Четыре студенческих общежития — узкие параллелепипеды, поставленные друг против друга на попа — образовывали глубокий каменный колодец. Кусочек асфальта, заключенный между домами, был дном этого колодца.
В теплое и сухое время года из распахнутых окон и балконных дверей несся магнитофонный рев. Улица всегда была в курсе, какие из отечественных и зарубежных исполнителей популярны в этом сезоне. На растянутых на балконах веревках хлопало сохнувшее на ветру жалкое импортное студенческое бельишко.
Случай, о котором я пишу, произошел поздней осенью. Морозным вечером на дно каменного колодца вкатила подвода. В ней, лихо помахивая вожжами и тпрукая, стояла конопатая бабка в тулупе. В охапке сена за ее спиной белела крышка алюминиевой фляги.
Бабка поднесла ко рту сложенные ковшиком ладони и зычно крикнула: «Молока комууу?»
Эхо понеслось от дома к дому, закрутилось, как бешеное, взметнулось вверх — и исчезло, растаяло в небе. На шум из–за угла выглянула ничейная кошка и неторопливо прошествовала по диагонали двора, отряхивая обожженные снегом лапки. За кошкой тянулась цепочка мелких следышков.
Только один раз скрипнула дверь, выпуская юркую, как мышь, вахтершу с термосом. Торговка зубами стянула рукавицы и наклонила флягу. Белая струйка с тихим звоном упала в узкое горлышко термоса. Смотреть на багровые пальцы, охватившие морозную флягу, было страшно.
Старуха пересчитала в красной разбухшей ладони мелочь, утерла кулаком конопатый нос — и застыла, как изваяние.
***
В это самое время в теплой и уютной 919–й комнатке одного из общежитий находилось четыре человека. Студент по имени Сережа, регулярно получающий повышенную стипендию, готовился к зачету по химии. В то время как вся группа отправлялась на очередной экзамен с немытыми головами, с ладонями, вымазанными в чернилах и с пятаками в туфлях, один Сережа сохранял присутствие духа.
Студент по имени Федя писал письмо далекому стройотрядовскому другу в солнечный Азербайджан.
Обнаженный по пояс студент Курбанов возлежал на кровати, закинув красивые мускулистые руки за голову. К зачету он не готовился, потому что с первого захода ни разу не сдавал ни одного предмета. Поэтому Курбанов готовился сразу к пересдаче, а пересдача по химии была назначена только на восьмое число.
Рядом с Курбановым сидела девушка Наташа, которая пришла сюда из женского крыла в халате, бигуди и тапочках. Она с материнской жалостью ворошила его кудри.
Студент Курбанов и девушка Наташа третью неделю были мужем и женой. Ключи от отдельной комнаты комендант обещала выдать после каникул.
А пока Наташа каждый вечер приходила в 919–ю, чтобы покормить мужа горячим и взять что-нибудь в постирушку.
Четвертая кровать пустовала. Ее хозяин, студент Ежов который вечер по неизвестным причинам задерживался в институте допоздна.
Курбанов крякнул и повел голыми плечами. Наташа вспомнила о рубашке, расстеленной у нее на коленях для штопки. Она неохотно извлекла пальцы из вьющихся волос мужа и стала рассматривать рубашку на свет, качая головой и шевеля губами.
***
Федя написал адрес, провел по краю конверта языком и пришлепнул по нему.
Курбан, — попросил он. — Ты завтра в первую. Отпустишь?
Тот, не глядя, протянул руку за письмом, прочитал адрес и бросил конверт обратно:
Лопух. Адрес неверно написал.
Наташа воткнула иглу в нагрудный кармашек и тоже внимательно перечитала надпись на конверте.
Прав Курбанчик, — укоризненно сказала она. — Ты слово «Азербайджан» не так написал. Исправь сейчас же.
Федя почесал ручкой в затылке. Ему было стыдно, что он не знает, как пишется название бывшего союзного государства.
Сереж, — попросила чуткая Наташа. — Ты у нас умница. Помоги человеку.
Сережа поднял всклокоченную голову от учебника по химии и затравленно оглянулся вокруг, стараясь вникнуть в то, о чем его просят. Наташа сердобольно повторила вопрос. Сережа утомленно прикрыл веки и выдал что-то мало похожее на истину:
Может, Азейбарждан?
Нет. Где-то ты буквы перепутал. Совсем мы, ребята, с этим зачетом до ручки дошли.
В комнате возникло оживление. Обитателей 919-й объединило чувство, знакомое людям, разгадывающим один на всех кроссворд. Все бродили глазами в потолке и выкрикивали версии.
Ай-зей–бар–джан! — скандировал самый безграмотный Федя.
Айзер–баджан! — стоял на своем Курбанов.
Наташа заткнула уши:
Ну что вы, в самом деле. Федя, у тебя же атлас есть.
Я его в четвертую общагу девчонкам отдал. Сейчас к соседям схожу, может, они знают.
Луку займи две головки, — крикнула вслед Наташа. — Хоть картошки вам нажарю, горемычные.
***
Через некоторое время в коридоре послышался ужасный грохот. Дверь распахнулась. Но грохот производил не Федя с луковицей, а студент Ежов.
Немного о вошедшем.
Ежов слыл незаурядной личностью на курсе. Во-первых, ему быстро удалось встать на короткую ногу со всеми преподавателями. Группа с замиранием сердец ждала того дня, когда он потреплет по плечу главу института: “ Ну что, брат ректор?»
Между сессиями студент Ежов вечно что-то изобретал. Хотя ничего пока не получалось, он не унывал, памятуя, что отрицательный результат — результат тоже.
На первом курсе его заинтересовала теория относительности, которую развивал на лекции розовощекий физик. Он рассказывал, что если космический корабль запустить со скоростью света (что практически невозможно), то время в пространстве корабля остановится.
А если, пофантазируем, кораблю придать еще большую скорость, то он способен будет приземлиться в прошлом. Развивая разные скорости, можно вернуться, скажем, во времена Киевской Руси и даже — пещерных людей!
Ежов был потрясен, изумлен. Он возбужденно ерзал по скамейке и все порывался вскочить и поспорить с физиком.
Весь семестр он пропадал в лаборатории, озабоченно шептался с преподавателем и конструировал нечто таинственное. Это «нечто» однокурсники прозвали машиной времени: в ней Ежов собирался лететь в гости к пещерным людям.
В конце семестра Ежов разобрал конструкцию и публично покаялся в грехе самонадеянности, неустанно цитируя Экклезиаста: “ Умножая знания, умножаешь скорбь».
Но он лучше всех на курсе выучил законы физики, и у преподавателя, принимавшего у него экзамен, на розовых щечках играли ямочки от удовольствия.
Другим изобретением Ежова был эликсир молодости. Благодаря ему он стал первым успевающим по химии, и химичка не могла на него нарадоваться.
Ежов по выведенной им накануне ночью формуле на кафедре органической химии приготовил состав и хранил жидкость в запаянной колбе под койкой в общежитии.
***
Итак, дверь распахнулась, и появился Ежов, с грохотом волоча флягу. Вслед вошла бабка в бараньем тулупе. Провести человека без документа мимо ехидной остроглазой вахтерши мог только один человек в общежитии — Ежов.
Появившийся в дверях Федя с луковицей ойкнул, попятился, думая, что ошибся комнатой. Но заметил из-за могучей бабкиной спины Наташу и юркнул к своей койке.
Ежов пошуровал в тумбочке и извлек пустую банку, бабка с готовностью ее наполнила. Ежов заплатил и с выжиданием оглядел присутствующих. Наташа заторопилась, тоже нашла какую–то посудинку. Бабка и ее наполнила до краев и взамен получила сторублевку.
Когда бумажка исчезла в кармане, Наташа запоздало подумала, что сто рублей — это два комплексных обеда в столовой: для нее и для Курбанова.
Федя с Сережей переглянулись, скинулись и приобрели три литра на двоих. Остальное бабка, рокфеллерски махнув рукой, выплеснула в большую кастрюлю из–под супа. Подхватив флягу, она пошла к двери.
Тут Наташа спохватилась, бросилась останавливать бабку, заговорила горячо:
Да что же это, мальчишки? Бабушка нам наверх молочка доставила, а мы… Бабушка, оставайтесь с нами чай пить с молоком!
Сразу на свет Божий извлеклись две закопченные сковороды (вторая доставалась в экстренных случаях). Федя с Сережей мигом начистили с четверть ведра картошки и утащили жарить на кухню.
Наташа сбегала в свою комнату и вернулась с коробкой конфет ассорти, которую хранила ко дню рождения Курбанова.
На столе сдвинули конспекты, учебники, постелили испорченный ватман, быстренько накрыли на стол. А в центре водрузили кастрюлю с молоком, откуда не возбранялось черпать ложкой.
Бабка подвернула шерстяную сборчатую юбку, не ломаясь и не отнекиваясь, уминала жареную картошку. На Ежова она смотрела с умилением и говорила Наташе:
— Я уж озябла, а покупателей нету… А тут он, касатик. «Айда, грит, бабуся» — и с собой в лифту, и в сей момент раскупили, только на три этажа спустились. Вона, девонька, какой душевный паренек. Приглядись–ко да выйти замуж.
Наташа смущенно улыбалась и глазами просила не сердиться студента Курбанова.
Обстановка сложилась такая уютная и располагающая, что Федя вдруг стал тихонечко подталкивать Сережу локтем. Тот и извлек из картонной коробки бутылку безобиднейшего сухого вина. Несмотря на протесты Наташи, разлили: всем на донышки, а бабке полстаканчика.
***
Стало весело: бабка спела матерную частушку. Федя все порывался
произнести тост, но кроме первой фразы: «Жила-была 919–я», — ничего придумать не смог.
Бабка разомлела и стала похрапывать, Наташа уложила ее на Федину койку. У Ежова тоже слипались глаза, но он превозмог себя и вышел с парнями покурить.
Наташа закончила уборку посуды и выглянула к ним.
— Нехорошо получилось, мальчики, — сказала она, посмотрев из окна на дно «колодца». Там грустно стояла мохнатая заиндевевшая кобылка. — Напоили бабку.
Федя почесал в затылке:
— Где же я спать буду?
Наташа снова неодобрительно покачала головой и пошла взглянуть на бабку. Она включила в комнате свет и закричала. На Фединой койке крепко спала, обняв подушку пухлыми веснушчатыми руками, рыжая толстая девка в задравшейся сборчатой юбке.
Наташа вылетела, как сумасшедшая.
— Где Ежов? Ежов, это ты? Ты натворил, сознавайся?
Курбанов, Сережа и Федя повытаскивали из ртов папироски и уставились на нее. А Наташа волокла Ежова в угол, яростно трясла его и шипела:
— Ты с ума сошел? Что ты наделал своим дурацким эликсиром молодости? Бабка сто лет назад родилась. Что же теперь будет? Ведь ее искать станут.
Не станут, — оправдывался Ежов. — У нее родных нет, она говорила.
Куда нам ее девать, ты об этом думал? — чуть не плакала Наташа.
Я договорюсь — устроим на рабфак в виде эксперимента, — бормотал Ежов. — Она пять классов закончила, грамотная бабка… То есть не бабка уже. Я с ней позанимаюсь. Вы ее с девчонками в ГУМ сводите, оденете по–человечески.
***
А на Фединой койке сладко спала веселая толстая девка Фимка и знать не знала, что уже почти зачислена в студентки столичного вуза…
В этом месте Ежов открыл глаза. В комнате находился только студент Сережа, зубривший учебник по химии. Федина койка пустовала.
Серый, где бабенция? — всполошился Ежов. Сережа смотрел кроличьими глазами, вникая в то, о чем его спрашивали.
Уехала. Остальные в столовой.
Ежов потемнел лицом, медленно натянул на голову одеяло и окоченел, как труп. Не исключено, что все великие люди именно так переживают провал своих изобретений.
Скоро труп зашевелился. Ежов уселся, свесив худые бледные ноги. Лицо его было задумчиво, просветлено и прекрасно.
Серый! А здорово было бы узнать, что чувствует человек, перенесенный на несколько эпох вперед. Его ощущения, ассоциации и вообще… А, Серый?
Сережа затравленно смотрел из-за учебника.
***
В эту ночь спали все, кроме Ежова.
Студент Сережа спал и видел, как он сдает зачет по химии.
Студент Федя вздыхал и бурно ворочался во сне: ему вспоминалось, как 1 апреля прошлого года от неизвестного адресата он получил тяжеленную посылку. И вез ее с пересадками в метро и трамвае, и тащил, обливаясь потом, три квартала, и волок до лифта, и водрузил, наконец, в комнате на стол. На столе уже предусмотрительно были разложены кружки, ложки и вилки, и вокруг стола начали собираться молчаливые отощалые обитатели соседних комнат, потому что до двадцатого числа — дня получения стипендии — было еще далеко…
И в благоговейной тишине ящик был вскрыт, но… Вместо ожидаемых копченых тушек, колбас, яблок и печенья они, потрясенные, долго по очереди вынимали: сначала ржавые гантели, потом пустые банки из–под майонеза, потом грязный сапог с пудовым каблуком и пудовым же комком осенней грязи и, наконец, плоские и замасленные, как блины, тапочки, по которым и был опознан автор розыгрыша… Плохо пришлось тогда студенту Ежову.
Наташа спала в женском крыле и во сне вдумчиво и тихо целовала в губы студента Курбанова.
Курбанов спал и не видел ничего.
Бабка спала на печи в своем бревенчатом домике под пахучим лоскутным одеялом и видела себя семидесятилетней давности: как мать лупит ее по чему попало за то, что Фимка в великий пост забралась в погреб и выжрала из горшка сметану. А Фимка воет для виду, размазывая слезы по конопатому лицу.
Вообще, бабка в этот день забыла о радикулите и чувствовала себя удивительно молоденькой. Но Ежов не мог знать об этой чудесной метаморфозе.
Он, сгорбившись, заслонив от спящих ребят лампу, писал начало научного труда под мудреным названием “ О градации личности, имеющей возможность перемещаться в эпохах, значительно отстоящих от ее собственной».
Первые абзацы пестрели орфографическими и стилистическими ошибками, так как до сих пор автор был не в ладах с грамматикой. Но уже сегодня после лекции Ежов заходил на кафедру русского языка и занес в записную книжку дни занятий кружка «Языковедъ», а также имел разговор с доцентом, ведущим курс психологии.
Все еще только предстояло.
Мои рассказы, которые, возможно, вы не читали: