и без затей. Боги и богини были не гордые, не кичились своим высоким происхождением, своей властью и могуществом, а напротив, бывали запросто у обыкновенных смертных, интриговали также, как и все смертные, брали взятки в виде жертвоприношения так же просто, как берут их простые смертные, влюблялись, но не стрелялись, не вешались и не глотали фосфорных спичек от безнадежной любви, как это делают теперь гимназисты и юные поручики.
Отдел косметической химии был тогда только в зародыше, и дамы для фальсификации красоты прибегали к весьма несложным составам, вследствие чего мужчины легко отличали натуральную красоту от фальсифицированной гораздо легче, чем теперь отличают поддельное масло, вино и прочие молочные продукты. Адвокатов, биржевиков, докторов, банков, банкиров, инженеров, ростовщиков, тюрем и больниц еще не было. Словом, моя сказка относится к той эпохе, когда люди уже отличались значительно от животных, ибо на четвереньках не ходили и с корыта не кушали, но все-таки прогресса еще не было. Разных философских систем еще не знали, хотя ученые уже были, но они утопали в волнах науки, называемой метафизикой. Вот в эту эпоху, в некотором царстве, в тридевятом государстве жил был один мудрый философ по имени Мальбранш; вечно загруженный в метафизические гипотезы, он как-то совершенно случайно набрел на мысль о функции мозговых клеток у трехмесячного зародыша в утробе матери.
Однажды, в поздний час ночи, когда он ломал голову над решением интересующего его вопроса, он вдруг услышал позади себя шелест; обернувшись, он увидел перед собой светлую фею дивной красоты; на ней была одежда, которой тогда еще не знали: ее платье было из тканей, какие теперь только можно видеть в ветринах «Au honheur des dames», причем на полу было больше материи, чем на ней самой; декольтирована она была за пределы, дозволенные в Петербургской благородке; на голове у нее был такой же лавровый венок, какими в наше время публика венчает головы одинаково и настоящих артистов, и опереточных кафешантанных див, и цирковых наездниц, и даже клоунов. (Замечательно, как в наши дни подешевели лавры).
Она подошла твердой поступью к философу, фамильярно положила ему руку на плечо и сказала:
- Зачем, о великий мудрец, ты так ломаешь свою мудрую голову? Разве ты ничего не знаешь о «рефлексах мозга»? Да будет тебе ведомо, что все идеи человеку прирождены…
- Но кто же ты? – спросил философ.
- Я? Я старшая камеристка богини мудрости – Минервы. Это она прислала меня к тебе.
Впоследствии, однако же, оказалось, что это была дочь Плутоса, богиня лжи Армнизиса, бежавшая с Олимпа с каким-то прапорщиком из конвоя Марса.
Сказав это, фея исчезла. Но Мальбраншу так понравилась ее идея, что он записал наскоро ее основную формулу, а затем развил ее и составил целое философское учение в сто томов, «О прирожденности идей». Лоялистам, янсенистам, клерикалам и вообще ученым метафизикам это новое учение так понравилось, что они на общем собрании Сорбонны постановили: «Так как все идеи прирождены и человек помнит все, ничего не смысля, то поэтому все пять чувств вместе с памятью оказываются совершенно лишним балластом, а потому, упразднив таковые, изъять их из обращения. На эту пору в двор Сорбонны забрел каким-то образом козел, проживавший на конюшне у поэта. Подслушав толки ученых и их решение, он страшно возмутился. Надобно при этом заметить, что метафизикой он совсем не занимался. Козел, хотя и носит рога, как носят их и многие мужчины, но своим козлиным чутьем понял, что ученые наглупили. Еще я, кстати, замечу, что животные, как в старину, так и в наши дни, имеют множество преимуществ перед людьми, ибо у них нет тех многих недугов, которыми страдают люди; так, например, у них нет налогов, податей, дипломатов, скверных болезней, отцов-иезуитов и карточных игр. Так вот, говорю я, возмутившись постановлением ученых метафизиков, козел побежал во всю свою козлиную прыть к своему другу Пегасу, с которым он делил все радости и печали на конюшне, и обо всем ему рассказал. Пегас, в свою очередь, был страшно взбешен случившимся и потому, недолго думая, он немедленно помчался к Музам и отрапортовал им все по пунктам. Музы, страшно опечаленные глупостью ученых метафизиков, доложили обо всем своей матери, богине Памяти, Мнемозинте; а та немедленно отправилась с жалобой к Зевсу. Меж тем, разгуливавшая с фальшивым паспортом богиня лжи Армнизиса не дремала, и новое учение, в очень короткое время, охватило все слои общества; даже лакеи, горничные, кухарки и извозчики твердили бессознательно: «Долой память! Все идеи прирождены: все это рефлексы».
Зевс, внемля справедливой жалобе своей старшей дочери, собрал совет из всех первоклассных богов и богинь Олимпа и предложил решить вопрос о мерах, которые могли бы быть приняты для искоренения вредного учения. Начались прения, и первоклассные боги начали предлагать меры, каждый по своей специальности. Так, например, Марс проектировал ассигновку довольно крупной суммы для сформирования армии, которую, по его мнению, следовало послать на землю, чтобы задать «глупым людишкам хорошую трепку». Проект не был принят по неимению в наличности экстраординарных сумм на сей предмет. Вакх предлагал устроить побольше кабаков, пивных и портерных, с правом продажи питей «распивочно и на вынос», с тем чтобы вместо сидельцев дозволено было прислуживать публике его дочерям – Вакханкам. Меру эту бог пьянства мотивировал тем, что в пьяном виде человек не способен ни на какие умствования. Венера предлагала повсеместное устройство кафешантанов и танц-клубов с упразднением всякого полицейского за ними надзора и с уничтожением цензуры над романсами и куплетами, которые брался сочинять для сих заведений Аполлон в компании с музыкантом Орфеем. Сатир, со своей стороны, предлагал издание журнала с карикатурами. Это предложение вызвало самые бурные и самые продолжительные прения, какие иногда бывают в думах, когда обсуждается вопрос об распределении между господами гласными общественного пирога, но было отвергнуто, так как было доказано некоторыми, что и «погромче были витии», чем урод Сатир, «да не сделали пользы пером» и «дураков не убивали»; при том же кто-то уличил публично почтенного бога смеха в продажности и в шантажных проделках. Долго совещались. Наконец, по предложении самой жалобщицы, принято было большинством голосов следующее решение. Дабы достойно наказать дерзновенных людишек, постановили: «отнять у них дивный и лучший дар богов – память, которую они осмелились отрицать и оставить им для домашнего обихода один лишь инстинкт. Поручить Плутону это решение, неукоснительно и безотлагательно, привести в исполнение; дочь Плутоса – богиню лжи, по имени Армнизису, разыскать, как шатающуюся беспаспортную беглянку, препроводить на Олимп и водворить ее на место ее прежнего жительства».
Сказано – сделано. Плутон немедленно спустился на землю и ночью, когда люди предавались сладкому сну, лишил их памяти, оставив в их распоряжении один инстинкт.
Произошло страшное смятение, ужасное замешательство, нечто вроде того, какое имело в городе Вавилоне, при постройке известной каланчи. Потеряв память, люди забыли все; всякие воспоминания, даже о том, что накануне происходило, улетучилось из памяти. Они утратили понятие об употреблении простых предметов и даже забыли название их; забыли, как зовут жен, детей и даже их самих. Проснувшись, мужья, по опутавшемуся у них инстинкту, потянулись к женам за «законным поцелуем», но так как жены по тому же инстинкту, не особенно бывают расположены к расточению ласк законным супругам, то сии последние, вместо поцелуев, были награждены пинками и прогнаны прочь. Мужья, в свою очередь, потеряв память, по тому же природному инстинкту принялись ухаживать за боннами, горничными и кухарками. Потеряв понятие об одежде, мужчины стали наряжаться корсеты и даже белиться и румяниться стали, а дамы надели панталоны, стали посещать трактиры, кабаки и принялись пить водку не хуже мужиков. Долг, приличие, стыдливость, различие полов – все улетело из памяти, все разом было забыто, все пошло вверх дном. По инстинкту прирожденного любопытства слуги входили бессознательно в кабинеты своих господ, рылись в их ящиках, комодах, шкафах, шкатулках и, по тому же инстинкту, забирали все, что ни попадалось под руки: ценные вещи, одежду и деньги; господа же, по тому же инстинкту, хотя и приходили в ужас от такого нахального разграбления и хотели кричать: «Караул! Спасите! Грабят!», но сама идея о грабеже, увы, улетучилась из их памяти, забыв даже, как нужно протестовать и звать на помощь, они смотрели на все это молча. Молодежь всех сословий и званий, по влечению одного лишь инстинкта, стала по-зверски удовлетворять свои животные потребности, не различая всякой прачки от графини. А графини, как и прачки, принимали благосклонно ласки своих слуг. Лакеи входили свободно в спальни и будуары своих госпож, как и господа их в комнаты своих горничных и прачек. Ученые, нарядившись в одежды шутов, отправились в свои аудитории и стали с кафедр читать слушателям такую ахинею, что никто ничего не понял и они сами ничего не понимали. Ученики, вместо уроков, стали заниматься политикой, как взрослые дипломаты; вместо учебников у ребятишек вдруг очутились в руках философские разные книжки, в роде сочинения «О капитале и труде» и т. п., а гимназистки последних четырех классов набросились на «Физиологию любви» доктора Дебе, принялись штудировать экспериментальную физику и стали читать запоем «Последнее слово науки» в популярном изложении, иллюстрирующее «половой подбор», развитый потом ученым англичанином Дарвином. Кассиры, казначеи, директора банков и т. п. деятели, потеряв вместе с памятью понятие о различии между собственными шкатулками, комодами, кошельками и т. п. хранилищами и общественными сундуками – стали забирать с последних все деньги и перекладывать в свои хранилища. Судьи смешали профессиональных воров и червонных валетов с честными обывателями, оправдывали первых и обвиняли последних. Адвокаты потеряли всякое понятие о различии между грязными и чистыми делами. Любого, самого талантливого публициста, можно было купить за дешевую цену. Члены муниципальных советов, забыв про долг, обязанность и честь, стали грабить общественную казну: вместо отдачи с публичных торгов различных общественных работ и поставки сторонним лицам они сами делались подрядчиками и поставщиками. Лавочники и торговки, вместо доброкачественных товаров и продуктов, стали сбывать потребителям всякую дрянь, гниль и подмес. Таких, например, продуктов как масло, молоко, сметана, мука, вино, водка, табак, чай и т. п. совсем нельзя было брать в руки; так все было фальшиво и фальсифицировано, что потребители рисковали отравиться, городских же лабораторий и санитарного надзора в том совершенном виде, в каком мы теперь видим в нашем городе, тогда еще не было. Воры стали читать проповеди о неприкосновенности прав собственности; прелюбодеи – о святости брака, безбожники и атеисты носились с Евангелием, а кровосмесители принялись за спасение падших.
Так продолжалось десять дней и десять ночей. Наконец, на одиннадцатые сутки все из памяти людей до того изгладилось, что они совсем лишились дара слова и только в одних бессвязных звуках что-то выражали, но никто друг друга понять не мог. Наступил час обеда, бросились на рынки, но рынки оказались пустыми. Как и где добиться пищи – никто догадаться не мог. Все бессмысленно смотрели друг на друга и мычали, издавая невнятные звуки. Целовальники разгуливали в президентских мундирах, лакеи щеголяли в платьях своих господ, а господа в лакейской ливрее. Жрецы появлялись только в собрании, а их шапки и красные мантии на их конюхах.
Вопль, смятение, плач и скрежет зубовный поднялись ужасные. Нищета и голод угрожали жалкому роду людскому.
Добрым девам жаль стало злых и неблагодарных людей, они упросили мать свою, Мнемозину, возвратить злым людям память. Добрая богиня спустилась на землю и промолвила: «Безумцы! Я прощаю вас! Но знайте наперед, что нет памяти без рассудка, без рассудка нет чувства, нет сердца, а без сердца вы погибните!»
Люди были очень благодарны доброй богине за оказанную им милость. Только одни метафизики, приняв холодно эту милость, промолвили: «Эта глупая богиня – философии не знает». (Приазовский край - 86 от 04.04.1892 год).
1899 год
«Из прошлого. Любопытный эпизод, характеризующий дореформенные времена, находим мы в «записках» покойного В. М. Жемчужникова, печатающиеся в «Вестнике Европы».
- В 1832 году, – рассказывает автор, – отец мой был назначен губернатором в Кострому. Перед отъездом он являлся к государю Николаю Павловичу. Он готовился уже уйти, когда государь вернул его со следующими словами:
- Жемчужников, постой! На прощанье я расскажу тебе арабскую сказку. Слушай ее со вниманием! При жизни и царствовании покойного моего брата Александра I, костромской раскольник, купец Папулин, испросил позволение устроить близ города Судиславля богадельню на 12 человек. Богадельня была устроена и по смерти купца Папулина перейдет по собственному его желанию в приказ общественного призрения. При вступлении моем на престол, я узнал, что в этой богадельне содержатся не 12, а несколько сот человек, что она устроена в лесу в виде замка, с подземными ходами, и в ней скрывается много беспаспортных и беглых, которую, по его мнению, следовало посмотреть. Узнал я это случайно: многие из причастных к заговору 14 декабря направились туда, чтобы скрыться, и были пойманы. Я призвал к себе рано поутру министра внутренних дел и шефа жандармов. Мы втроем рассуждали в этой комнате о том, какие принять меры, чтобы захватить всех беглых, скрывающихся в этой богадельне, и решили, чтобы министр внутренних дел и шеф жандармов, сохранив все это дело в тайне, отправили немедленно, каждый по одному чиновнику, в Судиславль. В 10 часов утра они вышли от меня, а в 12 часов пополудни я уже получил от них донесение, что выбранные ими чиновники выехали из Петербурга. Скорее этого уж, кажется, и требовать невозможно. Не правда ли? Но участники раскола Папулина успели проведать о моем распоряжении, и чиновники, по приезду в Судиславль, нашли замок пустым, со свежими следами недавних жильцов и с глухой, полунемой старухой, которая ничего не могла рассказать, хотя бы и хотела, остальные скрылись. Следовательно, они были извещены о скором приезде чиновников. С тех пор прошло около пяти лет, но это дело, несмотря на мое личное в нем участие, нисколько не продвинулось. Вот арабская сказка, которую я хотел тебе рассказать на прощание. Теперь ты едешь в Кострому губернатором, и я поручаю тебе заняться этим делом и принять меры, которые тебе заблагорассудятся. Прощай! Действуй благоразумно и осторожно!
Получив такую инструкцию, Жемчужников по приезду на место ретиво принялся за дело. Но из этого ровно ничего не вышло. Спустя некоторое время Жемчужников уехал, а костромской полицмейстер Небольсин, откровенно сознавшийся новому губернатору, что он находится на полном иждивении у купца Папулина, потирая руки от удовольствия, и по-прежнему себя чувствовал превосходно. (Приазовский край - 89 от 04.04.1899 год).