— Я продолжу карьеру, отправлю тебя учиться за границу, устрою на какую-нибудь непыльную работу, невесту найдем из нашего круга, верную и порядочную. Такие есть, правда потрудиться придется, — папа издает смешок и скребет щетинистую щеку ногтями.
"Вынужден влюбиться"
Часть 37. Холодный
— Как ты мог? Я же верил тебе! Зачем тебе в принципе семья нужна была, если тебя волнует только работа, а? Зачем тебе я? Зачем жена?
— Сын, успокойся, пожалуйста, — на удивление доброжелательно произносит отец.
Вообще-то я ожидал, что увижу на его лице недоумение, может, замешательство или даже страх из-за того, что я подслушал его телефонный разговор и раскрыл все его коварные планы, но он будто бы даже не удивился. Всё ему нипочем. Как же так?!
— Присядь. Помолчи и послушай. Я никогда не врал, когда говорил о том, что семья – самое дорогое, что у меня есть.
— Ха! И поэтому ты выбираешь себе компанию на ночь в борделе!
— Это касается только нас с твоей мамой. Не перебивай, пожалуйста. Никто не идеален. Жизнь вообще по сути – сплошная выгребная яма. Лишь немногим, особенно принципиальным удается не заляпаться, но они, как правило, нищие и несчастные.
«Нищий» для отца, пожалуй, - худшее оскорбление, какое только может быть. Слушать противно.
— Тебе-то откуда знать об этом? — усмехаюсь я. — С тебя же пылинки сдували с детства, лишний раз чихнуть рядом боялись.
Помню я его истории о том, как родители его боготворили. И про особняк, в котором он жил, и про частную школу, где за избалованными отпрысками миллионеров чуть ли не задницы подтирали, и про первую машину, которую ему подарили без повода в четырнадцать лет. И этот человек теперь сидит на дорогущем диване и рассуждает о несчастных судьбах голодранцев.
— Глупая сказка, которую я придумал для тебя, — откидывая голову на подушки, произносит отец. — Мать, я и четверо моих младших сестренок ютились в обшарпанной однушке. Отец предпочел иную жизнь, ушел, ни разу не оглянувшись. Мать – принципиальная, гордая женщина, но без образования и каких-либо перспектив. Я закончил семь классов и пошел работать на завод. Там-то я и понял, что связи – одна из основополагающих вещей, если хочешь жить хорошо. Если бы не мое, скажем так, не самое радужное детство, я бы не стал тем, кем являюсь.
— Папа… — обалдело шепчу я. — Но почему ты никогда не рассказывал?
Павел Владимирович Холодный едва заметно ухмыляется.
— Не люблю вспоминать. Да и травмировать тебя не хотел. Наверное, зря. Я вообще много глупостей наделал, воспитывая тебя. Хотел, чтобы ты ценил то, что имеешь, хотел привить тебе чувство ответственности, а, оказывается, нужно было просто отойти в сторону.
Сразу же вспоминаются его ехидные слова какому-то Боре: «еще умным себя считает, марионеткой моей быть не хочет! Ха-ха-ха!». В сторону отойти, значит, не удалось. Хотя теперь это не кажется таким ужасным, как раньше.
— Если бы ты мне рассказал раньше… — бормочу я.
— Так уж вышло, сынок. Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы ты перестал там работать? Дело не только в том, что это скажется на мне, я не хочу, чтобы ты надрывался. Ты еще так молод, Андрей. У тебя только жизнь начинается. Я продолжу карьеру, отправлю тебя учиться за границу, устрою на какую-нибудь непыльную работу, невесту найдем из нашего круга, верную и порядочную. Такие есть, правда потрудиться придется, — папа издает смешок и скребет щетинистую щеку ногтями.
Возвращаюсь на работу в совершенно раздавленных чувствах. Очень многое становится понятно. Получается, отца в такого угрюмого, непрошибаемого мужчину превратила не работа, как я думал раньше, а семья – та, что была до мамы и до меня. Своеобразным способом он пытался дать мне всё, чего был лишен сам: образование, деньги, хорошее питание и проживание в комфорте. А когда я противился этому, он мог только злиться, сильно злиться, потому что ему на блюдечке такое не преподносили. Он выгрызал себе дорогу в люди зубами, а передо мной просто открывал всевозможные роскошные двери, которые я захлопывал прямо перед его носом чисто из вредности.
Почему-то я представляю его нескладным подростком с грустными глазами, провожающего взглядом ровесников, идущих в школу, а сам он, сжав кулаки, идет выполнять тяжелую работу, чтобы его семейству было чем поужинать.
Кофе я разливаю на автомате, совершенно бездумно, с абсолютно пустым взглядом. Лерино лицо появляется неожиданно.
— Ну, что было? — любопытными глазами впивается она в меня. — Он признался, что прячет под шевелюрой рога, а в начищенных туфлях – копыта?
Она ведь ничего не знает о тяжелом детстве моего отца, даже не подозревает об этом. Ей известно только то, какой он надменный лицемер, и то, как порой жесток он был со мной. Но всё это почему-то меркнет, и остается только щемящее чувство жалости к папе и желание защищать его, несмотря на все его грехи.
— Не смей так говорить о моем отце.
Глаза Леры расширяются от удивления, а губы приоткрываются. Выглядит это так, как будто только что она попала в жутко неловкую ситуацию на глазах у миллиона людей.
— Э-э-э… Он, что…
Она хочет что-то добавить, но я резко прерываю ее:
— Не доставай меня, ладно? Позже поговорим.
Мне нужно, чтобы она ушла, иначе я могу не сдержаться и наговорить ей еще много всяких грубостей. Знаю, что она этого не заслужила, знаю. Но спокойно разговаривать с ней я сейчас не смогу, сначала надо переварить информацию.
К счастью, появляется Станислав Валентинович и уводит ее, поворачивая ко мне голову и посылая мне уничтожающий взгляд. Хозяин кофейни – вроде хороший мужик, опекает Леру, как родитель, но я – не дурак, и вижу, что симпатии ко мне он не питает никакой. Тем легче будет.
После их короткого разговора с Лерой, нагоняю его. Новых посетителей пока нет, и это прекрасная возможность поговорить. Он соглашается и идет в комнату для отдыха персонала. Шагаю за ним, начинаю говорить, когда мы остаемся наедине. Мне снова везет, и все работники в зале. Лишние уши совершенно ни к чему.
— Я хочу уволиться, — решаю, что лучше начать с главного. — Спасибо, что взяли меня. Знаю, что для вас это было непросто, и, как ваш подчиненный, я, наверное, не оправдал ожиданий, но все равно – большое вам спасибо.
— Я от тебя ничего не ждал, — отвечает он, внимательно глядя на меня. — Так что иллюзий не строил. Хорошо, я тебя понял.
Некоторое время он все так же серьезно смотрит на меня, и этот его взгляд не дает мне уйти, равно как и не дает протянуть руку для рукопожатия.
— Значит, я всё же оказался прав, — задумчиво произносит он.
— В чем?
— В том, что тобой вертят, как хотят, а ты и рад жить по чужой указке. Это называется слабоволие, дружок. Хорошо, считай, что ты больше здесь не работаешь. И… Андрей, ты ведь понимаешь, что должен поступить правильно с Лерой? Отпусти ее.
Еще один умник нашелся!
— Много вы понимаете, — процеживаю я. — Можно подумать, я ее на привязи держу.
— Ты прекрасно понял, что я имел в виду, — не скрывая неприязни, отвечает Станислав Валентинович. — Она заслуживает того, кто будет бороться. Того, кто не побоится пойти наперекор всему. Твоя семья прожует ее и не поперхнется. Если она тебе дорога, не дай этому произойти.
Продолжение следует...