«Король умер. Да здравствует король!»
Эта зародившаяся в ранее Средневековье формула провозглашала наследника королевского престола. Понятно, что речь в ней о двух разных королях. Король-отец ушёл из жизни — король умер. Наследник-сын вступает на престол, теперь он — король. И да здравствует новый король!
Патриархат умер. Да здравствует… кто?
Или что?
То есть он как бы ещё не совсем умер. Или не везде. Но по телевизору, в интернете, да и в книжках тоже, сообщили, что уже.
А как здраво заметил Уинстон Черчилль, событие произошло не тогда, когда оно произошло, а тогда, когда о нём сообщили в газетах.
Информационная смерть патриархата была долгой и мучительной. Первые его судороги начались в середине XIX века, с зарождением и массовым распространением эмансипации. Сейчас многие ошибочно думают, что эмансипация — это процесс приравнивания женщине к мужчине. Приравнивание в юридических и прочих социальных правах. Это не так. Тогда о таком даже подумать и не могли: ни сами женщины, ни тем более мужчины.
Эмансипация представляла собою процесс приравнивания женщины вообще к человеку.
Ибо до этого момента, в условиях озверелого патриархата, как его сейчас называют активные феминистки, женщина человеком считалась только биологически. А юридически, социально, духовно, психологически — нет. Некто граф де ла Фер, более известный нам под именем доблестного Атоса, просто взял и повесил свою молодую жену на дереве, о чём потом проникновенно рассказывал своему собутыльнику де Артаньяну. Чего-то ему там не понравилось, ну и повесил, как застрелил бы лошадь или выбросил сломавшуюся трость: собственность, она и есть собственность. И никто ему ничего не сделал и не сказал — да и нечего было сказать, по тем временам.
Эмансипация перевела женщину из статуса собственности мужчины в статус человека.
Хорошо она сделала?
Вот так и просится на язык «Конечно, хорошо!» Это же так очевидно правда?
Ну давайте скажем, раз просится: конечно, хорошо!
Но на этом не остановимся и пойдём далее. Ибо, как мы далее увидим, эта победа эмансипации не была самоцелью. Она была лишь важным промежуточным результатом. Равно как и сама эмансипация не была самодостаточным процессом: она была лишь первым шагом в куда более сложном социальном процессе, который сейчас, уже в XXI веке, развернулся на наших глазах в полном своём объёме…
Подъём эмансипации странным образом (или совершенно закономерным?) совпал с началом активной творческой деятельности некоего австрийца по имени Зигмунд Фрейд. С именем Фрейда у многих сейчас ассоциируется создание психологии, хотя, разумеется, Фрейд психологию не создавал: он просто, как умелый пиарщик и предриниматель, заставил окружающих так думать, упаковав давно известные знания и практику неким новым и особым способом.
Главной целевой аудиторией Фрейда стала та же самая аудитория, на которую был нацелен и весь процесс эмансипации: женщины в возрасте от 20 до 45 лет, главным образом замужние (что важно), которые теперь осознавали себя не вещами, не мужской собственностью, а сложной человеческой натурой со своими богатыми духовными потребностями и потребностями тела. О ценности и значимости потребностей своего тела они и узнавали, главным образом, в кабинете Фрейда, а о духовных — во всех прочих местах.
Вспоминая Фрейда, сейчас принято говорить о его вкладе в психологию как науку и практику, хотя вклад старика в совершенно другое, куда более масштабное и серьёзное дело, остаётся неоценённым и даже почти незамеченным.
А зря, между прочим, остаётся.
К середине XX века эмансипация окончательно победила: в отличие от коммунизма и капитализма, которые никак друг друга победить не могли, и которые как раз в это время сцепились в самой жаркой схватке за всю совместную историю. Эмансипация победила их обоих: в том смысле, что права и статус женщины были признаны уже не только наравне с человеческими, но теперь уже и наравне с мужскими, как в стремящемся к коммунизму СССР, так и в мире победившего капитализма.
И снова, вероятно, у нас есть повод порадоваться.
Ну что ж, давайте порадуемся…
Но прежде чем двигаться дальше, процитируем два литературных отрывка.
Один из них относится ко второй половине XIX века, когда эмансипация, так сказать, стартовала и набирала высоту. Второй — к середине XX-го, где мы с вами сделали привал, и где эмансипация, как мы увидели, полностью победила, к гордости и радости наших замечательных женщин.
Ну и к гордости и радости мужчин, конечно.
Вопрос о том, кого или что же она при этом победила, остаётся как бы незамеченным. Действительно, раз есть победитель, то есть же и побеждённый? Кого победила эмансипация? Что она победила? Кто или что остались побеждёнными, оказались в проигрыше?
Ну как что?.. Озверелый патриархат она победила. Чего дурацкие вопросы-то задаёте?
Цитируем отрывки. Отрывки длинные, наберитесь терпения.
«— Слушайте, мы сначала пустим смуту, — торопился ужасно Верховенский, поминутно схватывая Ставрогина за левый рукав. — Я уже вам говорил: мы проникнем в самый народ. Знаете ли, что мы уж и теперь ужасно сильны?..Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв к, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают!.. Знаете ли, знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем?...Но это лишь ягодки. Русский бог уже спасовал пред «дешёвкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты, а на судах: «двести розог, или тащи ведро». О, дайте взрасти поколению! Жаль только, что некогда ждать, а то пусть бы они еще попьянее стали!..Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами… Если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, — вот чего надо!..Мы пустим пожары... Мы пустим легенды... Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится… Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал... Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?»
Это не конец цитаты. Далее чуть внимательнее:
«..В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано. И застонет стоном земля: «Новый правый закон идет», и взволнуется море, и рухнет балаган, и тогда подумаем, как бы поставить строение каменное. В первый раз! Строить мы будем, мы, одни мы!«Что он, вправду помешался?» — улыбнулся Ставрогин. Двери крыльца отворились.— Ставрогин, наша Америка? — схватил в последний раз его за руку Верховенский»
Конец цитаты.
Чья на самом деле сегодня Америка, не знает, к сожалению, даже сама Америка: впрочем, и большинство государств в современном мире уже плохо представляют себе своих подлинных бенефициаров и выгодоприобретателей. Понятно, что население этих государств, то есть, попросту говоря, народы, таковыми выгодоприобретателями уже давно не являются, и в этом качестве их давно всерьёз не рассматривают. А монолог вы, конечно же, узнали: эту пламенную речь Пети Верховенского из «Бесов» Фёдора Михайловича Достоевского.
Наша Америка, спрашивает?
Похоже, уже ваша, Пётр Степанович. И не только Америка. Россия вот тоже, похоже, уже ваша. И вообще, куда ни глянь, сложно от этого впечатления отделаться…
В каждой, говорит, волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать, где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано.
Где, где?.. Дупло это давно стоит у каждого мужика на столе в виде ноутбука, или этот мужик (ну, или победившая в процессе эмансипации женщина) даже таскает это дупло в кармане в виде смартфона, и две трети своего личного времени держит в этом дупле свою отяжелевшую голову.
А ещё у этого мужика (ну, и у бабы его тоже) теперь есть квар-код. Это чтобы, так сказать, просьбы им подавать было быстрее и проще.
Или чтобы чужие просьбы до них быстрее и проще доходили.
Такое тоже ведь возможно? Или нет?..
Ну, вот попросят тебя некий укол самому себе сделать.
Или не попросят — потребуют.
Или не укол.
Ну, в общем, вы поняли…
«Строить мы будем!» Одни мы, говорит.
Ну вот и Марк Цукерберг примерно то же самое говорит. Мы, говорит, будем строить Мета-вселенную. А вы, говорит, будете в ней жить. Он это нам говорит, если что. Мы в ней будем жить, по плану Цукерберга. С квар-кодами и с цифровыми аватарами. Башкой в дупле.
Монолог Верховенского (как и все «Бесы» в целом) весьма часто и, разумеется, ошибочно, оценивают как проповедь грядущего в России большевизма и последующей за ним советской власти. Хотя большевики и советская власть как раз таки дали бесплатное образование, включая высшее, описанным Петром Степанович детям, вылечили от алкоголизма их пьяных матерей и дали им работу, пенсию и бесплатную квартиру, и избавили от либерального трепета прокурора в суде. А уж о таких явлениях, как убивающие школьники, или оправдывающие преступников присяжные, при большевиках даже помыслить было невозможно.
Не говоря уж о том, что никакой альтернативной Вселенной с кодами и принудительным уколами в советской повестке тоже не имелось.
Так что Фёдор Михайлович Достоевский провидел намного дальше, чем на тридцать лет вперёд. И монолог его героя — вовсе не повестка дня большевизма или советской власти: воплощение этой повестки мы имеем возможность наблюдать только сегодня, когда сквозь привычную нам реальность всё яснее проступают её зловещие очертания.
Следующий литературный отрывок тоже довольно известен, хотя рядом их ставят редко: возможно, вообще ставим первый раз. А зря: невозможно не уловить совершенно одинаковый тон и схожий посыл.
«В этом веке нам уже не победить. Нынешнее поколение людей в России слишком фанатичное. До оголтелости.Войны обычно ослабляли любой народ, потому что, помимо физического истребления значительной части народа, вырывали его духовные корни, растаптывали и уничтожали самые главные основы его нравственности. Сжигая книги, уничтожая памятники истории, устраивая конюшни в музеях и храмах… Такую же цель преследует и Гитлер.Но слишком он многочислен, что ли, этот проклятый ваш советский народ… Или он какой-то особый и непонятный… И в результате войны он не слабеет, а становится сильнее, его фанатизм и вера в победу не уменьшаются, а все увеличиваются. Гитлер не может этого понять, а если бы понял, как-то попытался бы выйти из войны. Значит, он обречен, и его империя, его тысячелетний рейх, накануне краха…Значит, надо действовать нам другим путем. Помнишь, конечно, Ленин ваш сказал когда-то: мы пойдем другим путем. Читал я где-то или в кино слышал… Что ж, хорошая фраза. Вот и мы дальше пойдем другим путем. Будем вырывать эти духовные корни большевизма, опошлять и уничтожать главные основы народной нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением, выветривать этот ленинский фанатизм. Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, будем всегда главную ставку делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее!Сморщенные веки Лахновского быстро и часто задергались, глаза сделались круглыми, в них заплескался, заполыхал яростный огонь, он начал говорить все громче и громче, а под конец буквально закричал:— Да, развращать! Растлевать! Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов!.. Окончится война — все как-то утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, чем располагаем… все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей! Человеческий мозг, сознание людей способно к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности поверить!Как, спрашиваешь? Как?!Мы их воспитаем! Мы их наделаем столько, сколько надо! И вот тогда, вот потом… со всех сторон — снаружи и изнутри — мы и приступим к разложению… сейчас, конечно, монолитного, как любят повторять ваши правители, общества. Мы, как черви, разъедим этот монолит, продырявим его… Общими силами мы низведем все ваши исторические авторитеты ваших философов, ученых, писателей, художников — всех духовных и нравственных идолов, которыми когда-то гордился народ, которым поклонялся, до примитива.И когда таких, кому это безразлично, будет много, дело сделается быстро.Всю историю России, историю народа мы будем трактовать как бездуховную, как царство сплошного мракобесия и реакции. Постепенно, шаг за шагом, мы вытравим историческую память у всех людей. А с народом, лишенным такой памяти, можно делать что угодно. Народ, переставший гордиться прошлым, забывший прошлое, не будет понимать и настоящего. Он станет равнодушным ко всему, отупеет и в конце концов превратится в стадо… скотов.Что и требуется! Что и требуется!»
Это, разумеется, монолог Лахновского из «Вечного зова» Анатолия Иванова. Текст, удивительным образом повторяющий все основные мысли Петра Верховенского, только полвека спустя: может быть, Иванов и вдохновлялся в этот момент Достоевским?.. Произнесённый в середине XX века, этот монолог уже содержит более чёткие, более конкретные, более узнаваемые маркеры.
Это было время фашизма и концлагерей.
И нам даже, наверное, в какой-то момент показалось, что оно никогда не вернётся. То есть, уж совершенно точно никто не хочет, чтобы оно вернулось.
Но наше воображение сыграло с нами злую шутку: мы привыкли воспринимать фашизм исключительно как эмблему-свастику на рукаве немецкого офицера, а концлагерь исключительно как унылый кусок земли, обнесённый колючей проволокой.
И когда и то, и другое снова вернулось в нашу жизнь, мы просто не узнали ни того, ни другого. Просто потому, что вернулось всё это в виде эмблемы на крышке вашего ноутбука, а колючую проволоку успешно заменили квар-коды.
Внимательный слушатель в этом месте спросит: ну хорошо, согласен, а эмансипация-то тут при чём? Каким образом война полов привела нас в цифровой концлагерь, который уже даже как бы и не совсем цифровой, ибо современный человек даже физически не может не то что улететь или уехать куда хочет безо всяких ограничений, но даже в магазин или в кино его пускают уже только на спецусловиях?
Пока вообще пускают…
Для ответа на этот вопрос нам придётся прибегнуть к формуле, вызывающей пароксизмы ненависти у активных феминисток, хотя ещё век-полтора назад она вызывала у людей только приливы нежности, ответственности и силы. Ну, может быть немножко иронии, иногда…
Эта формула — «слабый пол».
Сейчас в той самой Америке, которая наряду с Россией и прочими странами прибрана к рукам наследниками Верховенского и Лахновского, за употребление этой формулы вполне можно попасть в социальные изгои: а то и под суд загреметь, чего доброго, начав демонстрировать соответствующее этой формуле поведение. То есть — начав защищать, оберегать и направлять слабый пол усилиями сильного пола.
Ибо этому слабому полу, преодолевая его слабую волю, и используя его (ладно, чего уж там) не всегда сильные аналитические возможности и способности к стратегическому понимаю ситуации, начиная как раз с конца уже упомянутого XIX века, усилиями не к ночи упомянутых Зигмунда Фрейда, Петра Верховенского, Лахновского, и всех прочих действующих в этой же логике персонажей, вбили в голову две другие формулы: «Я сама!» и «Ты этого достойна!»
И тот самый пол, который долгое время до этого считал себя сильным (и в целом имел к этому все основания) вдруг с удивлением обнаружил, что слабый пол прислушивается уже не к его советам, рекомендациям, а иногда и к прямым приказам, а к советам, рекомендациям и прямым приказам, поступающим из некоего совершенно другого источника.
То есть сама суть пары М+Ж и семьи как единого организма, сам смысл того, для чего вообще мальчик и девочка сбиваются в эту пару, образуют свою собственную стаю, которая начинает совместно выживать в не всегда дружелюбном мире, была таким образом умножена на ноль. И даже привычное слово «женщина замужем» (а его, строго говоря, можно применять не только к официальному браку: считать себя «за мужем», то есть за мужчиной, есть все основания у любой состоящей в постоянных отношениях женщины) приобрело вдруг совершенно дурацкий характер.
Ну как же она «за мужем», если её жизненный постулат — «Я сама»?
Как же это она «за мужчиной», если слушает она не этого мужчину, а интернет и телевизор? И сверяет свою жизненную стратегию именно с ними, а не с тем мужчиной, «за которым», якобы, она. При этом, как правило, совершенно не отдавая себе отчёта ни в том, кто конкретно с нею разговаривает через этот интернет и телевизор, ни в том, с какой целью он обо всём этом с ней разговаривает, и с какой целью так настойчиво её убеждает в том, что она «этого достойна».
А разговаривают с ней всё те же персонажи, монологи которых мы выше уже подробно привели.
То есть тоже мужчины.
Но не её мужчина, а другие мужчины.
Для которых она, в отличие от её мужчины, — просто ходячий кусок мяса, статистическая величина, которая: а) способна много и на износ работать; б) способна рожать, то есть воспроизводить себе подобных, которые в дальнейшем тоже будут много и на износ работать.
То есть как бы она замужем, да.
Но не за этим вот мужем, или парнем, который прямо сейчас рядом и держит её за руку (ну, или ещё за что-нибудь держит), а за этими неизвестными ей лично мужиками и мужеподобными женщинами, которые посредством интернета и телевизора убеждают её, что она действительно достойна того уютного (нет, лучше уютненького!) концлагеря, с такой классненькой колючей проволочкой, и с такими прикольными молодыми охранничками на вышках, и с такими забавненькими личными квар-кодами, так похожими на те, которые ранее ставились только на вещи в магазинах…
Нет, ну в самом деле.
Вот попробуйте вы загнать мужика в концлагерь. Получится?
В целом получится, конечно. Вот только степень затрат и усилий, которые для этого придётся приложить, окажется в большинстве случаев огромной. В отдельных случаях — даже неприемлемой.
Потому что с мужчиной надо сражаться. Он сопротивляется. Отдельные, особо упёртые, готовы сопротивляться даже с оружием в руках.
Мужчине надо объяснять. Его надо убедить. У него, паразита, есть своё устойчивое мнение, и оно тщательно аргументировано. Более того: у него есть даже способность вообще сказать «А пошли вы на х…!», ничего не аргументируя самому, и не выслушивая никаких чужих аргументов. И далее — способность ответить за сказанное.
Ответить чем угодно.
Чем придётся…
Женщина, к сожалению, себе такой роскоши позволить не может. Драться, сражаться, погибать. Иногда сражаться и погибать за выгоду, но чаще — за идею, за ценность, первичная и главная из которых — свобода. Эволюционно она себе этого позволить не может. У неё дети на руках. Ну, или она к этому готовится. Ну, или не готовится, и даже о детях не думает, но её тысячелетняя эволюционная психология всё равно склоняет её к конформизму, к компромиссу, к выживанию любой ценой.
А тут, видите ли, такой уютненький лагерёчек, с такой симпатичненькой охраной и прикольной проволочкой, и с такими забавными квар-кодами: ну совсем как у меня на кофточке! Вроде даже и не пахнет никакой угрозой: ты, главное, делай, что тебе говорят, иди туда, куда пускают, а куда не пускают — не ходи, кредиты бери, если предлагают, покупай, пока распродажа (а распродажа у нас всегда), и всё у тебя будет хорошо. У тебя и у детей твоих. Ты ведь детей любишь, да?
Ну, люби, молодец. Ты, женщина, вообще не забывай, что у тебя дети есть… А то ведь мы напомним.
Ты — сама. Ты этого достойна.
Да, и главное: мужику своему скажи, чтобы тоже не выпендривался. И делал, что ему говорят.
Ну, или чтобы он делал, что мы тебе говорим.
Короче, давай так. Мы тебе — сперва эмансипацию, потом феминизм. И ты станешь, типа, сама. И всего достойна. Мы тебе будем говорить, чего делать, а ты — мужику своему. А то нам с ним возиться больно затратно… А тебе удобнее, ты его лучше знаешь. Ты будешь замужем как бы за ним, но фактически — за нами. Но всё у тебя будет хорошо. Вернее, не плохо. Точнее, плохо будет, если не согласишься. Договорились?
Ну, как тут отказать?..
В крайнем случае, если не договорились, на женщину можно повысить голос. Чуть-чуть попугать. Пугают у нас, да на повышенных тонах, с утра до ночи: достаточно залезть в интернет или включить телевизор, чтобы сие ощутить. Напугали уже до такой степени, что не только под женщиной: под отдельными мужчинами лужа может образоваться…
И, напугав, достаточно указать выход (ну, или вход) туда, где пугать больше не будут, и голос повышать не будут, а будут выдавать положенную баланду на тебя и на детей. Спасут, в общем, тебя. Защитят. Позаботятся о тебе.
Помните, как Верховенский говорил:
«Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы и пустим... Кого?»
Прямо как в анекдоте: «И тут появляюсь я: в ослепительно белом костюме!..»
Да не надо уже никого выпускать, Петь. Прошлый век. Сейчас время не то. Это раньше там: Спаситель, Антихрист… А сейчас публика избалованная. Всё видела. А, скажет, опять этот клоун пришёл?.. А его на этот раз кто играет? Безруков? Брюс Уиллис?
Публика — дура. Она ведь всё равно не поверит, что это всё взаправду. Она думает — тут всё понарошку…
Или вот ещё говорят «Публика — женщина».
Но вы ничего такого не подумайте: никаких аналогий…
И вот появляется рядом с мужчиной, таким упёртым, убеждённым, готовым к драке и сопротивлению, его верная подруга жизни, которая мягко так берёт его под локоток и говорит «Вась, ну чего ты упрямишься? Давай сделаем/не сделаем/возьмём/отдадим/скажем/промолчим/проголосуем/пойдём/не пойдём/послушаем...»
И да: «У нас же дети, Вась. Мне тут напомнили...»
Он, бедняга, думал, у него здесь — тыл.
Нет, братан. У тебя здесь — фронт.
«И давно?» — спрашивает озадаченно мужчина.
Да нет, недавно, в общем. С середины XIX века где-то. Ну, помнишь: эмансипация там, всё такое?.. Потом Фрейд, потом Райх с его сексуальной революцией, Тавистокский институт с его наследием Йозефа Пауля Геббельса, план Даллеса, социальные сети в Интернете…
План Даллеса — это ведь не план Холодной войны США против СССР, вы не думайте.
План Даллеса — это план Холодной войны против всех. План войны немногих — против всех остальных. Одного золотого миллиарда против остальных шести, а в перспективе десяти-двенадцати, для придания им состава не золота, а совершенно другой субстанции.
С горячей такой войной мужчина, скорее всего, справился бы. И с явным фашизмом бы справился. Ну, справился же он с фашизмом в середине XX века…
А вот с холодной войной ему сложнее. И с ползучим таким фашизмом — сложнее. Втройне сложнее, когда вместо надёжного тыла на этой войне он получил полномасштабный второй фронт. Когда развязанная врагом в его тылу «война полов» деморализует его, подрывает его силы, уверенность в себе, заставляет сражаться не с главными угрозами, а с той, им любимой, которую он до некоторых пор с известным основанием считал «слабым полом».
Но которой популярно объяснили, что она достойна куда большего, чем этот неуклюжий лох с его дурацкими принципами и наивной верой. И которая давно уже замужем не за ним, а за теми неизвестными ей ребятами, инфопродукты которых она так жадно потребляет в ежедневном режиме. И она уже не слабый пол, а слабый для неё вот этот алень, а она — она сама.
Сама по себе.
Монолитная стена озверелого патриархата, высившаяся на протяжении тысяч лет, казалась куда надёжнее не только Берлинской стены, но даже и Великой Китайской.
Возможно, именно эта плотина и сдерживала до времени поток той грязи и мерзости, который на протяжении тысяч лет генерировали верховенские и лахновские всех мастей, начиная с Древнего Вавилона. Поток этот всегда готов был прорваться, да. Говорят же философы, что мир суть непрерывная борьба добра со злом.
Или бобра с ослом, например.
Но за последние полтора века эта стена — не то, чтобы рухнула окончательно, но в ней появились такие зияющие бреши и пробоины, что этот грязевой поток прямо на наших глазах начал прибывать.
И мы уже почти даже сами поверили в то, что наше некогда вполне обычное распределение половых ролей, наше разделение на слабый и сильный пол, — это не наша естественная защита от всей этой грязи, защита нравственная, психологическая, физическая в конце концов, а что это уродливое проявление озверелого патриархата, которое якобы надо выжигать калёным железом.
И самое обидное, что всё это делаем мы.
Мы сами, понимаете?
Женщины, переставшие считать себя слабым полом, и мужчины, утратившие веру в себя как в сильный.
Мы, считающие силу мужчины, его ум, его способность принимать решения, и выполнять их, пусть даже и любой ценой, проявлениями озверелого патриархата. Мы, бросившие женщину под каток цивилизации и низкопробной информации, и снисходительно наблюдающие за её попытками проявить стойкость в этой ситуации.
Мы, мужчины и женщины.
Не пора ли перестать вести себя подобно экспериментальным крысам, или парочке унылых замордованных тигров, посаженных в клетку в качестве братьев меньших под внимательное око большого брата?
Вопрос не в том, кто кого: мужчины женщин, или женщины мужчин.
Вопрос в том, кто кого: мы, мужчины с женщинами — их.
Или они нас.
Вопрос, впрочем, риторический. По крайней мере, я на это надеюсь. И рассчитываю, что отвечаете вы на него так же, как и я...
Тут, конечно, возможны скептики и критики. Да ну вас, скажут, опять вы "про вакцинацию и квар-коды"... Надоели уже, скажут.
Поясним.
Если в некоем приличном по объёму тексте два раза встречается слово "квар-код", то сие совершенно не означает, что этот текст - про квар-коды...
Разумеется, статья не про квар-коды: это вообще не тема рассуждений психолога.
Статья про союз мужчины и женщины как средство гармоничного совместного существования с мире.
А противовесом такому союзу является перманентный конфликт мужчины и женщины, в который их обоих втравливают информационной истерикой последних десятилетий... И который, как и утверждается в статье, в конце концов приведёт обоих к лишению как личной, так и семейной свободы.
Вот об этом статья.