(Дорогие читатели! Повесть "Экскурсовод" слишком велика, чтобы ее можно было разместить в данном блоге одним единым файлом. Деление же ее на 5-6 последовательных отрывков, с моей точки зрения, испортит целостное впечатление. Всем, кто заинтересовался повестью, я могу выслать ее полный текст на любой адрес электронной почты или переслать в сетях "Одноклассники" и "Вконтактe" - Ваш автор)
Собираясь отправиться в небольшое однодневное путешествие, герой повести уже изучает на вокзале расписание поездов, но вдруг вынужден резко изменить свои планы после странной просьбы "дамы с собакой".
Сначала из непричесанной вокзальной разноголосицы у меня за спиной выделилось какое-то слабое, прерывистое шуршание, потом моей ноги что-то легонько коснулось, меня осторожно взяли под руку повыше локтя, чуть перебрав при этом пальцами, и я услышал негромкий женский голос:
- Простите, вы не могли бы подсказать, где здесь ближайшая аптека?
Я обернулся. Передо мной стояла невысокая, довольно молодая на вид дама в темных дымчатых очках и тонкой, похожей на школьную указку, палочкой в руках, а мои колени осторожно обнюхивала ее собака, лайка восхитительного пепельно-седого цвета с белой грудкой, затянутой в жесткую упряжку поводыря.
- Понимаете, - дама неопределенно кивнула головой через плечо в сторону эскалаторов к метро, - понимаете, тут в подземном переходе всегда был небольшой киоск, он нас с Тальмой обычно так замечательно выручал! А сейчас там все перекрыто и ремонт! - Она снова повернулась ко мне, теперь точно угадав направление и "глядя" мне почти прямо в лицо. - В нашу домашнюю аптеку нам теперь до закрытия ни за что не успеть, придется либо ехать в дежурную Бог знает куда, либо ждать до завтра, а нам это никак не с руки. Так что если бы вы были столь любезны...
Она говорила абсолютно спокойно и неторопливо, будто обстоятельно описывала случившуюся с ней небольшую неприятность подруге по телефону. Ни в голосе ее, ни в лице не было и тени того искательного выражения, с которым большинство из нас почему-то всегда обращается с подобной просьбой, извиняясь натянутой улыбкой в начале, торопясь с объяснениями и преувеличенно благодаря после получения указаний и советов.
- Если вы, конечно, не торопитесь, - она легонько кивнула, почти утверждая это.
- Нет, нет, я, в общем-то, скорее случайно здесь, - заверил я ее и замялся.
Вот ведь странное свойство моей натуры! Где бы я ни находился, меня почему-то везде и всегда принимают за местного и спрашивают дорогу. Но одно дело, пользуясь планом города и активно помогая себе руками и ногами, на ломаном англо-французском показать каким-то диким североафриканцам ближайший маршрут от Лувра к Нотр-Дам и совсем другое - растолковать всего-навсего трехсотметровый и почти прямой путь слепому.
- Ничего, ничего, - все так же спокойно и чуть ли не снисходительно сказала она, как-то угадав мои сомнения. - Если знаете, расскажите как умеете, мы с Тальмой разберем, не в первый раз!
Дама, наконец, улыбнулась, но и тут ее улыбка предназначалась не мне, а ее лайке, которую она, немного неуклюже нагнувшись, слегка потрепала по загривку, а та, усевшись у ее ног, в упор нацелилась на меня холодными сине-стальными глазами, такими же спокойными и невозмутимыми, какие они могли бы быть у ее хозяйки.
Внутренне поаплодировав обеим за такую уверенность в себе, я принялся объяснять дорогу, стараясь не частить и не сбиваться на второстепенные мелочи и приметы, благо аптека, действительно, была неподалеку: всего-то и подняться по большой, широченной лестнице перед вокзалом и свернуть налево за бельгийской кондитерской на углу. В принципе, вместо каких-то указаний в обычном случае здесь хватило бы косого взмаха рукой и двух слов, но я же не знал, как воспринимают дорогу незрячие и, закончив, тут же повторил сказанное еще раз, пытаясь двигаться по наезженной колее и не приплетать ничего лишнего.
Дама слушала меня, не перебивая и не уточняя, и лишь когда я окончательно замолк, удовлетворенно кивнула и со словами "Огромное вам спасибо, вы нам очень помогли!" протянула мне руку - не ту, кстати, которой только что гладила собаку.
Пожимая ее узкую, красивую ладонь, я почему-то подумал, что вот такие же изящные и грациозные пальцы были, должно быть, у королевы Анны Австрийской, о чем я как раз на днях много читал, и условный д'Артаньян или безусловные Бекингэм и Мазарини вполне могли чувствовать себя на седьмом небе, когда им доводилось целовать их вне рамок дворцового этикета.
Я хотел было еще предостеречь ее от боковых участков лестницы, где вечно бесчинствуют скейтеры, но дама, казалось, уже утеряла интерес к моим объяснениям. Это вовсе не выглядело бестактным, я просто ощутимо переставал существовать в ее системе координат, как это уже было каких-нибудь пять минут назад.
Присев на корточки, она обняла лайку за шею и проникновенно сказала: "Ну вот, Тальмочка, теперь мы идем туда, где были позавчера перед визитом в банк", и в этот момент обе они показались мне так похожи, что я вовсе не удивился бы, если бы и Тальма в ответ утвердительно кивнула хозяйке. Но лайка лишь ткнулась ей головой в плечо и широко завиляла хвостом, что явно выражало симметричную реакцию на нежность и доверие подруги.
Поворачиваясь в нужную сторону, дама все же благосклонно пожелала мне счастливого пути и приятного вечера, куда бы и с какими намерениями я сегодня ни ехал, - совершенно грандиозная формула, не будь она произнесена как бы вскользь и почти через плечо.
Ясное дело, обычная и почти необходимая в других граничных условиях фраза: "Давайте, я все же провожу вас" даже и не подумала родиться во мне, так что вместо отказа я услышал лишь некое невнятное мелодичное мурлыканье - очевидно, некое подобие походного марша дамы с собачкой.
" И юной девушки услышать пенье
Вне моего пути, но вслед за тем,
Как от меня дорогу разузнала!" - вспомнил я и поневоле улыбнулся: такой точной иллюстрацией к стихотворению Кристофера Лога показалась мне моя мимолетная встреча, пусть даже даму и с натяжкой нельзя было назвать юной девушкой, а мое состояние отличалось от счастливого самым решительным образом.
Небрежным взмахом руки дама между тем вновь превратила узкую палочку в длинную тонкую трость и описывая ею перед собой легкие шаркающие дуги, двинулась к скрытому за информационными стойками главному выходу, держа Тальму у левой ноги на коротком поводке. Завидев их, люди, конечно, расступались в стороны, но мне отчего-то показалось, что даже не будь у нее в руках этой безостановочно рыскающей по сторонам трости или собаки-поводыря рядом, она все равно легко нашла бы себе путь через плотную толпу, забившую сейчас центральную часть вестибюля вокзала, да и через любую другую толпу тоже. В ней не было и следа той зажатости, той внутренней сосредоточенности на своих ощущениях, которые, похоже, характерны для большинства незрячих, наверное, постоянно ожидающих каких-то подвохов со стороны окружающих их людей и вещей. Она шла свободно и неторопливо, почти вальяжно, будто прогуливалась с любимой собакой по принадлежащей ей одной и знакомой до последней мелочи садовой дорожке, покорно и удобно ложащейся под ноги. Ни нахохленности, ни напряженно ушедшей в плечи головы, наоборот - дама держала ее так высоко, прямо и величественно, словно та называлась главой и была увенчана короной или диадемой, а трость в руке являлась неким дополнительным символом ee могущества, которым она очерчивала вокруг себя пространство, не доступное простым смертным.
Это сравнение с королевой снова пришло мне на ум, и я с удивлением сообразил, что в течение нашего короткого разговора дама ни разу не отозвалась о себе в единственном числе, говоря лишь "мы", или "нас", или "наши", и было бы крайне забавно и не тривиально, имей она при этом в виду на самом деле лишь себя одну, а не их с собакой вместе.
" Чушь, конечно, полная! - подумал я. - Но с другой стороны, а что же в этом такого сверхфантастического! Мало ли сколько отпрысков сиятельных и коронованных в прошлом особ рассыпаны теперь по свету и живут частными лицами среди нас. Да, вот именно, среди нас и особенно у нас, в Германии, где их всегда было пруд пруди! Живут неизвестно в каких условиях, полностью сохранив, однако, чувство родовой особенности и богоизбранности - вплоть до того, что иногда ради шутки в разговоре на протокольное множественное число переходят. Почему бы среди них не быть и незрячим? Нет, в самом деле, - продолжал я фантазировать на всех порах, - в самом деле, вон, у Агаты Кристи в четверти романов, наверное, вся интрига построена на сходных чертах характера, неизменно и постоянно повторяющихся у близких родственников разных поколений - не во втором колене, так в третьем или, там, в четвертом. Да что там Агата Кристи, сам Шерлок Холмс однажды заметил, что иногда рассматривая фамильные портреты предков, можно поверить в переселение душ Пусть с известным преувеличением, с некоторой аффектацией, но заметил же! А Шерлок Холмс - это вам не викторианская истеричка какая-нибудь, это холодный, трезвый ум, это - авторитет! И там ведь, действительно, злодей Степлтон не просто как две капли воды был похож на своего далекого предка, сэра Хьюго Баскервилля, но и черный и жестокий характер того унаследовал - и это спустя несколько веков! А в случае с моей дамой разница во времени могла быть вдвое-втрое меньше, соответственно, и проявление типичных фамильных признаков резче и очевиднее"
Разумеется, вся это быстро промелькнувшая у меня в голове чепуха являлась самой что ни есть анекдотической опереточной мишурой. Но замешана она была, возможно, на чем-то вполне серьезном, раз уж в мыслях я машинально и легко называл женщину, с которой обменялся парой ничего не значащих фраз и которая уже успела скрыться за большим информационным табло в зале ожидания, "моей дамой", хотя, безусловно, сам никак не отличался для нее, незрячей, от сотен других, наполняющих вокзал людей, и лишь случайно оказался в поле ее притяжения и излучения.
Hу, да ладно, Бог с ним", - я пожал плечами, стряхивая с них эту театральную бутафорию и бижутерию, и снова повернулся к большому желтому щиту с расписанием поездов, от которого меня пару минут назад оторвали. Однако, это освобождающее движение было задумано, как видно, слишком вольно и широко и оттого вышло чересчур размашистым. Ненароком сделав полный круг вместо половины, я немедленно оказался в исходном положении - ни дать ни взять стрелка компаса или превратившийся в нее после всех своих странствий капитан бедный Гаттерас, с той лишь разницей, что те всегда показывали на север, а меня что-то властно притягивало в сторону южного выхода из вокзала, который, надо полагать, дама уже миновала. Да, как ни крути, a впечатление она оставляла не ординарное, и чтобы почувствовать это, кстати, вполне достаточно было бы, по-моему, даже не говорить с ней, но просто понаблюдать минуту-другую, как она движется среди людей, не задевая их и не позволяя касаться себя самое, будто является бестелесной тенью или проекцией в наш мир из какого-нибудь четвертого или еще более хитрого измерения. В этом смысле мелькнувшая у меня не слишком оформленная мысль о ней как реинкарнации члена какого-то царствующего в прошлом дома, была бы вполне уместна - какая разница, в самом деле, имеем ли мы в виду проекцию в наш мир существа из другого пространства или другого времени.
С другой стороны, явным следствием этой надмирности была и ее граничащая с небрежным невниманием к собеседнику манера разговаривать - ведь и в этом случае я тоже никак не мог претендовать на исключительность и полагать, что с другими первыми или вторыми встречными она общается совершенно иначе.
Подобные "фокусы" - чем бы они ни были вызваны - неизменно вызывали у меня реакцию полнейшего отторжения моего собеседника от всех добрых мыслей о нем: раз навсегда и вне зависимости от стажа нашего знакомства. И чем сильнее прикусывал я себе язык в прямом разговоре с таким субъектом, тем бОльшие водопады яда, желчи и сарказма изливалось после его окончания на его голову, наверное, и думать не думавшую о возможности столь резкого негатива в ее адрес. А здесь от этого послевкусия не было и следа, и тут я, похоже, бессознательно чувствовал необходимость как-то оправдаться перед собой за такую не свойственную мне толерантность, так как сама дама в моих оправданиях совершенно точно не нуждалась и вовсе не из-за своего физического недостатка, на который если и можно было еще теоретически сделать известную скидку, но только не в данном случае.
Тезис о, некоторым образом, королевском происхождении дамы и связанными с ним вполне определенными чертами ее характера вполне подходил поэтому в качестве рабочей версии. Быстро и легко - благо время позволяло - я, будто бусины на нитку, начал нанизывать на ее стержень все новые косвенные "доказательства" и уже через минуту вполне убедил себя, что дама происходит из какой-нибудь боковой ветви Виттельсбахов, или Гогенцоллернов, или Габсбургов и что когда-то предки ее жили не хуже других. Кровь была голубой, каблуки - красными, икра - черной, да и за суверенное владение перед соседями стыдно не было. А потом завелась в державе какая-то гниль, и цепь времен распалась, и все золоченые кареты превратились в тыквы, а самые лучшие лошади - в обыкновенных крыс. На все же остальное, пережившее двенадцатый удар часов, набросилась хищная инфляция, и теперь, несколько десятилетий спустя, королевство или герцогство ужалось до квартиры или, скажем, дома, а из всех подданных верность сохранила одна лишь Тальма!''
И подумав об этом, я вдруг почувствовал, каким безнадежным холодом отчаянного одиночества повеяли на меня теперь все эти личные местоимения во множественном числе.
- Ах, вздор, вздор! - громко сказал я вслух и даже головой помотал. - Вот уж воистину: в совершенно чужой монастырь да со своим бредовым и полностью высосанным из пальца уставом! Откуда мне вообще знать, где и как она живет? И чем? И с кем? Вечно меня заносит - начинаю за здравие, кончаю за упокой! Сейчас еще чего доброго жалеть ее начну, а она, наверняка, этого терпеть не может, неважно уж, какова на самом деле ее родословная!
Несколько человек неподалеку удивленно покосились на меня, и я решил несколько умерить прыть дискуссии и перейти на монолог в исполнении внутреннего голоса, подумав, однако, что дама моя в своем невозмутимом величии вряд ли даже бровью повела, услышав мой разговор с самим собой
Да, как ни крути, вот что значат королевские манеры! Королевские, самые что ни на есть, как бы плохо я их себе ни представляю, ведь из монаршего обращения с подданными в моей голове хранились лишь общеупотребительные и стандартные формулы типа "милостиво повелеть соизволил", предваряющие все указы и эдикты, пусть зачастую в них дело самого пустякового пустяка касалось. То есть, конечно, это подданные так считали, а эти мелочи с высоты королевской богоизбранности, как в обратной перспективе, совершенно иные размеры и значение приобретали! Вот, вот! Не просто, стало быть, незначащий вопрос задала, как могло показаться, но именно соизволила милостиво повелеть ознакомить ее с моими представлениями о местонахождении некоей аптеки.
И встретила удовлетворяющий ее ответ с благосклонной улыбкой.
"Хм, удовлетворяющий, - неуверенно повторил я. - Удовлетворяющий, вот оно как! А, может быть, не только удовлетворяющий, но и хорошо известный заранее, ведь к моим попыткам как можно точнее описать ей дорогу она осталась едва ли на равнодушна! Да и вообще, если человек, да еще и незрячий к тому же, боится не успеть до закрытия в какое-то место, неизвестно где находящееся, то вряд ли он станет тратить драгоценное время на разговоры с первым, кого коснулась его тросточка и который может оказаться не местным или, того хуже, дать неверный адрес и спровадить Бог знает куда. Вокзал ей прекрасно знаком, чего же проще - подойди к стойке информации и профессиональные объясняльщики все тебе растолкуют в два счета с полнейшей гарантией, да еще и, глядишь, из вокзального персонала провожатого дадут - идти-то минут 5-6 от силы - или в аптеку позвонят, чтобы те ее все же дождались, если она немного опоздает!
Иными словами, ей, возможно, была нужна вовсе не эта эфемерная аптека, но нечто абсолютно иное, мне в моей верноподданнической мизерности не понятное и не постижимое, а для нее, наоборот, важное и значимое. И судя по протянутой мне на прощание руке и словам "Спасибо! Вы нам очень помогли!", она-таки получила эту информацию или фон, на основе которого та была дана.
Это удивительным образом походило на некий экзамен, которому дама подвергла меня, если не как такового, то, по крайней мере, как более-менее случайного человека, наудачу выдернутого из толпы, хотя я был совершенно уверен именно в первом варианте. Предметом же экзамена были вовсе не краеведение или ботаника, занимающаяся изучением чахлых генеалогических деревьев, но что-то совершенно иное. И ради того, чтобы узнать, по чьему велению или хотению я был подвергнут такому странному испытанию и как его выдержал, я, безусловно, мог забыть обо всех своих планах на вечер - их теперь явно сменял магнит по-притягательнее.
С обоих выходов на платформы рядом со мной горохом посыпались вниз пассажиры, стремящиеся успеть на пересадку, и, раздвигая их руками, я двинулся к выходу, все быстрее и быстрее, даже не отдавая себе отчет, где и как я в этом людском водовороте я смогу отыскать мою даму. Но я, действительно, догнал ее, хотя уже за пределами вокзала, на предваряющей его небольшой площади - поскольку королевской крови во мне не было ни капли, толпа передо мной не расступалась.
Данное мною направление она, так или иначе, соблюла и теперь стояла у кольцевой дороги, опоясывающей центр города, и ждала разрешающего свистка таймера, установленного на переходе для незрячих пешеходов. Она благополучно добралась до него, следуя полоске из параллельных неглубоких бороздок, выдавленных в покрывающих площадь плитках специально для таких случаев. Такая же точно тропинка, я точно помнил это, начиналась по ту сторону дороги и вела через всю лестницу прямиком до пешеходки, в начале которой и располагалась аптека. Какому-нибудь стороннему наблюдателю для проверки его не стандартных и, вполне возможно, нашептанных ироничной мачехой-опереттой теориек, наверняка было бы интересно установить, действительно ли дама будет следовать этой накатанной дорожке до конечной остановки или же свернет на полпути и превратит, в зависимости от этого, либо его в фантазера, либо аптеку в фату-моргану. Ну, а герой означенной оперетки, наполненной дикими недоразумениями и невероятными совпадениями, он уж точно, прикидываясь то деревом, то статуей, крался бы за дамой, дабы в конце концов неким чертиком выскочить перед ней и под иронические насмешки почтеннейшей публики возопить что есть мочи: "Ага, ага! Я так и знал! Никакая аптека вам, ваше величество, не нужна, и вовсе вы здоровы, а темные очки - лишь маскировка от сбившихся с ног поисках вас статс-дам и камеристок! И вообще: поедем в Бороздин, где всех свиней я господин!" Но увы, роль совершенно стороннего наблюдателя с середины дня была писана не про меня, а экзамены - в чем бы они ни заключались - нельзя сдавать, пользуясь опереточными подсказками. Я осторожно, стараясь не испугать ни ее, ни как раз оглянувшейся в мою сторону лайки, приблизился к ней справа, но не успел ни кашлянуть, ни тихонько взять ее за локоть, повторяя ее собственный жест пять минут назад. Дама сама обернулась ко мне, снова точно угадав направление моего лица, и по всему ее виду, по еле заметно дрогнувшим уголкам губ я понял: она не только узнала, но более того - ждала меня.