В Иране я перво-наперво влюбился. Молниеносно, бесповоротно и, понятно, навсегда. Я точно помню ту секунду, как удар по башке, как разряд тока. Ноги. Я увидел ее ноги. Она шла босиком по кромке бассейна, яркое солнце светило мне в глаза, и саму девушку я почти не видел, только ее ноги и силуэт. Юбка, длинные распущенные волосы, спускающиеся ниже плеч. Я смотрел, как завороженный. Уж верно сказано: «За морем царевна есть, что не можно глаз отвесть. Днем свет божий затмевает, ночью…» Я не мог подойти к ней, не мог с ней заговорить, я находился под каким-то страшнейшим гипнозом, а она также неожиданно исчезла, как и появилась. «А царевна вдруг пропала, будто вовсе не бывала.»
Случилось сие событие в поселке Зарганде, примерно километрах в 15 к северу от Тегерана. Ходила легенда о том, что эту землю выиграл в карты один удачливый русский казак у иранского верховного правителя бог весть в каком году, и с тех пор она принадлежит России в дополнение к посольству. Весьма обширная территория, огороженная бетонной стеной с колючей проволокой. Место для отдыха, что-то вроде подмосковных дач. Одноэтажные особняки с верандами и газонами, в них летом жили семьи посольских работников. В нашем распоряжении также находились: 3 бассейна, волейбольная площадка, теннисный корт, два стола для пинг-понга, открытый кинотеатр и еще много укромных местечек, куда взрослые не заходили. А нас, посольских детей 14-15 лет начитывалось человек восемь, всего два мальчика, остальные девчонки. И вот неожиданное появление одной из моих ровесниц у бассейна вывело меня напрочь из душевного равновесия. Через некоторое время мы познакомились, а с близкого расстояния то первое волшебное впечатление не только не исчезло, а напротив, многократно усилилось. Статная, стройная, довольно высокая, длинные русые волосы, голубые глаза. Настоящая русская красавица. Звали ее Наташа.
Тегеран, тот «который за забором», и куда мы выходили очень редко, жил своей собственной невероятной жизнью. Совсем недавно освободили американских дипломатов, находившихся в заложниках около двух лет. Все это время было не известно – оставят их в живых или нет. Иранцы требовали выдать им свергнутого шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, который бежал из страны. К тому времени он тяжело болел и проживал то в США, то в Египте. Только его смерить позволила освободить заложников. На стенах американского посольства надписи: «Смерть Америке».
Но и Советское посольство незадолго до моего приезда подверглось нападению. Разъяренная толпа ворвалась в историческое здание, где в 43 году проходила Тегеранская конференция.
Зал, где когда-то заседали: Сталин, Черчилль, Рузвельт разграбили и разбили. Слава богу, ни мой отец и никто из «посольских» не попал им под руку. Всех успели вывести из помещения за минуту до штурма.
Отец хранил осколки хрустальной люстры, освещавшей когда-то людей, творивших историю.
Лет за 150 до этих событий здесь убили посла Российской Империи Александра Грибоедова. В его память во внутреннем парке посольства стоял (конечно же, и сейчас стоит) скромный, маленький, но очень изысканный и уютный медный памятник. «Поэту и дипломату.» Посольский комплекс окружала высокая бетонная стена, которая снаружи сверху до низу была расписана лозунгами: «Смерть Советам! Опасность коммунизма – хуже опасности Америки!» Наши пытались замазывать надписи, но на следующий же день они появлялись вновь, еще большего размера.
В посольстве, где у всех работников естественно имелись квартиры, мы дети, появлялись редко. Мы наслаждались жизнью в любимом Зарганде. Там я встретил одного своего старого друга, с которым познакомился года три тому назад на МИДовских курсах английского, потом потерял его из виду, и вот опять мы увиделись в Иране! Мы с ним, как я уже сообщал, оказались первыми и единственными «парнями на деревне». Утром мы играли в пинг-понг, чаще между собой, потом приглашали девчонок. Затем все шли купаться в бассейн.
К нам присоединялись и другие дети лет 7-8, среди них и мой младший брат. Получалась довольно внушительная компания. Мы загорали, прыгали с вышки, поливали девчонок (а они соответственно нас) холодной водой из шланга. Я скрывал, насколько мог, свой неистовый интерес к Наташе, упорно делая вид, что вовсе ее не замечаю.
За забором, с иранской стороны через пригорок, выше нашей стены проходила автострада, и иранские водители могли видеть бассейн и всех загорающих. Мужики-водители, а особенно солдаты, проезжавшие мимо в отрытом грузовике, моментально поворачивались сторону бассейна и с дикой жадностью пялились на наших девчонок. Еще бы! Ведь с момента исламской революции женщин в купальниках им видеть не приходилось. А наши 14 и 15-летние девчонки «еще какие красавицы». Время от времени кто-нибудь из-за того, что не мог отвести взгляд от фантастического зрелища, обязательно врезался в другую машину, иногда такие аварии становились массовыми.
После бассейна наступал обед. К этому времени приезжал с работы отец. Ездил он на шикарной машине «Chevrolet Nova». Самой настоящей американской. Больше нашей «Волги» раза в два, вместо сидений - диваны, вместо километров - мили, вместо рычага коробки передач - переключатель на руле. Я такие машины видел лишь в кино, ну и у американского посольства в Москве. Да, и то из далека - близко подходить не решался. А тут я даже садился за руль, нажимал на педали, сигналил. Чувствовал себя, ах! – Шоном Коннери.
Каждый день отец привозил арбуз килограммов на 15, таких огромных мы раньше не видели. После обеда и поедания арбуза вся семья ложилась спать. Обычное дело для стран, где после полудня начинается такая жарища, что только и остается, как завалиться в кровать под включенным кондиционером. Около 4 я просыпался, садился в кресло на веранде и читал что-нибудь из того, что «задали на лето». «Войну и мир» - помню, читал очень долго, чуть не целый месяц, а вот «Мать» Горького проглотил за 2 дня, и запомнил практически по абзацам. За мной заходили девчонки, часто Наташа, звали гулять. Мне это невероятно льстило. Но я, из-за какого-то козлячего упрямства напускал на себя важный вид: «Надо прочесть кучу книг, «учиться, учиться и учиться», поступать в институт скоро.»
Революция разрешила мужчине иметь столько жен, сколько он может прокормить. Но, запретила алкоголь, запретила держать в доме собак (как грязных животных), запретила шахматы (никто не мог объяснить почему), запретила любую западную музыку. Только ежедневный призыв к намазу разносился с минаретов несколько раз в день в определенное время во всех концах города. По гортанному пению мулл посольские сверяли часы.
Иногда у иранцев происходил какой-то праздник, что-то вроде дня искупления грехов или укрощения плоти. Когда мужчины, голые по пояс, шествовали по улицам, они что-то выкрикивали и хлестали сами себя по плечам приспособлениями, похожими на наши плетки. Издалека не разглядеть. Довольно быстро на их спинах появлялась кровь, она стекала вниз, капала на асфальт. Мой отец купил на базаре одну из этих плеток. Она представляла собой мощную деревянную ручку, к ней крепилась крупная цепь, к ней еще 3 цепи поменьше, к каждой из них еще по 3 и так далее. Устрашающее орудие висело на гвоздике на стене родительской спальни. Отец иногда хлестал себя этой штукой по плечам, но совсем легонько, через футболку, почти не больно. Он говорил, что таким образом укрощает свою плоть.
Иранское порядки не вполне действовали внутри Зарганде, поэтому наши родители по вечерам ходили друг к другу в гости, жарили шашлыки и пили привычные русскому человеку напитки. Они, конечно же, не продавались, но дипломатический паспорт позволял привозить водку из Москвы (дипломатов на границе не досматривали). Привезенной водки не могло хватить надолго, поэтому в ход шел спирт, добытый у врачей из советского госпиталя, который работал в Тегеране еще с шахских времен. Спирт иранцы не контролировали, потому как им и в голову не могло прийти, что его можно пить. Таким образом, родители кого-нибудь из нашей компании каждый вечер обязательно уходили в гости, оставляя нам свободный дом. Все дети собирались вместе. И вот тут наступало мое время. Я брал отцовский переносной магнитофон Pioneer, и устраивал дискотеку. Мне удалось разжиться кое-какими записями: Битлз, Бони-М, АББА, Челентано и Спейс и, я, что называется, рулил. После трех быстрых песенок, под которые отплясывал, и стар (14-15 лет), и млад (7-9 лет), я включал какой-нибудь медляк, шел к Наташе, ни говоря ни слова, протягивал к ней руки, и мы танцевали. Неуклюже, наивно, стеснительно, на изрядном пионерском расстоянии переминались с ноги на ногу. Приблизиться к ней я не мог, мне казалось, произойди это, случится врыв, удар молнии.
Иранское телевидение мы смотрели мало, так как эфир почти полностью заполнялся патриотическими программами. Тогда уже вовсю шла Ирано-Иракская война, и по телевидению все время показывали репортажи о каком-нибудь иранском герое, «закрывшим собой амбразуру или подорвавшем иракский танк». Подбитые иракские танки, кстати, советские легендарные Т-34 выставлялись потом на обозрение народа, что добавляло ненависти к «шурави» (к советским) и сильно усиливало во мне ощущение недоумения: «Почему у Ирака наши танки? С какой стати? И зачем?» Еще по телеку показывали женщин-солдат, которые бегали, весьма энергично, брали полосу препятствий, стреляли в цель из старых американских штурмовых винтовок М-16. Сначала я не мог оторваться от этого зрелища, потому как, они бегали в туфлях-лодочках и хиджабах, сильно затруднявших движения. Но лица, лица женщин - решительны, глаза горят. Такие ханум (женщины) точно должны победить. Эти программы повторялись каждый день, и на 2 или 3-й раз смотреть их стало скучно. Иногда показывали художественные фильмы, очень часто советские, тоже с военной тематикой. Например, «Молодая гвардия.» Фильмы дублировались на персидский, и это звучало потрясающе. Когда какой-нибудь известный советский актер, играющий немца, поднимал руку в нацистском приветствии и говорил: «Ассалям Алейкум!».
На Востоке темнеет рано, и часов в 7 мы занимали места в открытом кинотеатре в Зарганде. Раз в три дня там показывали кино. Если днем я стеснялся и делал вид, что мне на нее плевать, то «под покровом ночи» я становился совершенно разнузданным. Я всегда садился рядом с Наташей, и минут через 10-15 после начала сеанса, брал ее за руку, сначала робко и нерешительно, потом, когда понимал, что она не сопротивляется, я брал ее ладонь в свою, так мы и сидели полтора часа, а иногда и больше. Помню, что именно в Зарганде я впервые смотрел «Тегеран-43», двухсерийную ленту, все время держа ее за руку. Ах, что за кино! Потрясающее!
Самостоятельный выход за ворота Зарганде детям строго запрещался, да и вряд ли был возможен. После нападения на посольство, сверху вдоль стены протянули колючую проволоку, а на КПП даже взрослых спрашивали, куда человек идет, и когда вернется. Помимо заботы о безопасности, такие меры усилили после предательства одного из работников нашей разведки. Некий Владимир Кузичкин, резидент разведки, работавший под дипломатическим прикрытием, ушел из посольства и не вернулся. Через неделю оказалось, что он выдал через британские спецслужбы наши нелегальные связи в просоветской партии «Тудэ». В результате, партия была жестоко разгромлена. Говорили, что активистов партии, которых выдал Кузичкин, жестоко пытали, а затем казнили. Сам он попросил политического убежища в Великобритании. Это стало сильнейшим ударом по советской агентуре, да и по всему посольству. Вы спросите: Откуда, я, ребенок, узнавал государственные секреты? – Мне ли? Мне ли не знать? Мне ли не знать этих секретов? Ведь родители обсуждали их по ночам. - «Предатель! Как не уследили? Как он мог уйти? Почему хватились только через неделю, когда уже было поздно?» Я также прекрасно знал, кто в секретной службе здесь главный. Леонид Шебаршин. Ведь он одевался, как Джеймс Бонд, курил, как Джеймс Бонд, да и вел себя, почти как Джеймс Бонд. И дурак бы догадался. Но, даже дурак не стал бы об этом рассказывать направо и налево.
И, все же, мне очень хотелось хоть немного потрогать, понюхать, почувствовать эту совершенно непонятную чужую жизнь. Пару раз нам с мамой это удалось. Сказав на проходной что «идем за хлебом», мы садились в двухэтажный автобус и ехали в город. (Отец ничего не знал, он находился на работе.) Автобус напоминал лондонский, по крайней мере, так я представлял его из кино и книг, только иранский автобус зеленого «исламского» цвета. Мы сливались с местным народом, и через час на нас уже мало кто обращал внимание. По крайней мере, мне так казалось. Если вдруг нас спрашивали, откуда мы, я, прекрасно зная про ненависть к СССР, отвечал по-английски, что мы немцы. Иранцы не знали немецкого, но почти все говорили на английском.
Мы заходили в магазины, в лавки что-то покупали. Довольно долго не могли привыкнуть к восточной страсти торговаться. Моя мама, да и все посольские быстро выучили цифры на персидском. По всему базару разносилось: «Мадам, 7 туманов (так назывались иранские деньги), 6 туманов, 5 … и так далее». Если умело торговаться, цену всегда можно снизить почти в 3 раза, а то и больше, но при этом тебе обязательно продадут еще что-нибудь абсолютно тебе ненужное.
Однажды нас взял на базар приятель отца, который хорошо знал персидский язык, обычаи и привычки персов. Тегеранский базар представлял собой (вероятно, он и сейчас существует) огромный многоэтажный город, если туда зайти одному, заблудишься и уже не выйдешь. Так вот, этот наш гид, рассказал, что привычка торговаться на Востоке, это просто способ общения. Продавец, конечно же называет цену в 3, а то и в 4 раза выше, чем собирается продать. Но если ты заплатишь эту цену, продавец искренне обидится (несмотря на барыш). Он решит, что ты его не уважаешь, а главное – не уважаешь себя.
Так вот этот отцовский приятель отвез нас на базар, мы зашли в какую-то лавку, он поздоровался по-дружески с хозяином, мы все вместе сели за низкий стол, нам принесли чай, сладости, и они о чем-то там разговаривали часа 2. Мы ушли довольные, нагруженные пакетами с покупками, но убей бог, если я помню, что мы там покупали.
Со временем, моя разнузданность, или, если угодно, решительность, значительно укрепились. Я обнаглел настолько, что как-то заманил Наташу к бассейну, уже после кино, совсем поздно часов в 11. Ах! Ах! Ах! Эта персидская ночь! Что за ночь! Когда тепло, но уже не жарко, когда ни ветерка, и листочек не шелохнется, цикады, сверчки, а звезды, звезды не небе! Только они и освещают землю. Такие огромные и близкие, что кажется, протяни руку, возьми звезду и подари ее девушке. Мы сидели в обнимку на лавочке, я что-то ей рассказывал, уже сейчас и не вспомню, что. Только вот, она любила АББУ, а я так больше Бони-М, она собиралась поступать в Педагогический, а я в ИНЯЗ, в Москве она жила в Медведково, а я на Кутузовском. Но что там ночь, луна, звезды и цикады! Ерунда это! Ее руки, плечи, грудь, аромат ее волос, ее дыхание! Вот, где волшебство и чудо! Я целовал ее, целовал, целовал, она не отвечала, но и не отстранялась. Когда, наконец, я попытался страстно поцеловать ее в губы, она мягко, но упорно уклонилась. «Да! – подумал я, - боится, что кто-нибудь увидит, в следующий раз нужно попытаться заманить ее в более укромное место. И тогда!»
Жизнь за воротами Зарганде продолжала удивлять неимоверно. Если они против Америки, почему же тогда они ездят на американских машинах, пьют американскую Кока-Колу, курят американские сигареты, носят джинсы, и почти все говорят по-английски? К тому времени я уже неплохо говорил на этом языке, ведь с 5 класса отец заставил меня ходить на МИДовские курсы, где учили нас весьма серьезно. И оказалось, что в Тегеране этот язык - точно второй после персидского. Если я к кому-то обращался по-английски, в 9 случаях из 10, я получал внятный ответ. Главная иранская газета «Tehran Times» выходила на английском, на английском же были сделаны провокационные надписи на стенах посольств. И даже вроде бы, уже знаменитый, но конечно же, переиначенный лозунг «Мусульмане всех стран объединяйтесь», выгравированный на иранских монетах, тоже на ненавистном английском.
Отец объяснил мне, что до революции в Иране существовали совсем иные порядки. Шах, которого выгнали, дружил с Америкой, потому что это выгодно, но точно также он дружил и с СССР, потому что мы соседи. Тегеран считался «Восточным Парижем». Здесь находились лучшие рестораны, дорогие магазины, модные бутики, изысканные вина, молодежные дискотеки, проходили концерты мировых звезд. Все самое лучшее из Европы. Высокие цены на нефть делали Иран богатой страной. Но исламская революция смела эту роскошь вместе с Шахом. Порядки поменялись в одно мгновение. Теперь женщины должны стали носить либо чадру, либо хиджаб, лицо еще можно открыть, но все остальное – боже упаси. Моя мама тоже надевала платок, когда выходила за стены посольства, руки всегда закрывали рукава, ноги – длинная юбка и обязательно чулки.
«Мы не обязаны следовать их порядкам», - говорил мой отец, - «Но ты понимаешь, здесь запросто могут плеснуть кислотой в лицо, если что-то им вдруг не понравится.»
Если в газете или журнале (чаще всего американском) печаталась фотография женщины в купальнике или хотя бы в короткой юбке, все ее тело замалевывалось черным цветом. Оставалась только голова. Это напоминало типографский брак, но на самом деле, кто-то в специальном ведомстве внимательно пролистывал весь тираж, и вручную «уничтожал крамолу». Я думал – проще уж вообще запретить все американские журналы. Раз и навсегда.
Наконец-то я распоясался окончательно и сумел заманить ее в самый укромный и таинственный уголок Зарганде, куда уже много лет не ступала нога взрослого человека. Когда-то советское представительство было огромным, для наших детей существовала школа и даже пионерский лагерь. Теперь он представлял собой заброшенный деревянный дом, со скрипучим полом, без освещения, вход с крыльцом давно зарос кустарником. А перед ним флагшток, но уже без флага. Все это придавало бывшему пионерскому лагерю таинственный и романтический оттенок. И вот там свершилось! Свершилось, братцы! На самом деле! Она мне призналась: «Костечка, - сказала она, - ты мне правда нравишься, очень, очень и очень. Но прости, прости, меня пожалуйста! В Москве у меня есть мальчик. Я люблю его и останусь ему верна».
Вот так! Вот так, о, друзья мои! Вот так, так! Ах! Почему, же эта первая любовь, обязательно должна быть безответной? Черт ее дери!
Каникулы, даже большие, летние, длящиеся целых 3 месяца, все равно когда-нибудь заканчиваются. И однажды ночью я подслушал очередной разговор родителей:
- Как ты думаешь, ничего страшного не будет, если Костя опоздает к началу занятий? - спрашивал отец.
- Как опоздает, на сколько? – тревожилась мама.
- Дней на 10.
Отец не знал, что «меня выперли из школы ссаными тряпками, и каким-то чудом взяли в другую школу», и считал, что опоздание учебе не повредит. Мама не могла сказать ему правды. Случился бы жуткий скандал. Но и соглашаться, она тоже не могла:
- Да ты что? На 10 дней! . Это же 9-й класс, очень важный, новая школа, новый коллектив.
- Ну, а что делать? У меня отпуск с 10, лучше ехать вместе. Иначе получается черт знает, что!
- Пропуск занятий.
- Ничего страшного, он же у нас талантливый.
В общем, аргументы отца перевесили. «Мерси» с моей стороны. Точно помню, именно так иранцы выражают благодарность.