Всем привет! С вами «Музейная среда» и я, директор Музея Транспорта Москвы Оксана Бондаренко.
На этой неделе мы отмечаем знаменательную дату — 125 лет Московского трамвая. Сегодня расскажем об отражении образа трамвая в произведениях русской литературной классики.
Вспоминая конкретных личностей, чье творчество вместило в себя Московской трамвай, первым на ум приходит, конечно же, Константин Паустовский. В цикле его автобиографических повестей находится настоящий кладезь для историков транспорта. В «Беспокойной юности» Паустовский зафиксировал последние относительно спокойные дореволюционные годы работы московского трамвая.
Константин Георгиевич описывал работу трамвайного хозяйства изнутри, он трудился вначале вагоновожатым, а затем, после инцидента, о котором расскажу дальше, продавал билеты в качестве кондуктора.
Именно из повести Паустовского мы узнали о том, что столичные трамвайные кольца имели свои прозвища: маршрут А, легендарная бульварная «ашка-аннушка», считался серебряным, а Б-букашка, следовавший по Садовому — медным. Названия произошли от определенной публики и монет, которыми она расплачивалась.
Но как же Паустовский взамен площадки вагоновожатого оказался на месте кондуктора? Даже булгаковский кот Бегемот не стесняясь говорил: «Я хотел бы служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы нет ничего на свете».
Виной тому была одна досадная неприятность:
«У меня за трамвайную службу было четыре неприятности.
Вначале я работал вожатым. Я водил вагоны по внутреннему кольцу "Б". Это была дьявольская работа. Вагоны ходили с прицепами. Сцепления были разболтаны, и потому было почти невозможно стронуть вагон с места без того, чтобы не дернуть прицеп и не услышать в ответ крикливые проклятья пассажиров.
Однажды у Смоленского бульвара на рельсы въехал белый автомобиль с молоком фирмы Чичкина. Шофер едва плелся. Он боялся, очевидно, расплескать свое молоко. Я поневоле плелся за ним и опаздывал. На остановках мой вагон встречали густые и раздраженные толпы пассажиров.
Вскоре меня нагнал один вагон линии "Б", потом — второй, потом — третий, наконец — четвертый. Все вагоны оглушительно и нетерпеливо трещали. В то время у моторных вагонов были не звонки, а электрические трещотки.
На линии создавался тяжелый затор. А шофер все также трусил по рельсам впереди меня и никуда не сворачивал.
Так мы проехали с ним всю Садовую-Кудринскую, миновали Тверскую, Малую Дмитровку, Каретный ряд. Я неистово трещал, высовывался, ругался, но шофер только попыхивал в ответ табачным дымом из кабины.
Сзади уже сколько хватал глаз ползли, оглушая Садовые улицы трещотками, переполненные пассажирами "букашки". Ругань вожатых сотрясала воздух. Она докатывалась от самого заднего вагона ко мне и снова мощной волной катилась назад.
Я пришел в отчаяние и решил действовать. На спуске к Самотеке я выключил мотор и с оглушительным треском, делая вид, что у меня отказали тормоза, ударил сзади чичкинский автомобиль с его нахалом-шофером.
Что-то выстрелило. Автомобиль осел на один бок. Из него повалил белый дым. Усатый шофер выскочил на мостовую, вытащил из кармана полицейский свисток и заливисто засвистел. Это было для меня полной неожиданностью. Я увидел, как с Самотечной площади бегут к вагону, придерживая шашки, околоточный надзиратель и городовой.
В общем, на следующий день меня разжаловали из вожатых в кондукторы».
Далее мы опустим сумбурный послереволюционный период, трамвайные перипетии которого были отражены в рассказах Набокова и Замятина, и перенесемся в 1920-е годы — в эпоху НЭПа, невиданной ранее миграции людей и, как следствие, переполненную, задыхающуюся от жилищного и транспортного кризиса Москву.
Основной и единственный способ относительно быстро и дешево пересечь бурлящий мегаполис в то время — оседлать, если удастся влезть, трамвайный вагон.
Трамвай в те годы — это нескончаемый источник вдохновения для бесчисленных рассказов, фельетонов и прочих легких литературных форм.
Движимый электричеством вагон, как немой свидетель и поставщик бытовых драм, присутствует в жизни каждого москвича — нескончаемо звеня и грохоча он везет гроздья свисающего с подножек народа на службу и обратно.
Корреспонденты московской газеты «Гудок» Илья Ильф и Евгений Петров посвятили трамваю немало своих бойких юмористических произведений. Иногда трамвай в них превращался в главное действующее лицо. Один рассказ так и называется «Любимый трамвай».
«Когда говорили о человеке бывалом, тертом, видавшем виды, выражались так:
— Он прошел огонь, воду и медные трубы.
Теперь говорят иначе, менее фигурально, ближе к делу:
— Он прошел испытания трамвая, невзгоды автобуса и ужасы такси.
Один троллейбус пока еще ничем себя не замарал, чистый, незапятнанный троллейбус, радость и утешение москвича.
А что касается трамвая… О! О трамвае надо писать целую книгу. А автобус! Это роман. А такси! Его тоже надо отобразить в художественной литературе. Это будет сборник веселых анекдотов, — как говорят на юге — вагон смеха. Сквозь трамвайные слезы, конечно.
Бывалый, тертый, видавший виды человек утром выходит на улицу. Он заранее все знает и ко всему приготовился. В одном кармане у него лежит никелевый гривенник {не затруднять кондуктора разменом). В другом кармане — второй гривенник (на тот случай, если первый украдут при передаче кондукторше).
Еще в одном кармане лежит желтенький бумажный рубль (может быть, оштрафуют — теперь энергично борются с висунами, а он в душе отчаянный висун). И есть еще один карманчик, самый далекий, самый тайный. Там лежат двадцать рублей (возможно «разбитие» стекла, а висун — человек служащий, не тащиться же в милицию для составления протокола, нельзя опаздывать на работу)».
Уже в 1930-е годы, после знаменитого трамвайного коллапса начала десятилетия, когда город замер в недвижимой пробке, трамвай начали заменять более прогрессивными транспортными средствами, в первую очередь метрополитеном.
С той поры трамвай постепенно сдавал позиции, уходя с центральных проспектов в тень боковых улочек, превращаясь в архаичный символ прежних времен.
При этом без трамвая по-прежнему никуда, на нем как и раньше висит самая большая доля пассажиропотока. Трамвайные рельсы пронизывают плоть города кровеносной системой нескончаемого движения.
Поэтому, когда глубокоуважаемый Михаил Афанасьевич Булгаков приглашает в Москву посланников нечистой силы, то в качестве оружия возмездия и средств передвижения та использует именно трамвай.
Магия сюжета в «Мастере и Маргарите» настолько велика, что заставляет верить в настоящие чудеса. Например, в то, что по переулкам Патриарших некогда действительно ходил трамвай. А ведь его там никогда не было.
Но это лишь подтверждает очевидный факт: Москва и трамвай связаны навсегда.
Конечно, между ними бывало всякое. В 1950-е годы, трамваю едва не подписывали смертный приговор. Булат Окуджава однажды напишет едва ли не поминальную оду трамваю, прощаясь с ним, как символом уходящей старой Москвы.
Москва все строится, торопится.
И выкатив свои глаза,
трамваи красные сторонятся,
как лошади — когда гроза.
Они сдают свой мир без жалобы.
А просто: будьте так добры!
И сходят с рельс.
И, словно жаворонки,
влетают в старые дворы.
И, пряча что-то дилижансовое,
сворачивают у моста,
как с папиросы
искры сбрасывая,
туда, где старая Москва,
откуда им уже не вылезти,
не выползти на белый свет,
где старые грохочут вывески,
как полоумные, им вслед.
В те переулочки заученные,
где рыжая по крышам жесть,
в которых что-то есть задумчивое
и что-то крендельное есть.
Когда были написаны эти строки трамвай все еще стоял на перепутье. Он мог остаться в прошлом, вместе со старой Москвой, а мог рвануть в новую эпоху, превратившись из гремящей повозки былых дней в стремительный лайнер будущего. И мы несказанно рады, что в итоге победил второй путь, по которому наш любимый трамвай добрался до своих современных 125 лет. С юбилеем!
Нам по пути ❤️