...образца 1922 года очень доходчиво рассказал в 1932 году на страницах книги "Как нас уехали" революционер, соорганизатор и председатель Всероссийского союза журналистов, заместитель председателя Московского отделения Союза писателей, один из пассажиров "философского парохода" Михаил Андреевич Осоргин (1878-1942).
Допрашивали нас в нескольких комнатах несколько следователей. За исключением умного Решетова, все эти следователи были малограмотны, самоуверенны и ни о ком из нас не имели никакого представления: какой-то там товарищ Бердяев, да товарищ Кизеветтер, да Новиков Михаил...
"Вы чем занимались?" — "Был ректором университета". — "Вы что же, писатель? А чего вы пишете?" — "А вы, говорите, философ? А чем же занимаетесь?"
Самый допрос был образцом канцелярской простоты и логики. Собственно, допрашивать нас было не о чем — ни в чём мы не обвинялись.
Я спросил Решетова: "Собственно, в чём мы обвиняемся?" Он ответил: "Оставьте, товарищ, это не важно! Ни к чему задавать пустые вопросы".
Другой следователь подвинул мне бумажку:
— Вот распишитесь тут, что вам объявлено о задержании.
— Нет! Этого я не подпишу. Мне сказал по телефону Решетов, что подушку можно не брать!
— Да вы только подпишите, а там увидите, я вам дам другой документ.
В другом документе просто сказано, что на основании моего допроса (которого ещё не было) я присуждён к высылке за границу на три года. И статья какая-то проставлена.
— Да какого допроса? Вы ещё не допрашивали!
— Это, товарищ, потом, а то так мы не успеваем. Вам-то ведь всё равно.
Затем третий "документ", в котором кратко сказано, что в случае согласия уехать на свой счёт освобождается с обязательством покинуть пределы РСФСР в пятидневный срок; в противном случае содержится в Особом отделе до высылки этапным порядком.
— Вы как хотите уехать? Добровольно и на свой счёт?
— Я вообще никак не хочу.
Он изумился:
— Ну как же это не хотеть за границу?! А я вам советую добровольно, а то сидеть придётся долго.
Спорить не приходилось: согласился "добровольно".
Писали что-то ещё. Всё-таки в одной бумажке оказалось изложение нашей вины: "Нежелание примириться и работать с советской властью". Может быть, передаю не точно, — но смысл таков.
