Именно на этом человеке лежит ответственность за начало войны, стоившее нам стольких жизней. Этот же человек, в частности если говорить о войне, делал и много необходимого, много такого, что влияло в положительном смысле на ход дел.
Чтобы мне не говорили, а переплетение событий и судеб Великой Отечественной войны с происходящими вокруг спецоперации сегодня - очевидны. Прочитайте, как и я, с неожиданным удивлением письма Константина Симонова времён оттепели и раннего "Брежневского" застоя. Поверьте, время будет не потрачено зря. Кое-что вольётся в ритм ощущений текучести событий из одного сосуда в другой, сообщающимися реалиями "войны и мира".
Статья опубликована в газете ПРАВДА, пятница, 27 мая 1988 года:
«НАПИСАТЬ ВСЮ ПРАВДУ...»
«...Человек, всерьёз заслуживающий своего названия, живёт после войны с ощущением, что он перенёс операцию на сердце»,— заметил как-то Константин Симонов. С таким ощущением он и жил до самого последнего своего часа. Война была для него душевным потрясением, определявшим многое в его личности и судьбе.
Симонов был не только правдивым летописцем великой народной войны, но и серьезным, глубоким исследователем ее. Когда дело касалось войны, не было для него вещей несущественных, малозначащих — все было важно. Его занимала история отдельных операций — тех, очевидцем которых он был, и тех, к которым лично не был причастен. И боевые действия как они выглядели на разных ступенях армейской иерархии —от рядовых до командующих армиями и фронтами, в разных видах войск. И ответственность Сталина за понесенные нами тяжелые поражения, и то, что немцам удалось дойти до Москвы и Сталинграда, Ленинграда и Кавказа. И нравственные проблемы, рожденные постоянной смертельной опасностью. И самоотверженная — до изнеможения — работа в тылу, и ужасная судьба наших военнопленных, и сопротивление в фашистских лагерях, атмосфера подозрительности, которой они были окружены в поствоенные годы. И непрекращающиеся уже столько лет розыски родными и близкими пропавших без вести. И отношение к инвалидам и участникам войны. И развитие литературы о войне (художественной, документальной, мемуарной, исторической)-равно как кино и телевидения,—возникавшие здесь проблемы и сложности. И память, о грозном времени у тех, кто его не пережил, у молодых людей. Здесь названо далеко не все— все перечислить невозможно. Даже те несколько писем Симонова, которые сегодня публикуются, свидетельствуют о необыкновенной широте круга его интересов.
Суждения Симонова о войне были проницательны, взвешены, основательны. Показательно, что к ним прислушивались, они были авторитетны и для выдающихся наших военачальников—известно, с каким уважением относились к Симонову Г. К. Жуков и К. К. Рокоссовский. И. С. Конев и И. X. Баграмян, И. С. Исаков и И. Е. Петров, П. И. Батов и Д. В. Горбатов. А. М. Василевский однажды назвал Симонова народным писателем СССР, имея в виду не несуществующие звание, а присущий писателю народный взгляд на войну. «Очень важно дня нас,—писал он автору «Живые и мертвых», и «Разных дней войны»,—и то, что все Ваши всенародно известные и безоговорочно любимые творческие труды, касаясь почти всех важнейших событий войны, преподносятся читателю наиболее капитально, в главное — строго правдиво и обоснованно, без каких-либо попыток в угоду всяким веяниям послевоенных лет и сегодняшнего дня отойти от порой суровой правды истории, на что, к сожалению, многие из писателей и особенно нашего брата, мемуаристов, по разным причинам идут так охотно».
Симонов оставил обширнейшее апистолярное наследие. Только что вышел завершивший его собрание сочинений двенадцатый том, целиком отданный письмам. В издательстве «Советский писатель» готовится не менее объемистая книга писем, посвященных одной теме—войне и военной литературе (три четверти писем, включенных в нее, в собрание сочинений не входили). Из этой книги и взяты публикуемые письма. Печатаются они по копиям, находящимся в архиве К. М. Симонова, который хранится в его семье.
Д. Д. ДЕЛОВУ Гульрипши, 29 июня 1964 года
ДЕЛОВ Дмитрий Дмитриевич, участник гражданской войны на Карельском перешейке (1919). С 06.1941 в РККА, призван Ленинградким РВК г. Москва,
в 06.09.1941 - в боях в р-не Вел. Лук, Торопца. "У него на кистях рук были глубокие шрамы от ожогов: во время войны он служил стрелком-радистом на бомбардировщике. Самолет сбили, но ему повезло остаться в живых". Далее служил в штабе округа. В 1946-1957 гг. - литсотрудник, зам. зав. пресс-бюро редакции газеты "Правда". Преподаватель военного перевода Ленинградского суворовского военного училища (1964) Фотографии к сожалению нет.
Уважаемый Дмитрий Дмитриевич, получил Ваше письмо и считаю необходимым ответить на заданный вопрос.
Я думаю, что споры о личности Сталина и о его роли в истории нашего общества — споры закономерные. Они будут еще происходить и в будущем. Во всяком случае до тех пор, пока не будет сказана, а до этого изучена вся правда полная правда о всех сторонах деятельности Сталина во все периоды его жизни.
Я считаю, что наше отношение к Сталину в прошлые годы, в том числе в годы войны, наше преклонение перед ним в годы войны,— а это преклонение было, наверно, примерно одинаковым и у Вас, и у Вашего начальника политотдела полковника Ратникова, и у меня,— это преклонение в прошлом не дает нам права не считаться с тем, что мы знаем теперь, не считаться с фактами. Да, мне сейчас приятнее было бы думать, что у меня нет таких, например, стихов, которые начинались словами: «Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?». Но эти стихи были написаны в сорок первом году, и я не стыжусь того, что они были тогда написаны, потому что в них выражено то, что я чувствовал и думал тогда, в них выражена надежда и вера в Сталина. Я их чувствовал тогда, поэтому и писал. Но, с другой стороны, тот факт, что я писал тогда такие стихи, не зная того, что я знаю сейчас, не представляя себе в самой малой мере всего объема и злодеяний Сталина по отношению к партии и к армии, и всего объема преступлений, совершенных им в тридцать седьмом — тридцать восьмом годах, и всего объема его ответственности за начало войны, которое могло быть не столь неожиданным, если бы он не был столь убежден в своей непогрешимости. Все это, что мы теперь знаем, обязывает нас переоценить свои прежние взгляды на Сталина, пересмотреть их. Этого требует жизнь, этого требует правда истории.
Да, в тех или иных случаях того или другого из нас могут уколоть, могут задеть упоминанием о том, что ты, мол, в свое время говорил или писал о Сталине не то, что ты говоришь и пишешь сейчас. Особенно легко в этом смысле уколоть, задеть писателя, книги которого существуют на книжных полках и которого можно, так сказать, уличить в этом несоответствии. Но что из этого следует? Следует ли, что, зная объем преступлений Сталина, объем бедствий, причиненных им стране, начиная с тридцатых годов, объем его действий, шедших вразрез с интересами коммунизма, зная все это, мы должны молчать об этом? Я думаю, напротив, наш долг писать об этом, наш долг поставить вещи на свое место в сознании будущих поколений.
При этом, конечно, нужно все трезво взвешивать и нужно видеть разные стороны деятельности Сталина и не надо изображать его, как какого-то ничтожного, мелкого, мелкотравчатого человека. А попытки к этому иногда уже проскальзывают в некоторых литературных сочинениях. Сталин, конечно, был очень и очень крупным человеком, человеком очень большого масштаба. Это был политик, личность, которую не выбросишь из истории. И этот человек, в частности если говорить о войне, делал и много необходимого, много такого, что влияло в положительном смысле на ход дел. Достаточно перечесть его переписку с Рузвельтом и Черчиллем, чтобы понять, какого масштаба и какого политического дарования был этот человек. И в то же время именно на этом человеке лежит ответственность за начало войны, стоившее нам столько лишних миллионов жизней и миллионов квадратных километров опустошенной территории. На этом человеке лежит ответственность за неготовность армии к войне. На этом человеке лежит ответственность за тридцать седьмой и тридцать восьмой годы, когда он разгромил кадры нашей армии, когда наша армия стала отставать в своей подготовке к войне от немцев, потому что к тридцать шестому году она шла впереди немцев. И только учиненный Сталиным разгром военных кадров, небывалый по масштабам разгром привел к тому, что мы стали отставать от немцев и в подготовке к войне и в качестве командных кадров.
Конечно, Сталин хотел победы. Конечно, когда началась война, он делал все, что было в его силах, для победы. Он принимал решения и правильные и неправильные. Были у него и ошибки, были у него и удачи — и в дипломатической борьбе и в военном руководстве войною. Вот все это и надо постараться изобразить так, как оно было.
В одном месте моей книжки один из ее героев—Иван Алексеевич—говорит о Сталине, что это человек великий и страшный. Я думаю, что это верная характеристика и если следовать этой характеристике, можно написать правду о Сталине. Добавлю от себя: не только страшный — очень страшный, безмерно страшный. Подумать только, что и Ежов, и этот выродок Берия — все это были только пешки в его руках, только люди, руками которых он совершал чудовищные преступления. Каковы же масштабы его собственных злодеяний, если мы об этих пешках в его руках с полным правом говорим, как о последних злодеях.
Да, правда о Сталине — это правда сложная, в ней много сторон и ее в двух словах не скажешь. Ее и надо писать и объяснять как сложную правду, только тогда она будет подлинной правдой.
Вот, собственно говоря, то главное, что мне хотелось Вам ответить. Нет времени на то, чтобы, как говорится, подыскивать наиболее точные формулировки для своих мыслей — это не статья, письмо, но в основном я, кажется, сказал Вам то, что хотел сказать.
Ничего не имею против того, если Вы покажете это письмо Вашему оппоненту в споре, полковнику Ратникову. С товарищеским приветом. К. СИМОНОВ.
М. П. ДЕВЯТАЕВУ, Москва, 12 февраля 1966 года
Дорогой Михаил Петрович, простите, что с таким опозданием отвечаю на Ваше письмо. Был в отпуске, а потом болел, да и сейчас еще не встал с постели.
Я с большим интересом прочел Вашу книгу, а потом мысленно сопоставил ее с тем разговором, который был у нас с Вами тогда. Книга Ваша хорошая; она учит людей мужеству. И этому мужеству учил и Ваш рассказ о событиях, рассказ, который я, наверно, запомнил на всю жизнь.
Но в то же время Ваш рассказ учил еще и другому, что никогда не должны повториться сталинские времена, времена подозрительности, времена неверия в людей, времена, когда человек, совершивший такой героический, выдающийся подвиг, как Вы, много лет еще после этого оставался под подозрением или полуподозрением. Во всяком случае ему при жизни Сталина не было отдано должное.
И дело не только в этом. Как я помню, ведь Ваш побег был связан с последующими действиями, с предполагавшимся ударом по лагерю, с десантом туда. Вы должны были связаться с советскими частями, сообщить о готовности к восстанию. И все это могло бы выйти, получиться. Там мог бы быть высажен десант, если бы Вам поверили. А Вам должны, обязаны были поверить. Но Вам не поверили, и всего этого не произошло. И в этом трагедия. И не только Ваша,— в этом трагедия людей, которые там ждали результатов Вашего героического полета, если он окончится успехом.
Я помню обо всем этом из Вашего рассказа и, откровенно скажу Вам, не представляю себе фильма, в котором бы не было сказано все вместе — и героическое, и трагическое, вся правда от начала до конца. Без этого я не вижу смысла делать фильм.
Иногда сейчас кое-кто начинает говорить, что зачем, дескать, ворошить тяжелые страницы периода культа личности? Это неверно. Мы с Вами оба — сыновья этого времени. Мы с Вами оба жили в это время. Мы с Вами оба знаем, как много героического сделал народ вопреки всему тому черному, что было связано с понятием культа личности.
Вы совершили величайший подвиг, Вы — человек советской закваски, и в этом своем подвиге Вы — представитель советского народа, Вы — представитель всего того хорошего, что воспитала в нас Советская власть. Но в Вашем подвиге была ведь не только героическая, но и трагическая сторона. И те люди, которые Вам не поверили, которые допрашивали и не верили Вам, те люди, которые помешали тому, чтобы план, задуманный там, в Свинемюнде, осуществился сполна,— эти люди представляли черные стороны того времени, представляли то, что мы связываем с понятием темных сторон периода культа личности. И об этом тоже надобно сказать. Это тоже будет полезно для воспитания людей.
Словом, надо сказать обо всем, если делать фильм и делать его всерьез, так, чтобы это осталось и в искусстве и в истории.
Если Вы согласны с высказанной мною точкой зрения и подтвердите это согласие, то я буду ставить вопрос о создании сценария, а потом и о постановке фильма на эту тему в Студии экспериментальных фильмов, где я состою одним из членов ее правления. Но, разумеется, взгляды могут быть разными, и если Вам кажется неправильным или нецелесообразным затрагивать эти трагические стороны прошлого, связанные с Вашим подвигом, то здесь, разумеется, решать только Вам. Я лично вижу фильм только при условии, если в нем будет рассказано о всех сторонах этой героической и исторической правды. Может быть, другой художник увидит это подругому — ведь у каждого свое мнение.
Крепко жму Вашу руку, желаю Вам здоровья. Буду ждать ответа. Глубоко уважающий Вас Константин СИМОНОВ.
РОВИНСКОМУ 22 марта 1974 года
Дорогой товарищ Ровинский, я не ответил Вам сразу, когда мне переслали Ваше письмо, потому что был болен и выполнить Вашей просьбы физически не мог. Но мне хочется, чтобы Вы знали, что письмо я Ваше получил. А теперь по существу. Я сам старый газетчик, и мне понятно желание другого газетчика, чтобы к дате 23 февраля на страницах его газеты выступил бывший военный корреспондент, ставший более или менее известным писателем. Но поймите и меня: писать вдруг о каком-то эпизоде войны то к одной дате, то к другой дате, то в одну газету, то в другую я просто-напросто физически не могу. Да и сами посудите, сколько уже дат было за 30 лет — и февральских, и майских, и всяких иных, связанных то с обороной, то с освобождением различных наших городов, с юбилейными датами различных операций. Писать и вспоминать тот или иной эпизод по каждому такому случаю просто невозможно. Если б я встал на этот путь, я, наверно, ни одной книги за эти годы не написал бы.
Бывают, конечно, исключения, и они связаны не с тем, что вспомнить о чем-то меня просит не районная, а областная или, скажем, центральная газета. Не в этом дело. А дело в том, что иногда бывает так, что в какую-то определенную газету и по определенному поводу ты считаешь своим долгом написать, потому что именно ты, скажем, видел этот город в день освобождения. Или, допустим, именно из этого места, из этого района родом человек, с которым ты встречался в годы войны и о котором писал.
Ну, скажем, к примеру: встречался я в 42-м году с таким молодым артиллеристом Ильей Шуклиным, кстати, он тоже с Алтая. Так вот, когда меня конкретно попросили, написали алтайские товарищи, что они хотят узнать какие-то подробности дополнительно о Шуклине, я порылся в своих записных книжках, в блокнотах и нашел запись разговора с ним — и послал ее, и она была опубликована. Но за этим — Вы должны меня правильно понять — стоят конкретные обстоятельства, конкретный интерес к человеку, к своему земляку, а не просто желание, чтобы более или менее известный писатель впервые вспомнил какой-то эпизод своей фронтовой жизни именно на страницах этой, а не какой-нибудь другой газеты. Это совершенно разные, на мой взгляд, вещи. В одних случаях я чувствую себя обязанным откликнуться на предложение или просьбу, сделать все, что от меня зависит для того, чтобы выполнить такую просьбу. В других случаях я, наоборот, чувствую себя обязанным продолжать заниматься своей работой и не отвлекаться от нее для второстепенных дел. И дело вовсе не в том, что, как Вы предполагаете, «я могу посчитать для себя мизерным давать материал для какой-то далекой сибирской газеты», а дело в том, чтобы предложение газетчика было серьезно обоснованным, конкретным, связанным именно с тем местом, где выходит газета, и с теми людьми, которые живут в этом районе или, скажем, пошли отсюда на войну. Так обстояло дело в случае с Ильей Шуклиным, и я, конечно, откликнулся на просьбу. По-другому дело обстоит в данном случае.
Я мог бы ответить Вам коротко, но мне хотелось написать то, что я думаю, потому что вопрос этот мне кажется принципиальным — и для отношения писателя к предложениям той или иной газеты, и для отношения того или иного журналиста к работе того или другого писателя.
А теперь, оставив эту тему, хочу сказать Вам, что с благодарностью прочел в Вашем письме, что Вы проводили литературные вечера, связанные с моей работой. Я очень тронут этим, и мне хочется послать Вам на добрую память книжку своих Стихов. Уважающий Вас К. СИМОНОВ.
Продолжение следует... по ссылке:
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Фондом Президентских грантов, мы продолжаем публикации проекта. Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "ПРАВДА". Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.