Для того, чтобы получить двойку по английскому языку, достаточно было не выучить стишок Вальтера Скотта или Вилья́ма нашего Шекспира. Я же сотворил нечто невообразимо возмутительное, и наша красивая, похожая на Кэмерон Диас учительница по английскому Ирина Владимировна выхватила мой дневник, поставила здоровенную единицу и дополнила эту оценку расстрельной резолюцией в две строки красной пастой.
«Ту би ор нот ту би? — размышлял я, возвращаясь домой из школы. — “Достойно ль смиряться под ударами судьбы, иль надо оказать сопротивленье и в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними? Умереть. Забыться”…» [1]
Мать моя, обладательница красного диплома факультета романо-германской филологии, надаёт мне просто нереальных лещей за единицу по английскому.
«Ну о’кей, — продолжал размышлять я, — исправлю кол на четвёрку. А куда девать сопроводительную запись?»
Мама была на работе в аэропорту, бабушка спала. Пока всё складывалось благополучно.
«Дневник нужно спрятать. Скажу, что забыл в школе. Погружусь в гамлетовские размышления. А там уже видно будет…»
В углу комнаты находилось пианино. Мама на нём уже давно не играла, а я в то время музыкой ещё не интересовался. На верхней крышке пианино лежали книги и журналы, стояли статуэтки и игрушки. Осевшая пыль чётко очерчивала местонахождения предметов. Чем не идеальное место для тайника?
Я аккуратно переложил весь хлам с верхней крышки пианино в сторону. Открыл крышку, открыл школьный дипломат, извлёк мой злосчастный дневник — оставалось только положить его на молоточки и вернуть всё на место. И вдруг дневник предательски соскользнул в пропасть между молоточками и струнами, откуда извлечь его было уже невозможно.
Мгновения засвистели, как пули у виска. Переход из состояния Гамлета в состояние Штирлица был стремительным. Надел куртку, взял дипломат, напялил ботинки, открыл дверь, закрыл дверь, сбежал вниз по лестнице. Все мои движения были быстрыми, но бесшумными.
Недалеко от моего дома строился новый микрорайон, а рядом с ним был безлюдный пустырь. Я открыл дипломат, вывалил тетради и учебники в кучу щебёнки, попинал их ногами и сложил назад в дипломат. Затем упал на колени, потом на плечо, пару раз кувыркнулся, зачерпнул рукой грязи из полузасохшей лужи и размазал по щеке и лбу. Возвращаясь с пустыря домой, я несколько раз ударил кулаками по стволу ни в чём не повинного дерева так, чтобы на костяшках появились ссадины.
Металлический шлем иссечён был на нём,
Был изрублен и панцирь, и щит,
И в сраженье неравном топор за седлом,
Неприятельской кровью покрыт. [2]
— Это где ж так ухайдакался?! — с удивлением воскликнула бабушка.
— Битва была. Напали на меня. Дипломат отнять хотели.
— О господи… Кто?
— Не знаю. Мальчишки какие-то. Цыгане…
— Цыгане?!
— Ну, может, татары… Я у них не уточнял.
Не снимая куртки с явными следами неравной битвы, я отправился в комнату. Бабушка, преисполненная сочувствием и состраданием, проследовала за мной. Это было великолепно. В присутствии бабушки я щёлкнул замками дипломата, открыл его и стал извлекать перепачканные учебники и тетрадки.
— Та-а-а-ак… — нахмурившись, протянул я. — Я скоро приду.
— Куда это ты?
— Дневник искать.
— Никуда ты не пойдёшь! Всё, звоню матери.
— Сашеньку избили! — запричитала в трубку бабушка.
— Да не избили меня! — закричал я на всю квартиру. И это было чистой правдой. — Бабушка, дай трубку. Ма-а-ам, они меня не избили. Я их нормально так отоварил. Слышишь?.. — это уже было чистейшей брехнёй, но я не унимался: — Я хочу пойти дневник поискать, он наверняка на месте драки где-то остался, а бабушка не пускает. Скажи ей…
— Так. Сиди дома. Делай уроки. Слушайся бабушку. Я приеду с работы, со всем разберёмся.
— Ну мама…
— Так. Всё, я сказала.
Бабушка уже мчалась из ванной со щёткой, чтобы чистить висящую на мне куртку.
— И штаны давай в стирку.
— Бабушка, ну может, я схожу поищу…
— Ага! Чтоб тебя опять татаро-цыгане отмутузили?..
— Да я их раскидал, бабушка!
В десятом часу вечера, когда мама вернулась с работы, я уже в подробностях рассказывал, как шёл спокойно из школы, а эти татаро-цыгане — мне навстречу. И один меня плечом задел, и такой: «Слышь, ты чё?!»… И вдвоём на меня. Ну, я шаг назад. С ноги в ухо тому, что поздоровее, — на! А тот, что поменьше, на мне сзади повис — ну, я ему с левого локтя в солнечное сплетение и кулаком в подбородок, как Брюс Ли, два раза. А второй уже понял, что не на того нарвались, схватил мой дипломат и побежал. Я за ним погнался, он дипломат швырнул, тот раскрылся, учебники и тетрадки разлетелись, я всё собрал, а дневник, видимо, там остался.
— Вот, видишь, как хорошо, что на рукопашный бой ходит! — сказала мама бабушке. — Видишь, как пригодилось?..
На следующий день я отправился в школу в новых штанах и с новым дневником. Тот же, мой прежний, овеянный легендой дневник остался во чреве старого пианино.
Я, конечно, воодушевился успехом своего вранья, но всё же взялся за ум. И если в первой и второй четвертях по английскому у меня вышли тройки, то за третью и четвёртую я получил пятёрки, и четвёрку за год.
А летом, в середине июля, мама со своим менфрендом, то есть хахалем, решили пианино наше продать. А чтобы продать, его нужно было почистить от пыли и всякой паутины. И вот в процессе чистки была снята фанерка — та, что между клавишами и педалями. И извлекли на свет мой прошлогодний дневник с расстрельной резолюцией и единицей.
Правда, от наказания меня уже спасала индульгенция в виде годовой четвёрки по английскому языку за пятый класс.
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа. [1]
Примечания
[1] Уильям Шекспир («Гамлет, принц Датский») в переводе Бориса Пастернака.
[2] Вольная цитата из баллады Василия Жуковского «Замок Смальгольм, или Иванов вечер» (вольного перевода баллады Вальтера Скотта ‘The Eve of St. John').
Редактор: Глеб Кашеваров
Корректор: Вера Вересиянова
Больше Чтива: chtivo.spb.ru
