Предыдущую статью я закончила возражением на заявление, что в «Обрыве» некого любить и некому сочувствовать. И вот сегодня – об одной из тех, кого люблю.
«На крыльце… стояла девушка лет двадцати и с двух тарелок, которые держала перед ней девочка лет двенадцати,.. брала горстями пшено и бросала птицам.
— Цып, цып, ти, ти, ти! гуль! гуль, гуль, — ласковым голосом приглашала девушка птиц к завтраку».
Это первое появление в романе Марфеньки. Как-то уже давно стало общим местом утверждение, что Гончаров в чём-то повторяет Пушкина: как тот подчёркивает контраст между Татьяной и Ольгой, так и здесь две героини противопоставлены. Марфенька воспринимается многими как более подробно выписанная Ольга Ларина. Вспомним (мои читатели уже напомнили мне этого персонажа) мысли герои В.П.Катаева: «К Ольгам, Марфенькам Петя относился пренебрежительно». И вот эта пренебрежительность (она ведь не только у Пети!) мне кажется очень несправедливой.
Да, читая описание Марфеньки, мы постоянно вспоминаем пушкинское
Всегда скромна, всегда послушна,
Всегда как утро весела,
Как жизнь поэта простодушна,
Как поцелуй любви мила,
Глаза как небо голубые;
Улыбка, локоны льняные,
Движенья, голос, лёгкий стан —
Всё в Ольге…
Да, конечно, очень многое здесь можно отнести и к Марфеньке, но если дальше поэт скажет, что «портрет» Ольги ему «надоел безмерно», то у Гончарова иное отношение. Помните? «За ним всё стояли и горячо звали к себе — его три фигуры: его Вера, его Марфенька, бабушка». Три прекрасные женщины, воплощающие для Райского разные стороны русской действительности.
Я позволю себе привести большую цитату из интервью Л.И.Касаткиной (замечательная актриса играла роль Марфеньки в спектакле ЦТСА): «Когда в "Обрыве" мне дали роль Мафеньки, я огорчилась. Со школьных лет я помнила, что Марфенька мещаночка, что любовь её – любовь мещанская, и с этим хрестоматийным пониманием характера принялась за работу.
Но что-то в Марфеньке, вопреки усвоенной железной формулировке о мещанстве, меня восхищало. Сначала я сопротивлялась её обаянию и прелести, потом решила покориться и при этом найти разгадку её очарования.
Я подумала: а что если сказать нашим сегодняшним девушкам, как прекрасно быть такой, как Марфенька, заботливой, преданной, безгранично доброй, женственной. И когда я попробовала - как бы между строк - "сказать" всё это со сцены, зритель принял мою трактовку.
Работая над Марфенькой, я убедилась, как порой поверхностны наши наблюдения и трафаретны суждения о людях. И не раз вспоминались мне слова С.Образцова о том, что канарейка в клетке – это не символ мещанства, это птица в доме!» Права ли она? Мне кажется, совершенно!
Марфеньку все любят. Любуясь подарками ко дню рождения, она даже заплачет от счастья: «Господи! за что они меня так любят все? Я никому, ничего хорошего не сделала и не сделаю никогда!..» А бабушка объяснит: «Это Бог тебя любит, дитя моё, за то, что ты сама всех любишь, и всем, кто поглядит на тебя, становится тепло и хорошо на свете!..»
Мне кажется, в этих словах бабушки – ключ ко всему характеру Марфеньки. Она действительно всех любит. В чудесной сцене объяснения с Викентьевым, к которой, конечно, я ещё вернусь, она скажет: «Это ничего, что я плачу. Я и о котёнке плачу, и о птичке плачу». Первое же появление Марфеньки показывает её любовь и внимание ко всему живому: она будет кормить птиц, «наблюдая, всем ли поровну достаётся, не подскакивает ли галка, не набралось ли много воробьёв», будет отгонять большого петуха («Ах ты, жадный! никому не даёшь — кому ни брошу, везде схватит!»). И тут же будет диалог:
«— Гусёнка не видала? — спросила она у девочки грудным звонким голосом.
— Нет ещё, барышня, — сказала та, — да его бы выкинуть кошкам. Афимья говорит, что околеет.
— Нет, нет, я сама посмотрю, — перебила девушка, — у Афимьи никакой жалости нет: она живого готова бросить».
Она любит детей: «Женитесь, братец, — вмешалась Марфенька, — я бы стала нянчить детей у вас... я так люблю играть с ними». При этом она хорошо представляет себе все заботы: «Один шалит, его в угол надо поставить, тот просит кашки, этот кричит, третий дерётся; тому оспочку надо привить, тому ушки пронимать, а этого надо учить ходить... Что может быть веселее!» Бабушка расскажет: «Она всё с детьми: когда они тут, её не отгонишь, поднимут шум, гам, хоть вон беги!» А на вопрос Райского, любила ли бы она «безобразных детей», девушка «строго» заметит: «Есть больные, а безобразных нет! Ребенок не может быть безобразен. Он ещё не испорчен ничем».
Гончаров будет рассказывать о том, что она постоянно у бабушки чего-то просит для крестьян (от сахара и мыла до леса или коров), о том, как она помогает больным или «не знает предела щедрости», одаряя новобрачных («Только пьяниц… не любила и однажды даже замахнулась зонтиком на мужика, когда он, пьяный, хотел ударить при ней жену»).
Конечно, над многим можно посмеяться: и над любовью к лакомствам («Не хотите ли миндалю?.. Ну, изюму? Это кишмиш, мелкий, сладкий такой». А после отказа Райского «она разгрызла орех и взяла в рот две изюминки»), и над чтением романов, «где кончается свадьбой» («Я всегда прежде посмотрю, и если печальный конец в книге — я не стану читать. Вон "Басурмана" начала, да Верочка сказала, что жениха казнили, я и бросила»).
Но что главное в ней? Прежде всего естественность. Гончаров подчеркнёт эту черту при первом же появлении девушки: «Райский успел разглядеть большие тёмно-серые глаза, кругленькие здоровые щёки, белые тесные зубы, светло-русую, вдвое сложенную на голове косу и вполне развитую грудь, рельефно отливавшуюся в тонкой белой блузе. На шее не было ни косынки, ни воротничка: ничто не закрывало белой шеи, с лёгкой тенью загара. Когда девушка замахнулась на прожорливого петуха, у ней половина косы, от этого движения, упала на шею и спину, но она, не обращая внимания, продолжала бросать зерна». Блуза в те времена - широкая рубаха, совсем домашняя одежда (потом, в день рождения, «она хотела надеть свою простенькую блузу, а наместо её, на кресле, подле кровати, нашла утреннее неглиже из кисеи и кружев, с розовыми лентами»). Приветствовать «брата» она выйдет совсем иной: «На шее и руках были кружевные воротнички, волосы в туго сложенных косах плотно лежали на голове; на ней было барежевое платье, талия крепко опоясывалась голубой лентой».
И всё это – без тени рисовки, стремления покрасоваться. Когда она скажет: «Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! не хочу никуда», - это будет совершено искренне и передаст всю её сущность.
Но может ли она чувствовать?
До следующего раза!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
"Оглавление" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь