В крайний в деревне дом у моста на речке Тырлянке сегодня пришло горе: умерла Просковья, жена Гаврилы Кечина, которую все звали Белкой. В деревне упрощают имена, данные попом при крещении: так, Гавриил становится Гаврей, а Просковья Проской.
Потосковал-погоревал Гавря недельку для приличия и решил подыскать замену — была у него одна на примете. Она была из здешних, на один год его старше и нравилась ему, а звали ее Федоской. И вот, всё у них уже шло к свадьбе, но она искупалась в речке Тырлянке сразу после Ильина дня и заболела. Когда Федоска заболела, ее жених Гавря привел себе из соседнего села жену Проску, и стали они жить-поживать и добра наживать. Но вдруг Федоска стала глухонемой. Поначалу она пыталась говорить по памяти, сильно коверкала слова, и всё у нее получалось так, что ничего, кроме смеха, не вызывало. Поняв это, она замкнулась в себе и ушла из своего дома в соседнюю деревню, где построила себе домик-мазанку.
Все деревни обычно строятся вдоль берега, а Ивановку поставили поперек. И никому от этого плохо не было, кроме Гаври. В его крайний дом всегда стучались запоздалые путники, уставшие и озябшие. По молодости он ругался с непрошеными гостями, а те, в свою очередь, били стекла. Со временем пришлось смириться, пускать их и отогревать, а некоторые валились на пол без спроса и спали до утра. Теперь пешком ходить люди разучились, ждут попутки, и ночных гостей поубавилось. Гавря даже скучал по ним. Теперь, без Проски, думал он, тоска привяжется, и решил навестить Федоску.
Они жили в разных деревнях, но на одном берегу и в пределах видимости человеческого глаза. Гавря раза два, под мухой, пытался с ней пообщаться, но разговора не вышло, оба раза она выпихивала его из своей мазанки. Он угомонился: не хотел дурной славы, понимал, что виноват перед ней. Он старался избегать встреч с Федоской и даже для этого ходил в соседнее село Благодатку другой дорогой, по левому берегу речки. В мыслях он решил, что речка — это черта между ними. Но сердцу не прикажешь, хотелось ему на нее взглянуть. Так идет, бывало, стреляет глазками в сторону дома Федоски— вдруг доведется ее увидеть. А уж если увидит, то целую неделю всем улыбается, как блаженный.
Федоска ходила по своему правому бережку и пустыми мыслями себя не баловала. Замуж ее никто не взял, да и нужды никакой она не испытывала. Всё у нее было: небольшой огородик, три курочки с петушком и пенсия в двенадцать рублей. Да еще лес был под боком, а это грибочки и ягодки. Вот при этом великолепии и свалился, как снег на голову, Гавря Кечин со своим сватовством. Думает про себя: будь что будет, а Федоске первой предложу, а там пан или пропал.
Застал он ее за стряпней в печке, она пекла пряники-жаворонки. Запах напомнил Гавре детство и бабушку, которая тоже когда-то пекла эти пряники: уж сколько времени прошло, а вот вспомнил. Но пряники пряниками, а у Гаври хлопотное дело: как это объясниться в чувствах с глухонемым человеком, если вы оба не умеете ни писать, ни читать? Федоска всё хлопотала с жаворонками, и пока не выставила их на подоконник студить, на Гаврю не обращала никакого внимания.
Покончив с пряниками, она вытерла руки о фартук и уставилась на него, как будто до этого его не замечала. Гавря растерялся, встал, поглядел на нее жалобно и сказал:
— Схоронил я свою Проску. Вдовец, значит, теперь. Совсем один остался. Может, пойдешь за меня, Феня?
Она молчала, как рыба, но смотрела по-доброму. Он чувствовал, что она поняла его вопрос, и думал, что теперь она просто ломается для приличия. Опершись на дверной косяк, он начал перечислять свое богатство:
— Курей не много, — он показал восемь пальцев и, приставив ладони к ушам, добавил: — Есть кабанчик маленький.
Вдруг Федоска встала и подошла к своим жаворонкам. Подошел и Гавря подивиться на такую красоту. Тут были и большие птички с раскрытыми крылышками и маленькие птенчики с раскрытыми клювиками. Такую красоту жалко есть, но, попробовав, трудно остановиться — во рту тает. Гавря взял одного в свои руки, но Федоска отобрала у него и посадила птичку на место.
Федоска заметила кого-то в окне и начала наспех собирать свои пряники в фартук. Она спешила, не обращая внимания на Гаврю, и, не одевшись, поспешила на улицу. Там шел мальчик лет двенадцати с сумкой через плечо. Он заметил спешащую к нему бабушку и остановился. Довольная, что успела, она стала доставать из фартука жаворонков и передавать их мальчику. Он, хотя и старался казаться взрослым, не нашел в себе силы отказаться от таких подарков, уж очень вкусно они пахли. Насовав ему целую пригоршню жаворонков, которых он бережно держал, боясь раздавить или уронить, она ласково погладила его по голове, а потом легонько толкнула в сторону его деревни.
Это все наблюдал со стороны Гавря, и до него вдруг дошло, что не пойдет за него Федоска. Это он лишил ее материнского счастья, предав с самого начала. Когда, поравнявшись с ним, она подняла на него свой взгляд, ее глаза были мечтательно влажными, но это не относилось ни к мальчику, ни тем более к Гавре. Она посмотрела на него и покачала головой, как будто отказываясь от его предложения. Он спросил ее: «Ты поняла меня?» Она кивнула и ушла в свой дом.