Деление сущего на действительное и мысленное ложно. - Бенедикт Спиноза
В учениях Декарта и Спинозы относительность бытия представлена в виде треугольника, на вершине которого "Бог", а в основании разделенные "Субъект" и "объект". В горизонте событий субъект-объектные отношения, над которыми возвышается Творец. Это образует миниатюру излома времени, перехода от силовой вертикали к горизонту событий мира. Характерно то, что субъект и объект находятся в одной плоскости и, по сути, представляют собой единое сущее, символизируя расколотое пространство бытия мира. Исток создает в отражении проекцию этого расколотого пространства, из которого утекает полнота бытия глагола действия. Две половины полноценности бытия обладая своими внутренними и внешними особенностями не способны полностью раскрыть иерархии силового контура бытия и отворить дверь представлений: глазами Бога. Раскрыть феноменальную возможность в организованном способе онтологии явления раскрывающего способности мира.
Картезианский Бога это философ, являющийся первопричиной появления субстанции.
Следует понимать, что метафизика истока и субстанциональность мира представляют собой категории, находящиеся за горизонтом событий. Исток представляет собой чердак нашего общежития, в то время как субстанциональность - подвал. По роду деятельности мы с ними никогда не пересекаемся, но они определяют границы существования мира его обще-бытия.
Историческая роль Декарта в интерпретации онтологии мира предполагает трансцендентную дистанцию зависимости между Богом и субъектом, которая осуществляет динамику протяженности в мире имманентного. Мир бежит и его пространство бытия растягивается между прошлым и будущим обозначая акт становления в настоящем. Рабочий кадр явления мира. Для Декарта субъект становится ключевым элементом метафизического становления мира, внедряя в западное восприятие некоторые аспекты восточной метафизики. Когда Спиноза выносит Бога за пределы локальной обязательности восприятия, на практике осуществления разумной активности творцом становится субъект познания. Генеалогический наследник Истока, сохранивший в себе модус мышления. Это такая бледная антропологическая копия Творца, с которой и так в эпистемологическом мире познания будет проблематично. Зачем усугублять существование этого мира еще и Богом?
Понимание Бога по Спинозе равносильно радикальному атеизму. Бог растворен в феномене явления как натура материальной природы (Естество-природа-натура). Это уже не силовой центр действенности, а рассеянная непосредственная данность сущего, соприсутствующая сознанию активного разума, где единственным силовым центром действенности становится сам разум. Спиноза растворил действенность глагола мужского начала Бога в женственной телесности природы.
Как только фаллическая маскулинность сперма-логоса («суеслов», «сеющий слово») внедряется в женственное основание, оно сразу же превращается в символизм присутствия жизни в виде нимф и дриад. Великая мать циклически ассимилирует пробуждающую силу Логоса и растворяется в природном единении с миром. Однако в эпоху Нового Времени меняется аксиологическое представление о силовой значимости явления мира. Потенции и их результативность меняются местами актуализации. Теперь реальность заключается в акте, а не в потенции.
Паук после брачной встречи с самкой может быть съеденным последней с целью восстановления белка для вызревания будущего потомства в теле матери. Такой бог в воображении Спинозы должен быть очень осмотрительным, прежде чем соблазнится природой.
Для Декарта субъект и объект имели возможность объединения в силовом поле онтологической концентрации глагола действия: «мыслю – существую». Однако у Спинозы объект и субъект уже поворачиваются друг к другу спинами, вывернутой на изнанку реальности, в эпистемологическое пространство виртуализации представлений о мире с исключительной невозможностью объединиться в единое и единственное сущее. Между ними внешняя несовместимость механической, научной, технической дистанции созерцательности, связанной с обретением навыка учености, производящей эксперимент над онтологией бытия. Для чистоты эксперимента надо убрать все лишнее...
Мыслящий модус поглощает все больше и больше объектных единиц в границах познания. Такая психологическая компенсация. Сначала мы лишаем объект субъектной онтологии и выносим его в виртуальное пространство созерцания и затем, когда субъект стремится восстановиться в правах силового контура онтологии бытия он начинает лихорадочно поглощать объекты мира подавляя жажду познания. Присвоить их своей субъектной значимости: «открыл закон тяготения» - как будто до этого, самого явления и не было, и оно не проявляло себя никоим образом.
Темпоральность биения сердца проявляя верность картезианству сохраняется в натуралистической картине жажды познания. Притягивание субъективной неполноценностью объектов мира. Субъекта лишают протяженности присутствия в мире (собственно, поэтому от него и хотят избавиться), а объект субъектной обязательности (способной наряду с субъектом взаимодействовать с потоком времени). Их объединяет единство отношения к бытию. Это так у Аристотеля между периферией и центром окружности возникает любовь притяжения, так и в эпистемологии знания желание разъединить пробуждает между субъектом познания и объективной непосредственностью доступного знания влечение, формирующее свою темпоральность восприятия в отождествлении реальности.
Чем больше субъект узнает объект, тем больше объект становится субъектом, а субъект - объективной наружностью. Эпистемология разделяет их в понимании друг друга разводя в разные сферы отвлеченности. Субъект не желает познавать себя, а объект не может нести бремя субъективности мира. Они меняются ролями, и тогда уже объект становится хранителем внутреннего, «вещью в себе», а субъект подвергается переоценки ценности внешнего (рыночная ценность) и там создает для себя игровое пространство виртуального присутствия. Субъект, как только теряет "царя в голове", теряет авторство субъекта права и становится объектом ценности в системе использования, анонимом, а затем, растворяясь в объекте инерционной ценности мира, исполняет мотивацию небытия, подчиняясь общей тенденции угасающего присутствия привлекательности. Время эксплуатации вещи всегда ограничено сроком ее амортизации.
Души побеждаются не оружием, а любовью и великодушием. - Бенедикт Спиноза
В философии Спинозы, интересно как же нужно было искалечить онтологию бытия, чтобы в эпистемологии вывернутого субъекта мира, объект стремился осадить субъект и нивелировать его присутствие, а субъект стремился раскрыть в познании себя объектно-ориентированную онтологию. Такая аномальная страсть могла возникнуть только после извращения психологии преемственности в отношении к бытию. Воспаленное воображение, обнаружив себе обворованным начинает лихорадочно поглощать объекты перекодируя их в представление. Познающий это уже не разум, это черная дыра во Вселенной. Но "многознание" не насыщает присутствие отсутствующего содержания, украденного вечного основания бытия. Мы обнаруживаем мир осколков, лишенных смысла образующего начала.
Для того чтобы понять субстанциональность мира нужно обратиться к Лейбницу. В его монадологии верхние уровни организации бытия отличаются от нижних, концентрацией света. Если свет Ума присутствует в полном объеме на верхних уровнях, то в условиях мира ум затемнен или безумствует. К нему не пробивается свет Ума. Но даже в границах мира существуют уровни, когда безумие преобладает. Такая граница и представляет собой субстанциональность бытия перехода за горизонт событий. У Лейбница это мерцающие монады, то появляющиеся, то пропадающие. В силу того, что субстанция находится за горизонтом событий, Спиноза смог ей присвоить значение бесконечности и тем самым приравнять ее к Абсолюту.
Субстанция представляет собой предел, ограничивающий возможность отрицания и вычитания чего-либо. Если бытие, это то, что наполняет сущее, то субстанциальный переход через границу это опустошение бытия. Сущее утрачивает возможность способности быть за пределом "заступлением" за ширмой ничто (Хайдеггер). За границей этого предела стабилизации рвутся узы относительности отношения к бытию, и мировой ум в локализованном сущем впадает в амнезию беспамятства, становится тождественен безумию "Черного Бога" (А. Дугин).
Образ мира Спинозы тождественен больному, лежащему в реанимации. Его опустошенное бытие слезой Вечности возвращают в горизонт событий и в эти мгновения пробуждения он понимает, что это не принесет спасения и уже подумывает об эвтаназии, о неизбежном падении за горизонт событий в ожидании набраться сил и переступить черту субстанциональности, стать небытием. В таком мироустройстве мотивации небытия побеждает силы жизни, и оно уже более присутствует там, нежели здесь, как и вся природа инерции мира в стремлении к покою.
Бесконечность в контексте философии Спинозы представляет собой обусловленность тотального господства. В этом случае топика Спинозы не имеет ничего общего с восточной метафизикой, рассматривающей божественное начало как бесконечное присутствие. И, следовательно, нет необходимости приписывать тотальности мира основание истока в атрибутах природной необходимости: природа-натура.
Имеет ли онтологическое различие субстанция модуса мышления и модуса протяженности? Для Спинозы Да. Однако их объединение не решается в границах субстанции: как мысль может заставлять двигаться руку если модусы онтологически автономны? Для Декарта это различие над-рационально. Оно не касается онтологий, субстанции, оно феноменологическое или трансцендентное. Свобода этого различия не ограничена субстанциональной обусловленностью.
Вспомним Древнюю Грецию. С позиции Сократа эти природы связаны отношениями относительности бытия: идея высшего блага открывает сущему новые свободы возможности. Каждая на своем качественном уровне функциональной вовлеченности. Человек обладатель обоих природ относительности (протяжённой и мыслящей). Поэтому напряженность мысли в ее движении связывается с потенцией напряжения глагола, повторяя принцип перехода потока времени от напряжения к действию в действительности. Различает их организацию бытия качественный уровень концентрации потенции в разности потенциалов динамики жизни. В пределах данной напряженности горизонта событий организация мысли обретает определенные свободы возможностей, преодолевающие инерцию мира.
Рассуждая об атрибутах, Спиноза создает аллегорию "прилагательных", которые без "существительного" не имеют своего основания. При этом прилагательное становится единственным условием проявления бога в мире, которому придается значение необходимости. Именно так существительное Бога становится существительным мира, нужно его только найти, и Спиноза находит его в субстанции. Хотелось бы отметить, что прилагательное как свойство бытия зависит не только от атрибутов Бога. Это всегда отношение рефлексии мира с глаголом проникновения, определяющее меру субстанциональной зависимости. Если бы Спиноза так рассуждал, он никогда не приписал субстанциональности атрибуты Бога. Субстанциональность есть отношение мерной вовлеченности рефлексии мира в функцию бытия. Она не принадлежит автономии мира, она есть мера отношений, стабилизирующих процесс падения мира зависшего над пропастью небытия. Субстанциональность мерой соединяет природу творящую и природу сотворенную.
Представление о мере вертикали:
Я спросил тебя: - Зачем идете в горы вы?
- А ты к вершине шла, а ты рвалася в бой.
- Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово!
- Рассмеялась ты и взяла с собой.
И с тех пор ты стала близкая и ласковая, альпинистка моя, скалолазка моя!
В. Высоцкий
Во времена Бенедикта Спинозы представление о бесконечности создавало аналогию с тотальностью или бездной. Понятие бесконечности в философии Спинозы выступает как антитеза конечному основанию бытия мира. Однако применение современного представления о бесконечности к субстанциональности мира не является корректным. Бесконечность не подтверждается ни в многообразии мира, ни в его множественном заполнении пространства "миром количества". Мир возникает из сингулярности и пределы времени и объемы проникновения энергии в глубь его ограничены. Количество энергии и возникающее из нее вещество, которое становится объектом "обратной связи" взаимодействия с потоком времени (после чего можно говорить об эволюции Космоса), ограничено. В представлении многообразия качественных образований и состоятельных, и устойчивых к потоку времени форм нельзя применить понятие бесконечности. Достаточно взглянуть на таблицу Менделеева и станет понятным, что мир сохраняет свою устойчивость структурных образований в узком диапазоне. Если соотносить представление о субстанции с материей, то и в этом случае такая материальная субстанция не обладает атрибутами вечности и привязана к форме становления во времени.
Незнание — не довод. - Бенедикт Спиноза
Само понятие бесконечность математически представлена как перспектива. Для пифагорейцев это переход от натурального счета организации мира к беспредельному. Динамика уменьшения потенции и увеличения количества на единицу в исчислении ряда натуральных чисел: 1, 2, 3, 4, ..., ∞. Бесконечность как перспектива централизованной организации в радиальном движении по окружности имеет онтологический смысл, но Гегель называл такую бесконечность - дурной. Но даже когда мы подтверждаем онтологический статус бесконечности, то обнаружить в этой онтологии конечный пункт движения в бесконечности невозможно! Он есть но только как утопия, но ни как онтологический фундамент достижения. Если мы можем надеяться, что достигли ожидаемого центра присущей миру бесконечности, то обнаружим для себя что это состояние будет выражать некий предел организационной данности, но не цель самой бесконечности, - она виртуальна. Сама возможность достижения бесконечности исключает ее смысловую обусловленность: в этот момент она становится уже не бесконечностью, а пределом. Именно поэтому бесконечность невозможно помыслить, она парадоксальна в своей сущности.
В математике бесконечность устанавливается как парадокс невозможности, когда динамика приближения уравновешивается скоростью динамики убегания в контексте числового счисления. Скорость приближения к бесконечности и скорость ее удаления представляет постоянную величину. Бесконечность оформляется в границах некой постоянной! Ни сам числовой ряд, а скорость равного счета наполнения и расточения в перспективе рождает бесконечность. Как раз это условие организации мира: пленки между двух бездн.
В самой бесконечности нет ничего в значении целесообразности что могло бы привлекать наше движение (стремление) в силовом контуре разности потенциалов. Следовательно, за бесконечностью существует цель нашего движения и это вечное основание бытия. Бесконечность рождается как отношение относительной зависимости бытия мира с Вечностью.
Невежество — не аргумент. - Бенедикт Спиноза
В этом заключается парадокс автономии мира. Когда мы говорим только о бесконечности, движение перестает быть целесообразным и исполняет программу инерции мира - ничто. Ориентация становится пространственная, изотропная. Бесконечность, которая предполагает в себе содержание бездны небытия, исключает целесообразность Вечности полноты и переворачивает аксиологию бытия мира в сторону исключения. Сама бесконечность вне контекста вечности не имеет содержания. Это просто бездна небытия. Этим отличается представление в восточной метафизике бесконечности Единого от западной философии, которая инструментом бесконечности, отсекает от феноменологии мира исток бытия. В этом смысле философия не тождественна метафизике, на этом настаивал Рене Генон. Если в ориентирах нет потенциала присутствия, то в силу вступает потенциал отсутствия.
Для Спинозы бездна существует автономно, поглощая сущность бытия мира субстанциональностью бесконечного. Атрибуты необходимости как высшая форма организации бытия и модусы, повторяющие эти прилагательные свойства вечности, все это и бытие верха, и ничтожность низа формируют горизонт событий пространства природы, производной в натуре. Для Спинозы это творящая природа и сотворенная природа. Идея небытия вынесена за скобку субстанциональности. Это позволяет бесконечную неистощимость истока сопоставить с субстанциональной основой экранизации мира, растворяющегося в небытии. Поэтому обвинение, предъявленное Баруху в растворении Бога в природе не так уж и надумано.
Спиноза утверждает, что разум должен быть понят через мысль, а тело через протяженность. Мертвый разум не имеет мыслей, а живой мыслит не мозгом, а функцией глагола, мозг всего лишь объект концентрации действия в организации новых нейронных связей. В целом, именно связи организуют новое качество бытия структуры, а не "мир количества". Поэтому привязывать динамику глагола к материи некорректно. Скорее сам глагол есть объект исследования, а материи всего лишь формы вовлеченности в его действительность.
Однако в топике Спинозы модус мышления и модус протяженности не являются сотворенными, поскольку атрибуты Бога бесконечны, а модальность организации мира имеет конечную природу. Они несопоставимы по характеру организации. Конечные модальности, отражающие свойства природной необходимости сохраняют дистанцию отчуждаясь от фоновой бесконечности. В силу того, что бесконечность нельзя познать, то свойства "творящей природы" (атрибуты) повторяются в модальностях (модель) "сотворенной природы" и в границах "повторения с натуры" - принадлежат субстанциональности мира. Барух привязывает атрибуты вечной природы к субстанции. В этом символическое свержение богов Олимпа (глагола) и победа Титанов (материй). Оставляя модусы мышления и протяженности разделенными и чужими в желании соединиться, пропасть между ними заполняют эпистемологией знания - динамикой познающего мир.
Баруху следовало бы объединить модусы мышления и протяженности на основе пространственно-временного континуума. Пространство-время у Гегеля образует брачный союз, взаимопроникая, и дополняя друг друга в танце любви проницательной и живительной функций пробуждения к бытию. Так возникает проекция из проектора потока времени встроенная в экранизацию мира. Вся хронология мира представляет собой сценарий истории одного длительного сюжета для созерцающей Вечности, ни для временности. Мы либо вписываемся в этот сценарий, либо обнаруживаем себя уволенными режиссером. Так пространство рождает протяженность трехмерной перспективы динамики мира (три русла потока времени), а время создает напряженность функции мышления. Надо было бы объединить объект и субъект в единой точке восприятия потока Вечности! Вот это действительно революция мысли! Но Спиноза заворожённый зеркальными отражениями чар майя и страстью познания мира "коробочкой" собственного разума, этого почему-то не сделал.
Декарт подтверждает принципиально различие между разумом и телом, сложной и простой структурными организациями качественного пространства в эпистемологическом и субстанциональном плане. Его дуализм для воинственного модерна Европы, движущейся в "крестовом походе" завоевания ученых разумов, крайне нежелателен. В стремлении преодолеть картезианский дуализм, двигаясь в восприятии мира прогрессивно: "ближе к телу" современность Нового Времени упускает сущую занозу субъективного присутствия в мире, в том, что тело организовано в этом же пространстве что и сознание, но отличаются функционалом бытия. Сознание невозможно ограничить только метафизической сущностью, но нельзя и выгнать из гносеологического рая рационального господства. Сознание является надстройкой, промежуточной структурой бытия и однозначно принадлежит как временности мира, так и вечному основанию бытия. У него свой метаболизм, отличный от инерциальной особенности мироустройства. В отличие от тела, разум имеет более сложную организацию структуры с основой его сознательного начала в мозге, объектом проникающего действия в действительности. Мышление и протяженность разделяют пространство организации бытия, а не субстанциональность мира. Сознание возникает как высшая форма развития жизни, а не сразу с появлением Вселенной. Хотя протяженность есть неотъемлемая часть ее действительности. Сколько нужно было усилий жизни, чтобы появилась структура напряженности бытия? И Барух думает объединить их в единой субстанции? Комично.
Декарт ставит вопрос разделения субстанциональных модальностей мышления и протяженности, для него эти сущности представляют разное субстанциональное основание аксиологии верха и низа. Однако де Карт Картезий так и не смог разрешить проблему "брошенной вещи" ("пред-мет" - метнули перед) перед субъектом восприятия. Она детерминирует свободу понимания субстанции. Этим он обосновывает свой дуализм, пологая что соединять эти субстанции различающихся модусов еще хуже нежели оставить разъединенными. Спиноза решает этот вопрос в пользу эпистемологии знания, игнорируя качественную организацию пространства феноменологии бытия. Он разводит мыслящую модальность и протяженную по углам ринга эпистемологического познания. В этом и есть смысл их единства - считает он. Решая этот вопрос позитивно для человеческого восприятия и крайне негативно для организации пространства бытия. Природа, она все стерпит, главное, чтобы познающему мальчику было удобно.
Декарт занимается импортом интегрируя Восточную метафизику в Западное восприятие. Для Декарта можно отчетливо представлять мысль исходя из пространственной напряженности бытия, что является доказательством существования двух субстанций: разума, обладающего свободой сознания и тела, агрессивного по отношению к чужой свободе и строго подчиняющегося законам существования. Такой дуализм можно процитировать из библии: "Богу божие, а кесарю, кесарево". Это разные модусы качественной организации пространства бытия не сводимые и не растворимые друг в друге. Для Декарта это вещь мыслящая и вещь протяженная. Почему вещь? Потому что вещь, это видимая манифестация силового центра невидимой напряженности. Она символизирует качество организации бытия мира в трансляции или экранизации функции глагола времени. Хайдеггер тоже использует вещь в "das Geviert", соединяющую землю и небо, человеческое и божественное. Вещь как обозначение мотивированной вовлеченности разных функционально-силовых за интересантов. Вещь как точка пересечения перспектив. Именно вещь символизирует присутствие этих мотиваций в явлении мира.
Декарт утверждает: "мыслю – существую" - Cōgitō ergō sum, этим он доказывает истинность существования субъекта. Субъект внутри, он есть, он существует и протяженность не объяла его. Только доказывать существование субъекта нужно в одном случае, если восприятие принимает в себя систему ценностей расколотого пространства. "Русская вещь", это всегда говорящая субстанция, "со-бытийствующая" субъекту. Она сопереживает, участвует, вещает, передавая тайные смыслы восприятию. Отсюда и слово "Вече". Человек уходящий в природу (отшельник) находит свое лобное место общения с энергиями бытия, и вся окружающая его бурлящая жизнь нашептывает ему великие тайны. В экспериментальной системе, требующей "доказательств" вещь становится в оппозицию Субъекту, заставляет его оправдываться и доказывать свое присутствие. Зачем он вообще есть и смущает бытие вещи. Вещь и субъект выясняют кто раб, а кто хозяин? Субъект обличает не легитимность инерции мира и в таком статусе терпеть его не намерены. В итоге в контексте эпистемологии знания разум приходит к выводу для "чистоты эксперимента" вынести субъект за рамки восприятия. Зарождается такая строгость этого положения в Европе.
Если бы это происходило не в Европе, то не было бы необходимости отделять протяженную вещь от мыслящей, а так одни вещи получают право на истинное существование (правильные вещи), а другие нет! Геноцид. Как это близко к Европейскому разбойничьему отношению к миру. Разделяющему расы на полноценные и еще не сформировавшиеся, а значит, как вещи должны быть полезны и подчинены разумному началу. Более того само право обладать вещью и принуждать ее к своей утилитарной значимости ставит деятельную актуальность феноменологии разделенного пространства выше самого Творца. Вернее, Творец сотворил мир и ушел на покой по требованию человека: "мы убили Бога", и теперь кто-то должен взять инициативу в свои руки и назначить новых богов – господ мира, чтобы управлять "премирными" вещами. Как это по-Европейски! Во имя права обладать миром расчленили онтологию бытия на напряженность в мысли и протяженность в вещи. Но мысль организует свое бытие на платформе протяженности, а протяженность обретает свою качественную целостность в напряженности субъекта мира. Они соприсутствуют в холистическом пространстве Единения природы. "Атман есть Брахман" (Восточная метафизика). Невозможно отделить экранизацию мира от глагола времени, как нельзя и Субъект лишить основы становления. В эпистемологии это банальное: "разделяй и властвуй". Эти имманентные перспективы принципиально разведены на «познающего» и «экспериментальную базу» в условности эпистемологии знания. Неудержимое желание обладать властью и эту власть вручают интеллигенции жрецов. Это исключительно отчаянная вера, не подкрепленная феноменологией мира. Она стремится обозначить эмпирическое соответствие, но это действительно только для данного периода организации бытия в условиях данных отношений относительности. Другими словами, она ставку делает в своей игре на меняющуюся природу и безусловно проиграет. Человек есть интеллектуальный субъект истинного существования, а все лишенное этих привилегий просто протяжность объекта реализации.
Хайдеггер. Dasein - "вот бытие". Это точно не там! Но и не здесь. Для того чтобы "стать здесь" надо сначала быть "вот". Когда обнаружится "вот", осуществиться становление "здесь". Так различаются становление от напряженности ("вот") бытия и эмпирическая данность (там) мира от феноменологической (становление). Dasein стоит в точке перехода от напряжения к трансляции и экранизации мира. Он исключает брошенную предметность перед собой, как это посчитал возможным Декарт. "Предмет" - брошенный перед. Не вовлеченный в структуру бытия Dasein. Разделяет предметность на вот, как силовой контур вертикали и полюса становления и здесь в явлении присутствующего Я. "Здесь Я" и "Вот" не совпадают, как это у Фихте (Я=Я). Таким образом, "шагающее бытие" позволяет нам соединить субъект с объектной обусловленностью. Качественная объективация мира может рассматриваться и как объект и как субъект (корпускулярно-волновая функция действия в физике). Представление о небе и божественном интерпретирует присутствие Логоса в поляризации пространства бытия верхом. Людское и земное это могущество жизненной силы, которое в человеке пробуждает звериное начало (телесной природы), а для земли обнаруживает начало ничто – пропасть небытия. Хайдеггер располагает бездну сразу за землей. "das Geviert" - рисунок.
Оправданием для земли может выступать организация пространства бытия (квадрат или пентаграмма). Организация пространства бытия объекта и субъекта. В пентаграмме вещь возвеличивается, поднимаясь на вершину Олимпа, в квадрате инерционная организация пространства принимает на себя перспективу небытия и противостоит ее агрессии материальной устойчивостью субстанциональности мира. Тогда как именно небо посредством времени преобразует организацию пространства бытия вещи из квадрата в пентаграмму (эволюция жизни). Божественные и смертные на схеме Хайдеггера, это формы пространственной организации, содержащие в себе функцию Вечности (полноты бытия) и вечность-временности (частная организация бытия мира) в обслуживании идеи бытия, присягнув на верность. Мир для божественных - "игра", а для земных - "воля к ничто". Воля преодоления ничто.
Я бы добавил: вера в бытие! Вера в бытие заставляет божественных менять представление об игровом пространстве мира на ответственное отношение к мировому содержанию вечности, спасения бытия мира (блаженный Иов). Для Хайдеггера война между небесными (фашизм) и земными (Красная Армия) стала точкой бифуркации, меняющей отношение к миру. Он психически сложно переносит проигрыш небес. Когда пентаграмма одерживает верх над свастикой пробуждается вера в бытие. Ценность жизни превосходит принципы организации идеологического восприятия бытия.
Вопрос: почему основой для традиционалистских обществ выступает семья, а не индивидуум?
Потому что упор восприятия делается на качественную ориентацию структурной взаимозависимости. Семья, это связи, отношения, органичность, традиция, империя жизни. Такая модель отвергает форму атомарного общества, в значении Я=Я, подтверждая первый закон тождества формальной логики. Но человек невероятно сложная сущностная обусловленность мира чтобы сводить его тождество к состоянию банальной протяженности в границах формальной логики. В восточной метафизике, там, где солнце встает, а не закатывается «Я» никогда не принадлежит себя, оно часть себя Самого: «Атман есть Брахман» - что означает становление «Я» не в мире индивидуального, а в силовом контуре напряжения бытия. Возможность понять собственное Я в высшем предназначении и есть смысл становления. Индивидуум - жалкое подобие этой целесообразности если ограничивает себя пределами мира.
Первый закон тождества в логике А = А. Хайдеггер опровергает этот закон Я = Сам! Я ≠ Я. Можно предположить, что у Декарта А = А, когда мыслю, следовательно существую. Но это зависит от прочтения. Он потому и не вписывается в рамки Европейского восприятия, что его мыслю всегда нечто большее чем существую. Критиковали его за нарушение первого закона формальной логики. Мысль, это не разум, не мозг, это глагол, вертикаль напряжения, действия в действительности! В его топике действительность становится условием действия. Отглагольное существительное как производная глагола. Это динамичная картинка в отличие от статики Ньютона. Потому, собственно, Декарт не настаивает на тождественности в онтологии мира, это прерогатива Спинозы. Для него это всегда нечто за горизонтом событий. Только для Спинозы это подвал, а для Декарта - чердак, через чердачное окно которого пробивается луч света. Лейбниц тоже создает "чердачную философию", и его монада рождается в представлении проникающего действия светоносного начала. То, что не вовлечено в вертикаль напряжения, то и не действительно. Экранизация мира осуществляется через трансляцию. При-глагольная занятость обеспечивает истинность бытия. Мир демонстрирует себя как сущее с претензией на свое время и пространство.
Но как только мы мысль связываем с рассудочностью, мы уже соскальзываем с высшей точки напряженности глагола (Делез). И если мы рассматриваем как становление тождества в повторении и верификации этой тождественности это тоже есть форма соскальзывания. Это, собственно, и делит мир на мыслящую вещь и протяженную вещь, но на вершине всегда стоит, "мыслю – существую" как проекция глагола вечности проникающей в мир состоятельности. В этом неувядаемое могущество картезианства. Его сила в тотальном присутствии слабого субъекта в мире. Он как кость в горле эпистемологии для знания.
Метафизика Декарта сводится к единственной незаурядной цели стремления: сохранить слабенького субъекта в границах горизонта событий. Уберечь его сакральную символичность пока все еще не превратившуюся в идола умиротворенного и встроенного в картину явления. Символический статус потенциального соприсутствующий миру бытия Вечности. Посольство Вечности сопровождающее устройство мира. Его топика остается в суперпозиции, она не разрывает отношение с Истоком и в то же время тотально соприсутствует протяженности мира. Слабенького субъекта Декарта невозможно просто так выкорчевать. Он прорастает везде, где проявляет себя почва субстанциональных материй мира. Как сорняк вездесущ и нарушает своим присутствием чистоту стерильности эксперимента. Именно поэтому картезианский субъект так бесит господ науки. Некоторые энтузиасты готовы похоронить человечество чтобы “освободить субъект” и выгнать его за пределы мира. Но это уже истории про инопланетян.
У Платона, когда мы говорим о человеке, мы говорим о мире. О его мировой душе. Душа человека неотделима от души мира. Но именно душа человеческая выступает сопровождающей и направляющей возвращения мира к Истоку бытия Вечного основания. Она повторяет состояние Ума в концентрации внутреннего и рассеивания внешнего. Как ноэсис и дианойя - пространственная организация Ума субъекта и объекта. Во всем мире протяженности присутствует внешняя рассудочность это делает ее доступной разуму. В организации пространства бытия самосознания напряженности и ориентации действия в действительности (ноэсис) разуму следовало бы повышать уровень субъекта в напряжении бытия чтобы конституировать состояние объекта. Платонизм решает проблему Декарта и Спинозы динамикой возвращения сознания в противоположную перспективу в напряжения вертикали Сократа. Сократовская аллегория пещеры позволяет отделить детерминизм внешнего от свободы и глубины восприятия.
Трансцендентальное для Канта выход в априорную зону получения опыта. Но это рассудочное трансцендентальное отчужденное от трансцендентного. В этом случае ведущим выступает нижний порядок разума, а не верхнего основания Ума. Разум достраивает недостатки онтологии, связанные с разрывом в своем воображении. Воображение зашивает пропасть между субъектом и объектом материей и всяким тряпьем. Мы получаем ситуацию, когда хвост виляет собакой. Ведущей становится проекция низа. Внешняя рассудочность необходимо должна быть связана с внутренней полнотой Ума, именно так для нас открывается бытие мира, а не только его сущее.
«Мир сам познающий себя» (Гегель), сравни протестантскому началу в религиозном придании, которое исходит не от истин Единого и централизованного, а из представлений собственного разумения. Ну, так планеты сошлись. Потом сама стартовая позиция: это не субъект, ни индивидуум, это нечто континуальное, повторяющее бесконечный «атрибут» Абсолютного начала в лице самого мира. Как это близко к мотивации низа с его чертями.
Так происходит социализация (рассеивания), отмены метафизического проекта возвращения мира в лоно бытия. Потом социология смещает метафизику на второй план. И поскольку выступает альтернативой метафизического в приближении к человеческому пониманию, то не может сформулировать перспективу вечности вертикали, как только долговечности присутствия имманентного мира, и как следствие, принимает перспективу инерционной природы мира. Материализм совершенно обнажает эту топику заявляя о первичности материи над сознанием. Что означает перспективу падения в ничто инерционной природы, а не поиск сознанием родственной себе сущности наделенной полнотой бытия (Исток). Маски сброшены. Выходит, что сознание, интеллект обязаны мыслить категориями инерции (объектно-ориентированная онтология) и забыть о функциональном значении бытия и самосознании. Так интеллектуальное подменяется рациональным (Рене Генон). По Генону причинность не ограничивает пределы доступного знания, за причинно-следственными отношениями существуют принципы, обуславливающие эту относительность бытия (это к вопросу почему наш мир существует в трехмерном пространстве априори, а не пятимерном или пятнадцати).
Однако перспектива в условиях мира, это состояние покоя (второй закон термодинамики), борьба с символами силы, присутствующих бытием Вечности в империи рационального (разоблачение мифов) и в конечном пункте падения вниз перспективы небытия за ширму ничто отрицание и отречение от ценности бытия в способности быть. Геноцид рационального господства.
Поэтому мы и рады бы принять принцип Гегеля за руководство, но как-то в этом случае наша радость омрачается оказией результатов огульного выбора перспективы. Извините, Кант всего лишь строит мир визуального, соглашающийся с судьбой неизбежности мотивированного падения мира и с надеждой спасения взирает в «звездное небо над головой» ища защиты в человеческой морали. Но мораль снимается усилиями Гегеля, как только в мир постучится война. В этом случае надежды недостаточно, нужна Вера!
Постмодерн. Время есть социальный конструкт. Познание времени, а не вечности откроет истины бытия - считает он. Кто владеет социальным временем генерации идеи, тот владеет всем миром! Как нам это знакомо из геополитики. Социализация метафизики, это устанавливаемый режим единовластия в обладании идеей жизни. Это позволит решать, кому жить, а кому умирать, потому что «Бог» не может ошибаться. Социология принимает на себя институт метафизики. Поэтому Западная демократия с улыбкой на лице уничтожает русских. Вечность мешает идеологически оправдать "моральные" ценности упаднической цивилизации. Поэтому идеологию Вечности надо сменить тревожностью времени. Такая попытка уничтожить вечность во времени, чтобы утвердить время своего господства над жизнью. И продавать всему миру индульгенции на право жить.
Однако традиционная преемственность тоже является достоянием социализации Вечности. Поэтому через социальную организацию человечности можно пробудить присутствие Вечности во времени. Если постмодерн утверждает, что все есть конструкт, тогда есть смысл заняться конструированием антропологии Вечности. Ведь Субъект неотделим от вечного основания бытия. В этом его превосходство над эпистемологией, рождающей из себя смыслы и сама проблематичность его присутствия в мире знания. Сконструировать и конституировать платонический опыт через конституцию Декартовской топики. Вечность в постмодерне, это конструкт организации качественного пространства человеческого бытия. Вне осуществления этой структуры смысла образующего начала не может быть обеспечено здравие самосознания жизни. Смысл утверждения вечности в субъекте есть принцип обличения времени в организации геноцида, которое в геополитической горячке "всемирного потопа" запамятовало о том, что субъект есть оракул вечности в мире тотального ничто. И тот, кто добивается собственной исключительности, добьется исключения "мерцающей монады" (Лейбниц) из метафизической социологии.
«Мы конструируем опыт Вечности и вместе с этим конструируем отношение…. Наш нарратив в рамках этой постмодернистской релятивности может оставаться центрированным на конструкте иного. Мы можем предложить сконструированный платонизм, но с точки зрения базового опыта. Используя свободу постмодернистской релятивности сконструировать и конституировать платонический опыт через конструкцию и конституцию иного в чистом виде. ... Наше понимание Вечности это тоже конструкт. Вечность, это наш конструкт отношения копий к оригиналу. ... Тогда на самом деле в мире полных развалин господствующего постмодерна мы окажемся единственными претендентами на власть, единственными претендентами на знание…» (А. Г. Дугин).
- становление
- Пифагор
- куб