«Ужели она часто будет душить меня? — думал Райский, с ужасом глядя на неё. — Куда спастись от неё? А она не годится и в роман: слишком карикатурна! Никто не поверит...» Райского ужасает Полина Карповна Крицкая, но мне она «слишком карикатурной» всё же не кажется – возможно, потому, что среди моих знакомых была очень похожая на неё дама (и мы с мамой за глаза часто называли её именно Полиной Карповной).
Мне думается, что персонаж у Гончарова получился очень живой и запоминающийся. Давайте познакомимся поближе.
Впервые она появится в воспоминаниях Райского, как, делая визиты в городе, они с бабушкой «заехали ещё к одной молодой барыне, местной львице, Полине Карповне Крицкой, которая смотрела на жизнь, как на ряд побед, считая потерянным день, когда на неё никто не взглянет нежно или не шепнёт ей хоть намека на нежность». Тогда она за время визита «успела ему сказать, что у него глаза и рот обворожительны и что он много побед сделает, начиная с неё», немало смутив («"Армида!" - вслух, забывшись, сказал он, внезапно вспомнив об "Освобожденном Иерусалиме"». — «"Бесстыдница, беспутная! и ребёнка не пропустила!" — ворчала бабушка дорогой»).
Сейчас же перед нами предстаёт «жеманно кланяющаяся» «сорокапятилетняя разряженная женщина, в кисейном платье, с весьма открытой шеей, с плохо застёгнутыми на груди крючками, с тонким кружевным носовым платком и с веером, которым она играла, то складывала, то кокетливо обмахивалась, хотя уже не было жарко». Не изменилось одно – уверенность в своей неотразимости. Прощаясь после первой же беседы (хотя разговор был «больше практический»), она скажет: «Я заметила два взгляда, два только... они принадлежали мне, да, признайтесь? О, я чего-то жду и надеюсь...»
За прошедшие годы Крицкая успела овдоветь: «Полина Карповна вдова. Она всё вздыхает, вспоминая "несчастное супружество", хотя все говорят, что муж у ней был добрый, смирный человек и в её дела никогда не вмешивался. А она называет его "тираном", говорит, что молодость её прошла бесплодно, что она не жила любовью и счастьем, и верит, что "час её пробьет, что она полюбит и будет любить идеально"». Мы знаем, что своих детей «Крицкая отправила к дяде на воспитание, подальше от себя, чтоб они возрастом своим не обличали её лет», так как «одному "малютке" было шестнадцать, а другому четырнадцать лет». Но зато она окружает себя молодыми людьми – «она теперь старается заманивать новичков, заезжих студентов, прапорщиков, молодых чиновников. Она ласкает их, кормит, лакомит, раздражает их самолюбие. Они адски едят, пьют, накурят и уйдут. А она под рукой распускает слух, что тот или другой "страдает" по ней.
— Pauvre garcon [Бедный мальчик]! — говорит она с жалостью».
В романе её сопровождает «только что выпущенный кадет, с чуть-чуть пробивающимся пушком на бороде». Но, конечно же, она мечтает (ей ведь «до смерти хотелось, чтоб кто-нибудь был всегда в неё влюблён, чтобы об этом знали и говорили все в городе, в домах, на улице, в церкви, то есть что кто-нибудь по ней "страдает", плачет, не спит, не ест, пусть бы даже это была неправда») заполучить Райского, а потому и появляется всегда «в ненужное время в ненужном месте». То она приезжает с визитом в дом бабушки, намекая на родство чувств: «Теперь я знаю ваш образ мыслей, я уверена (она сделала ударение на этих словах), что вы хотите...и только свет...и злые языки...», - то появится в тот момент, когда он будет готовиться показать Вере свои работы («пред ним предстала... Полина Карповна, закутанная, как в облака, в кисейную блузу, с голубыми бантами на шее, на груди, на желудке, на плечах, в прозрачной шляпке с колосьями и незабудками»). И станет, разумеется, по-своему, комментировать увиденное: «Ах, как это мило! charmant, ce paysage [очаровательный пейзаж]! — говорила между тем Крицкая, рассматривая рисунки. — Qu′est que c′est que cette belle figure [Кто эта красивая женщина]? — спрашивала она, останавливаясь над портретом Беловодовой, сделанным акварелью. — Ah, que c′est beau [Ах, какая красота]! Это ваша пассия — да? Признайтесь».
Великолепна сцена, когда Райский работает над портретом Полины Карповны. Заручившись обещанием Веры присутствовать при сеансах, она приезжает «в палевом, газовом платье, точно в тумане, с полуоткрытою грудью с короткими рукавами, вся в цветах, в лентах, в кудрях. Она походила на тех беленьких, мелких пудельков, которых стригут, завивают и убирают в ленточки, ошейники и бантики их нежные хозяйки или собачьи фокусники». Райский работает с озлоблением: «У, какая противная рожа! — шевельнулось у Райского в душе, — вот постой, я тебя изображу!» Он требует: «Только сидите смирно, не говорите ничего, мешать будете!» Полина Карповна покорно отвечает: «Не дышу!..» — и старается буквально выполнить это обещание («у ней на лбу выступили крупные капли, как белая смородина, и на висках кудри немного подмокли»). Райский же в своём озлоблении «неумолимо мазал кистью, строго взглядывая на неё», он «сам устал, но его терзала злоба, и он не чувствовал ни усталости, ни сострадания к своей жертве».
Но даже обморок («"Ох, ох — je n′en puis plus [я не могу больше] — ох, ох!"— начала Крицкая, падая со стула») не охлаждает стремлений Полины Карповны…
Уверенная, что Райский заинтересован ею («Она умела заманить его к себе обедать и уверяла, что "он или неравнодушен к ней, но скрывает, или sur le point de l′etre [близок к тому], но противится и немного остерегается, mais que tot ou tard cela finira par la et comme elle sera contente, heureuse! etc [но что рано или поздно всё этим кончится, и как она будет тогда довольна, счастлива! и т.д.]»), Полина Карповна отправляется искать его в саду и оказывается у обрыва в момент рокового свидания Веры и Марка. И происходит практически пародирующая совершающуюся в беседке драму сцена:
«— Я пришла... я знаю... вижю... вы хотите давно сказать... — шептала Полина Карповна таинственно, — но не решаетесь... Du courage [Смелей]! здесь никто не видит и не слышит... Esperez tout [Можете на всё надеяться]…
— Что "сказать" — говорите!..
— Que vous m′aimez [Что вы меня любите], о, я давно угадала... n′est ce pas? Vous m′avez fui... mais la passion vous a ramene ici [Не правда ли? Вы избегали меня… но страсть привела вас назад]...
Он схватил её за руку и потащил к обрыву.
— Ah! de grace! Mais pas si brusquement... qu′est-ce que vous faites... mais lassez donc [О, смилуйтесь! Не так резко… что вы делаете… оставьте…]! — завопила она в страхе и не на шутку испугалась.
Но он подтащил её к крутизне и крепко держал за руку.
— Любви хочется! — говорил он в исступлении, — вы слышите, сегодня ночь любви... Слышите вздохи... поцелуи? Это страсть играет, да, страсть, страсть!..
— Пустите, пустите! — пищала она не своим голосом, — я упаду, мне дурно...
Он пустил её, руки у него упали, он перевёл дух. Потом взглянул на неё пристально, как будто только сейчас заметил её.
— Прочь! — крикнул он и, как дикий, бросился бежать от неё, от обрыва, через весь сад, цветник и выбежал на двор».
Однако после этого она встретит его «с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не дома, в гостях — там много пили — и он выпил лишнюю рюмку — и вот "до чего дошёл"! Он просил прощения и получил его с улыбкой.
— А кто угадал: не говорила ли я? — заключила она. И под рукой рассказала всем свою сцену обольщения, заменив слово "упала" словом "пала"».
И именно она станет сплетничать о свидании в обрыве, всё поняв по-своему: «Говорит, что ты влюблен был в Веру, а она будто отбила, "извлекла" тебя из какой-то "пропасти", из обрыва, что ли!..» А из её слов сплетники сделают вывод, что Вера была с Тушиным…
И, конечно, очень логичным будет приезд Райского к ней с целью дать новый ход слухам, рассказав о предложении Тушина, ответе Веры («Нет, Иван Иванович, дайте мне (это она говорит) самой решить, могу ли я отвечать вам таким же полным, глубоким чувством, какое питаете вы ко мне. Дайте полгода, год срока, и тогда я скажу — или нет, или то да, какое...») и надеждах «лесничего» («Кажется, на другой день надежды его подогрелись, а мои исчезли навсегда»).
И добьётся своего: тотчас после его ухода по городу пойдёт новый рассказ. «Она осталась, как окаменелая, потом проворно позвонила.
— Коляску мне! — сказала она вошедшей девушке, — и одеваться — я еду с визитами!»
И с каким же восторгом будет она пересказывать Райскому рассказ о «падении» бабушки, хоть и перемежая его замечаниями вроде «Не пощадили даже и Татьяну Марковну, эту почтенную, можно сказать, святую!.. Какие есть на свете ядовитые языки!..»
***********
Один из провинциальных типов… Но очень живой и выразительный!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
"Оглавление" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь