Рассветное небо сбрасывало пелену уходящей ночи. Лёгкий ветерок перебирал золото листвы, верхушки пожухлой травы. Обычное утро просыпающегося города. У поворота стояла пожилая пара в спортивных костюмах. Сбивчиво пытаясь объяснить приехавшим на вызов, что они делают в столь ранний час на берегу, повели к реке. Утренний город разбудил истошный вой сирен: в сопровождении милицейской машины в сторону больницы неслась скорая. В салоне автомобиля с воткнутой в руку иглой капельницы лежала женщина.
***
В ярких лучах солнца блестели лужи, к ним по бурным рекам-ручьям плыли бумажные кораблики. Весна! По улице размахивая портфелем вышагивала девчонка. Красное пальто, в тон - вязаный берет, чёрные сапожки. Смотрите вот такая я! В школе - две пятёрки. Схитрила: загодя посмотрев в журнал поняла - в ближайшие дни точно спросят. Вечером после беготни раскрыла учебники, и вот результат, есть чем обрадовать мать. Весенний воздух кружил голову. Девчонка была бедовой: есть же такие натуры, что могут одним взглядом "пригвоздить" к месту. Она из таких.
То ли потому, что отец очень хотел сына, то ли так сошлись звёзды, росла пацанкой. Подраться - какие проблемы, если дело правое? Посмеяться - так громче всех, чтобы знали - она всему заводила. Избалованной не была: рано потеряв отца, ухитрялась, проработав лето на "камне", купить одёжку себе и младшей сестрёнке. Непосильный, даже для взрослых, труд - ломом долбить и долбить в одно и то же место огромную каменную плиту, при появлении трещины, долбить и долбить так, чтобы откололась глыба. На заводике их дробили в щебёнку. Детей на работу не брали - за Катьку каждый сезон просила тётя, тоже работающая летом в карьере - понимала, что не от жиру просится девчонка на такую работу.
Маруся, Катькина мать, хрупкая маленькая женщина, каждый вечер возвращалась с работы усталая - росли дочки, и прохлаждаться времени не было, потому постояв немного за прилавком, перешла в дорожную службу на укладку асфальта. Работа - сверху нещадно печёт солнце, снизу расплавленный асфальт обжигает сквозь несколько пар натянутых на ноги чулок, штаны, кофту с длинным рукавом, брезентовые верхонки. Ад на земле. Запах гудрона дурманил голову. В обеденный перерыв, найдя тенёк, все без сил падали на землю, а Маруся в берёзовых колках рвала букетики земляники для дочек. Домой не шла - передвигала ноги. Стягивала в предбаннике амуницию, перед тем как ополоснуться, сидела на полке, глядя в одну точку. О чём думала? - Кто знает - может о том, что проклят был их род, если на её долю пало такое бремя.
В избу входила, оставив за порогом усталость - садилась за накрытый стол: младшенькая умела хозяйничать и умудрялась за день переделать всё доме и на огороде. Иногда ночами дочери слышали, как плакала мать, видели поутру припухшие, покрасневшие глаза.
Катька, отработав в карьере и получив приличную зарплату, брала с собой за покупками в областной город сестрёнку. Сначала покупали подарок матери, потом, придирчиво рассматривая друг дружку и самих себя в зеркале примерочной, меняли платье за платьем, и выбрав наконец то, что редко на ком увидишь в их городке, счастливые возвращались последним автобусом домой.
Девчонка-красавица: короткие тяжёлые волосы в стрижке каре уложены идеально, длинные чёрные ресницы, тёмно-карие глаза, одета по моде. Никто не догадывался, что Катька сама шила обновки, присмотрев понравившийся фасончик в приходивших журналах "Работница" и "Крестьянка". В школе активистка - ни одно мероприятие не обходилось без неё - хоть спеть, хоть станцевать.
Как и когда она увидела Шурика? - Вспомнила: на репетиции хора - стоял перед ней в первом ряду. Белобрысый, лопоухий, в растянутом на локтях сером свитере. Не произвёл никакого впечатления. После узнала - был на год младше - училась в восьмом, он в седьмом.
- Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца...
Сливаются голоса:
- Не хочется думать о смерти, поверь мне, в шестнадцать мальчишеских лет...
О какой такой смерти? - У них ещё вся жизнь впереди.
Скоро концерт к юбилею октябрьской революции - смотр художественной самодеятельности. Она, как всегда, ведущая. Надо готовиться - сколько ж всего ещё учить.
Неожиданное открытие Шуркиного певческого таланта - и в школе появилась вокально-инструментальная группа. На вечерах играл на ритм-гитаре, кривляясь перед микрофоном (дань увиденной по телику группе ABBA ), пел красивым тенором:
- Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег:
Я в подъезде против дома твоего стою.
Жду, что ты придёшь, а быть может нет,
Стоит мне тебя увидеть – О, как я счастлив!...
После школьного вечера давнишняя подружка сказала Катьке, чтобы та шла домой без неё.
- А ты куда?
- На кудыкину гору.
Не стала настаивать - не в её характере унижаться. Да и было бы ещё перед кем: шагу без неё ступить не может, а тут надо же "на кудыкину гору"!
- Ну и отваливай на свою гору!
Резко развернувшись пошла быстрым шагом прочь. В след неслось:
- Катька, ну не дуйся! Чего ты?! Меня Шурик провожать идёт. Сама понимаешь - ты лишняя.
Даже ухом не повела: надо же - Шурик её провожать пойдёт! Посмотрим ещё кого он провожать будет.
На следующий день специально вышла в школу пораньше, чтобы не идти с подружкой. На перемене Ольга, видя, что Катька не обращает на неё никакого внимания, усевшись на парте, весело смеясь рассказывала девчонкам, как вечером прогулялись по городку, как зашли в дежурный магазин, как Шурик угощал шоколадом и зефиром. "Странно, откуда у него деньги? Одет не очень. Какой-то тайный миллионер... Или врёт подружка? Специально, чтобы ещё больше позлить. Ну, нет уж - не на ту напала!"
Вечером, сказав матери, что надо дойти до одноклассников, что уже неделю почему-то не ходят на занятия, и её попросила об этом классная, отправилась на соседнюю улицу. Приятели жили в новой многоэтажке. Подниматься не пришлось: оба сидели возле подъезда в компании пацанов и девчонок. Среди присутствующих "дам", небрежно положив руку на плечо игравшего на гитаре Шурика, сидела Ольга.
Катька, нарушив вечернюю идиллию, кивком головы подозвала к себе прогульщиков. Отчитывала громко, чтобы все слышали и поняли - она здесь не просто так, она занимается делом. Шурик обратил внимание: боковым зрением видела - перебирая струны поёт, а сам смотрит на неё.
- Так-то, дорогая подруженька! - Будет тебе "кудыкина гора"!
На предложение присоединиться к компании отказалась: дел по горло, некогда рассиживаться. Сказала по-взрослому, с лёгким налётом усталости в голосе: знайте, я не малышня какая-то слюни здесь с вами пускать под гитару.
И пошла, гордо подняв красивую голову, развернув плечи, и слегка покачивая начинающими полнеть бёдрами. Она знала, что для победы ей осталось пол шажка: Шурик увидел её. Вот только как их сделать эти пол шажка?
Случай подвернулся не скоро. Она выжидала: бить так уж наверняка - цель должна быть поражена смертельно, никаких ранений она не признавала.
***
Этот сон как звонок из прошлого. Летний вечер. Озеро. На берегу у костра вся их компания. Шурик перебирает струны, тихо напевает какую-то, очень знакомую, песню. Она сидит поодаль и слышит только мелодию, слов не разобрать. Хочет подойти к нему, но Шурка, улыбнувшись грустно, начинает растворяться. Всё. Был и нет.
Проснувшись долго лежала, переживала только что увиденное - не удалось приблизиться к Шурику. Как всегда, сварила крепкий кофе, сделала парочку горячих бутербродов, не спеша позавтракала, и лишь потом пошла в ванную. Рассматривала в зеркале увядающее, но всё ещё красивое лицо, огладила себя по бокам - хороша! Она всё ещё хороша! Встала под душ. Любила контрастный: из огня да в полымя. После ледяных струй - лёгкое опьянение. Оделась. Лёгкий макияж - на работе ничего яркого.
Процесс после обеда. И снова дилемма - какой вынести приговор, какого наказания заслуживает эта компашка, что правда в их показаниях, что прибавлено следователем? Фемида - серьёзная богиня, и какая из чаш перевесит сегодня, зависит от неё, Екатерины Сергеевны. Правосудие - стоит себе с завязанными глазами, а ты решай...
Как занесло бедовую оторву Катьку на судейское кресло? Наверное, толчком стал тот процесс над Шуркой - другом детства, товарищем по проказам, по (сейчас она это точно знает) хулиганским поступкам, плавно перешедшим в преступления.
Унылый, наводящий тоску, осенний дождь за окном. Серое, низко опустившееся на город, небо. Как не хочется сегодня на работу. Завалиться бы на весь день в постель и спать. Проснувшись пить чай, смотреть в окно на прохожих, на оголившиеся ветви деревьев, на дымящиеся, собранные в кучки, опавшие листья, их горьковатый дым стелется по земле, заползает через открытые форточки в дома. Осень. Грусть. Вот плюнуть на всё и не пойти.
Громкий сигнал служебной машины. Надела белое кожаное пальто, в тон ему сапоги и перчатки, и как вызов - на шею алый шарф. Готова. Вышла к машине, неся себя, как драгоценность - знала, что всегда на виду - и её исподволь, а то и вовсе не стесняясь, рассматривает не один десяток глаз. Усевшись на переднее сиденье, глянула на молчаливого, немного угрюмого водителя - возит её не первый день, не многословен, не приставучий с вопросами. Сегодня неожиданно нарушил молчание.
- Екатерина Сергеевна, хочу просить у Вас помощи.
- Какой?
- Сегодня мою племяшку судить будете.
- Какую племяшку?
- Семёнову Лиду.
- Как? Она твоя племянница?!
- Ну, да.
- Что ж ты молчал до сегодняшнего дня?
- Не хотел вмешиваться. Сеструха упросила.
- Неожиданно.
- Полина, сестра, хочет поговорить с Вами до процесса. Примите?
- Ну, хорошо. Пусть зайдёт сразу после планёрки...
Тихий стук в дверь.
- Можно?
Просто одетая женщина - драповое серое пальто, из синего мохера берет (совсем не к лицу - отметила для себя), старенькие чёрные полусапожки.
- Слушаю.
Та начала что-то сбивчиво говорить, перескакивая с одного на другое, в конце смешалась, заплакала. Екатерина подала стакан с водой.
- Успокойтесь. Выпейте вот.
- Екатерина Сергеевна, помогите. Не садите её. Я вот... Собрала.
Суетливо порылась в коричневатой обшарпанной сумочке. Видно, как трясутся руки. Старые, красные, с коротко остриженными ногтями. Положила на стол конверт. Переживает. Где все находитесь, когда ваши дети, объединяясь в стайки, творят непотребное? Чем заняты? Что для вас важнее - деньги или дети? Бежите, когда уже грянул гром, вытаскиваете накопленное не одним днём. Нет, чтобы в вечер какой присели к своему ребёнку, да поговорили по душам, чтобы потом не унижаться, не просить.
Смотрела молча на эту рано постаревшую женщину, на её заскорузлые пальцы, на обветренное, в сеточках морщин лицо. Что-то есть в ней от рано ушедшей матери. Вот только что? И поняла - взгляд. Уставший, потухший взгляд.
- Уберите конверт. Я его не приму. Вас могут привлечь за дачу взятки.
- Екатерина Сергеевна, так я ж от чистого сердца. Примите.
- Уберите. Я ознакомилась с делом. И, если на суде не всплывёт новых свидетельских показаний, она пройдёт как свидетель. Никого не грабила. Всегда была в стороне. Вы поняли о чём я?
- Да-да. Я поняла. Спасибо Вам.
Поднялась и, пятясь к дверям не переставая благодарить, вышла. Конверт остался лежать на столе.
Процесс предсказуем - прокурор запросил для троих реальные сроки, адвокаты, выгораживали каждый своего подзащитного, старались не топить других. В последнем слове обвиняемые, хлюпая носами, просили у потерпевших прощения, стыдливо опускали глаза.
Решение пришло давно, задолго до процесса, когда читала дело. Она никого в этот раз не посадит: им надо дать шанс. Пусть каждый воспользуется им по своему усмотрению. Не преступники они пока - желание показаться крутыми, бравада, кураж, рисование друг перед другом... Составляющие подростковых стай. После процесса долго сидела в кабинете. Вспоминала как когда-то пыталась спасти Шурика. Как давно и как совсем недавно это было.
Вечером, позвонив на проходную, попросила к себе водителя.
- Возьми конверт, что лежит на столе и передай своей родственнице.
- Екатерина Сергеевна, да как же так?! Вы же дело-то сделали.
- Я поступила в соответствии с законом.
Вернувшись домой, не снимая плаща, опустилась в кресло. В тёмную комнату лился лунный свет. Через приоткрытую форточку проникали затихающие шумы вечернего города. Потревоженная память о проделках, о вожаке той, их волчьей стае нахлынула и забросала картинами из уже далёкого детства.
***
Шурка рос с отчимом с раннего детства. Пётр - тёмные с проседью волосы, вьются из кольца в кольцо, под густыми бровями проницательные, смотрящие, казалось, в самую душу карие глаза, мизинец правой руки скрючен - в детстве нашли в обвалившемся окопе ржавую гранату - из любопытства, спрятавшись за деревьями, бросили разок - не взорвалась. Стали рассматривать - как так, почему не было взрыва? Задели чеку. Вспышка. Грохот. Скрюченные тела друзей: у Митяя, из вспоротого осколками живота, сизые кишки, Витька с визгом катается по земле. Петро увидел искажённое от боли лицо, кровавые ямы глазниц, рваные раны на лице, шее. Отделался легче всех - посекло руку и грудь, перебило сухожилие на мизинце.
- Ты, паря, видать под счастливой звездой уродился – приговаривал доктор, выковыривая под местным наркозом осколки из Петрухиного тела.
- А дружкам не повезло. Один скончался и другой на подходе. Так что жить тебе теперь за троих надо.
С того дня Петро, похоронив обоих друзей, как будто повзрослел. Встретив начало войны на дедовском хуторе, пошёл в военкомат - до призывного возраста оставалось неполных полгода. Направили на подготовительные курсы младшего командного состава. Выпустился сержантом. Воевал. Сказать, что не было страшно, не мог - всяко было. Хватило на его долю и крови, и боли, и горя. Войну закончил гвардии лейтенантом. Не стыдно шинель скидывать - полный кавалер ордена Ленина, Красной Звезды, медали "За Отвагу", "За храбрость".
После войны, с учётом образования, наград, характеристики поставили директором элеватора. И повезло встретить там свою первую любовь. Тогда казалось - женщину неземной красоты. Краснел как пацан при встрече с ней. Заикался. Встречи на работе вскоре продолжились ужинами в ресторанах. Стали жить вместе. Семейное счастье было недолгим.
Как ей удалось обвести Петра вокруг пальца - не понял. Очнулся на скамье подсудимых: "Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики - зачитывал безразличным голосом судья - руководствуясь статьёй... приговорить к высшей мере наказания - расстрелу..." В одночасье рухнуло всё - не было прошлой честной жизни, боевых друзей, наград. Преступник, обворовавший государство не на одну тысячу рублей.
Долгих три года сидел в полуподвальном этаже в камере смертника. Вздрагивал от каждого шороха. За решёткой тюремного окошка проливные дожди сменялись солнечными днями, затяжные, плаксивые, осенние - снежной порошей. Тоска. И сверлящая мысль - что тянут? Скорей бы уж что ли... Нет. Не скорей - пусть так, пусть в каменном мешке, но живой. Сырость. Осклизлые стены. Каждый день клацает дверной затвор - приходят обыскивать. Что здесь искать? - Нары со свёрнутым на день полосатым замызганным матрацем, набитым соломой. Лежать нельзя. Сидеть и ходить. Часто, после очередного шмона валялся на полу в луже собственной крови - били просто за то, что смертник. Сколько невыносимой тоски видели эти стены. Сколько намотано в той камере километров... Два раза в день в дверное оконце - баланда с подобием хлебного куска. Раз в месяц помывка в холодной тюремной бане. Не чаще и прогулки в небольшом квадратном помещении, где стены метра под четыре, да вместо потолка решётка. Сверху часовые, лай собак. Не сойти бы с ума.
Вспоминалось прошлое. Ждал. Не мог понять - почему всё ещё жив, что тянут с "намазыванием лба зелёнкой"? Ответ оказался простым: после его ареста на элеваторе была проведена внеплановая проверка и зазнобу, что работала главбухом, сопроводили на нары - её рук была продажа зерна. Срок дали приличный. Узнавал - сгинула где-то в северных лагерях. Ему заменили расстрел на пять лет тюрьмы за халатность. После освобождения появилась в отросших кудрях изморозь.
Познакомился с Шуркиной матерью - приглянулась скромница, не посмотрел, что с довеском - трёхгодовалым сынишкой. Шурка любил немногословного, справедливого человека, считал и называл его отцом. Пётр никогда не рассказывал о войне, и о том, что сидел знали только в семье. Пасынка не обижал - часто, когда мать, услышав о проказах сына, хваталась за ремень, перехватывал руку:
- Парня не тронь. Не дурак и на словах поймёт.
В летние каникулы оба уезжали к родственникам в дальнюю деревеньку. Ранним утром, когда над рекой расстилался туман, усаживались с удочками на берегу. Ловили окуньков, чебаков. Бывало, везло - подсекали небольшого судака. Варили уху, побросав в казанок крупно нарезанную картошку, пару луковиц, иногда сначала завязанную в марле мелочь - для большего навара, а уж потом рыбу покрупнее. Часто за ними увязывался большой рыжий хозяйский кот. Садился рядом с рыбаками, дремал, лениво приоткрывая желтоватые глаза - надо бы его порадовать уловом: что он зря, что ли, припёрся в такую рань.
Поездка после пятого класса стала последней: случай со сродной сестрой отбил желание отдыхать у родни.
***
Ждали из города дочь - училась на зоотехника. Автобус в деревню не заезжал. Пассажиров высаживали на трассе, и они около трёх километров шагали к домам.
С утра у матери ныло сердце, хотя вроде как ничего не предвещало беды. Незадолго до этого дня начал завывать и рыть возле конуры яму старый кобель.
- Видно смерть свою чует. Сколь уж ему годов-то?
- Дак пора бы - второй десяток разменял. Уж и слепой, и глухой. Ты б, что ли убрал бы его, – выговаривала хозяйка. И, приоотдёрнув занавеску в розовых цветочках, зашептала, запросила:
- Вой, кобель, вой. Да не забери мой покой.
Родился слепым - будешь ты немым.
Пёс, умолкнув ненадолго, снова затянул свою, полную тоски, песню.
Горестно вздохнув - никак не уймётся проклятая псина, спустилась в подпол: надо бы клубничного вареньица для доченьки достать.
- Задлялась чего-то нынче она у нас. Пойди хоть встрень что ли.
- Да куды ей деться - до деревни два шага.
Скрутил самокрутку, затянувшись, натужно закашлял - крепенек ноне самосад-от.
А сердце что-то ноет и ноет - не уймётся никак. Накинула на плечи фуфайчошку, на голову полушалок, влезла в старые пимы.
- Айда, что ли. Боязно что-то мне.
Чертыхнувшись - не дала спокойно покурить, мужик нехотя оделся.
- И чё вот тебе дуре не ймётся никак.
- Поговори-ка у меня ищщо.
Постояли у прясла - прислушиваясь. Тихо-то как. Где-то в конце сбрехнула собака, и тут же кобель, взвизгнув, снова завёл свою нудную, вынимающую душу песню.
- Да будь же ты проклятой. Уймёшься ноне али нет?
Стемнело. Зловещий свет луны освещал округу - покосившиеся заборы, за ними в снегу по окна старые избы, вековые деревья, на единственной деревенской улице, в безмолвной мольбе вскинули к небу голые чёрные ветви. Видна трасса, но на дороге, ведущей к деревне, никого.
- Вот-ить етти-твою в коромысло - не удосужилась родителев проведать. Ишь ты, городская учёная.
- Да полно тебе, может, на занятиях задлялась или ищо чево.
- Скажешь тоже - задлялась она. Задрала, поди, подол да скачет, где не то на танцульках. А тут таскайся по морозу. Топчи ноги.
Постояли. Вслушиваясь в тишину. Нет. Никого. Молча развернувшись, пошли в деревню. По левую сторону жутковато темнел лес, по правую - большое поле с похожими на избы стогами сена. Мужик приостановился прикурить.
- Смотри-ка, мать, как будто чё волокли к стогу. Айда глянем - может, скрад какой. Так надо бы сообщить.
- Да, какой скрад - так, кто-то может до ветру ходил.
- До ветру волоком? Айда, давай - глянем.
И первым пошагал к ближнему стогу. Цепочка собачьих ли, волчьих ли следов. Тёмные пятна на снегу. Возле стога - валенки с торчащими огрызками ног, клочья пальто. Ещё не осознав до конца, что это останки дочери, закричал:
- Не ходи сюда! Ты не ходи сюда!
У матери подкосились ноги, и она, рвавшаяся всей душой к стогу, поползла, не чувствуя голыми руками обжигающего холодом снега.
***
Волчье логово пришлось искать долго - умные звери забирались далеко в чащу и, как правило, никогда не выходили за добычей поблизости от него. В деревне своих охотников не было: последний старик, у которого была столетняя берданка, на волков никогда не хаживал. Так, когда глухаря, тетерева ли постреливал пока глаза видели, а последний десяток лет только петли на зайцев ставил.
Никодим после похорон дочери вскоре закрыл глаза и своей бабе. Осиротев, без близких, сначала запил, потом, вроде как одумавшись, помыл-прибрал избу, вычистил у скотины, подлатал поредевший забор, починил крышу на бане. И, заказав соседям приглядывать за хозяйством, подался в город к своему сродному брату.
Зная о его горе, встретили как больного - обихаживали, не зная, чем бы ещё порадовать этого, когда-то весёлого балагура, а теперь осунувшегося, опустившего плечи, приумолкнувшего, с потухшим взглядом сродственника.
- Да, не боись - подмогнём. Есть у меня друзья-охотники. Приедем. Пусть вот снег сойдёт - следа после себя оставлять не будем.
- Слухай, Петро, мне бы тоже ружьишко како прикупить. Есть у кого?
- Найдётся. Я тебе своё дам. Пользуйся.
Принёс из кладовой патронташ и в промасленной бумаге старую двустволку. От неё пахло чем-то давно знакомым и приятным.
- Я всегда в масло керосин добавляю - ещё дед научил.
- Петро, а на волков-то тебе приходилось ходить, али как? Какие они?
- Хаживал и не раз. Сразу после войны-то их множина развелось, охотились. Умный зверюга. Чует опасность. Выслеживали логово и задолго до него облаживали флажками. Кто их знает - почему флажков боятся, но только редко кто натянутую верёвку перемахивал.
- А не страшно было?
- Да, нет. Не один же на их стаю выходишь. Один-то и сам можешь добычей стать. Нет, один никогда не рискну.
- Батя, а возьми меня с собой.
Не выдержал молча слушавший мужиков Шурка.
- Возьми, а? Я ведь стрелять умею - сам же хвалил.
- Сиди уж, охотник. Ещё мамкино молоко на губах не обсохло, а туда же - охотиться.
- Не возьмёшь - один пойду.
- Я тебе пойду! Я тебе пойду, вражина, ты этакая!
Отвесив сыну оплеуху прогнал из-за стола: нечего путаться в разговоры взрослых.
- Самому-то сколь годов было, когда охотничать начал? - вступился за пацана Никодим.
- Тогда время другое было.
- Время оно всегда одно.
***
Залегли против ветра, шевельнуться не смели, не то что закурить: волк зверь чуткий. Ближе к полудню увидели волчицу - тащила на спине овцу. Подойдя к норе, сбросила ношу на землю и тихонько заскулила. На её зов один за одним вылезли семеро щенков. Она, облизав каждого, стала рвать овечью тушу. Волчата, почуяв запах мяса и крови, набросились на еду.
Вдруг волчица, подняв голову, настороженно взглянула в ту сторону, где притаились охотники. Все замерли. Кто-то из щенят, взвизгнув, отскочил от туши, мать тут же подтолкнула его лапой обратно.
Выстрел подбросил зверя. Раз-другой дёрнулись лапы - волчица была мертва. Охотники бросились к волчатам. Перехватили всех - не успели скрыться в норе.
- Что с имя делать-то будем?
- А вот, чего.
И Петро, крутанув шею волчонка, отбросил в сторону. Свернув шеи всем семерым, удовлетворённо произнёс:
- Ну, вот и отомстили за твою доченьку.
Шурка стоял как вкопанный и не понимал - правильно сейчас сделал отец или нет? Ему было жаль волчат, так похожих на маленьких щенков.
- Так надо, Шурка. Если не мы их, то они нас.
***
Конец сентября выдался тёплым. В воздухе плавала паутина, кружилась опадающая листва, с огородов тянуло дымом сгорающей мякины. Вечерами уходили к реке, жгли костёр, пели под гитару. Шурка понимал, что нравится этой дерзкой девчонке. За ней бегали едва ли не толпами - активистка, заводила, всегда на виду. Он нравится ей? - Нравится: вишь, как зазывно взглянув, скромненько опускает взгляд. Наивный. Не понимал - у неё иной к нему интерес - дружит с девчонкой, а на неё, Катьку, признанную красавицу, ноль внимания.
Повёлся. Повёлся быстро - кто бы перед ней устоял ещё!
Толпа пацанов, среди них две девчонки - две соперницы, хотя Катька уже поняла, что Ольга, не успевший начаться, законченный роман: Шурка с того вечера больше её ни разу не проводил.
- Айда, пацаны, в кафешку - мороженого полопаем, чайку с пироженками глотнём.
- Да на что нынче гулять-то - пустые.
Мальчишки, вывернув карманы, насобирали около рубля - не хватит на всех.
- Так давайте тряхнём кого ни то?
- Кого тут тряхнёшь?
- Вишь всё повымерло, расползлись по хатам.
Внимание привлёк идущий к остановке прохожий: шёл слегка пошатываясь, жестикулируя и разговаривая с кем-то невидимым.
- О, паря, наш клиент!
Шурка скомандовал девчонкам оставаться на месте, показал каждому его место и пацаны пошли к остановке.
- Катька, я в таком деле не помощница - ухожу.
- Иди. Кто тебя держит?
- А ты остаёшься?
- Да.
Ольга исчезла в темноте. Катька медленно прохаживалась по улице - как бы кто не застукал парней. Вернувшиеся со смехом, перебивая друг друга рассказывали с какими добрыми чувствами делился деньгами выпивоха с вновь обретёнными друзьями. Ухода Ольги никто как будто и не заметил, или сделали вид... После всей компашкой сидели в кафе, ели мороженое, смеялись. Пацаны оценили такой поступок. Катька поняла: цель достигнута - добыча у её ног.
И в тот раз всё бы сошло с рук, если бы не попался "мусор" - они после узнали, что подвыпивший прохожий служил в ментовке. Шёл с дня рождения. Немного штормило.
- Парни, наш клиент.
Как всегда, обступили со всех сторон. Не убежать. И отдать бы ему подобру, поздорову этот завалявшийся мятый трояк, так нет же - угрожать давай. Ну и вломили, чтобы знал с кем говорит, на кого прёт. Их нашли быстро - городок небольшой. Случай неординарный - избит сослуживец. Даже землю рыть под собой не пришлось: мальчишки всем рассказывали про тот случай. За "паровоза" пошёл Шурка - взял всю вину на себя:
- Один бил, другие просто стояли, никто из пацанвы к менту, ой, простите, к милиционеру даже не прикоснулся. Да и не знал я, что он мент.
С матерью и Катькой Шурка ходил к пострадавшему просить прощения, предлагали возместить ущерб, но потерпевший отказался забрать заявление. Шурка, увидев тогда распухшее от побоев лицо, с узкими щёлками, заплывших в фиолетово-синих кровоподтёках, глаз, был потрясён:
- Если меня не посадят, то никогда больше никого бить не буду, никого не задену.
Всё начиналось играючи. Завидев двух мальчишек, обложили со всех сторон - бежать некуда.
- Ну, чё, пацаны, есть монеты? Надо делиться.
- Так у нас вот мало совсем.
- Ничё-ничё, давайте освобождайте карманы-то.
Забрали не всё - оставили на автобус: тем до деревни добираться, не местные. Благородные рыцари Айвенго. С этого начиналось. Впервые почуяв "запах" дармовых денег, решили, что стоит этим заняться посерьёзнее. Выходили вечерами. Завидев одинокого прохожего, осторожно подбирались к нему, и добычей становились не только деньги, бывало, и часы срывали и шапками не брезговали. Катька не пропускала ни одного такого выхода. Стояла на стрёме - вовремя предупредить друзей, чтобы смывались. Стая росла, разрасталась. Иногда сцеплялись и промеж себя: не из-за чего, просто так, чтобы языки, а то и кулаки потешить. К таким не лезли - сами разберутся.
Как-то их позвали в сквер для разговора: кто-то из старших откинулся с нар. Стащили в круг скамейки, уселись на спинки, по очереди из горла, каждый по глотку, пили дешёвый портвейн, курили. Откинувшийся толкнул речугу. О чём говорил - понятно: пора волчатам отстёгивать на общак, что случаи разные бывают, если что - так и выкрутиться помогут. Катьке он не понравился: синие в татуировках руки, какие-то бесцветные глаза, с чёрными точками зрачков, сплёвывает слюну - не до приличий: он сидел и уже что-то значит в этом мире.
Никто тогда Шурику не помог. Она, Катька, не раз вскакивала во время процесса и пыталась доказать суду, что парень он неплохой, что всё осознал, что не исправит его тюрьма, а только хуже сделает, а Шурка и так всё понял - ему хватило двух месяцев в СИЗО.
- Девушка, Вам надо поступать в институт на юрфак. Из Вас получится неплохой адвокат– не выдержав Катькиных выступлений произнесла судья. И приговорила парня к трём годам тюрьмы.
После суда девчонка вышла потрясённая - за что три года? За что? Целых три года Шурка будет сидеть, а они, вся их стая буду жить.
Переписывались. Говорила - дождётся, но жизнь на воле манила танцами, выбором жизненного пути, ухаживающими парнями. Не дождалась, ещё учась в институте, выскочила замуж за Валерку Зайцева. Был строен, высок, красив, играл на аккордеоне, пел. За ним бегали все красавицы городка, но у Катьки была самая тонкая талия, и он повёлся. Позже так и сказал:
- Я на тебя сразу внимание обратил. У тебя фигура потрясающая и талия, как у осы.
А у неё ещё и язык оказался жалом. Видела, как трусливо поспешил прочь от дерущихся её любимый муженёк, а она влезла в самую кучу - разнимать. После отыгрывалась:
- Морковочки натереть или так похрумкаешь, трусишка мой?
- Да, не струсил я. Лезти не захотел - сами разберутся.
- Конечно, конечно, зайчоночек. А я думала фамилии просто так приходят, а нет, оказывается, по заслугам даются - то есть - по подвигам и награда.
Недолго прожили. Окончив институт, переехала по назначению в другой город. Начинала с начальника угрозыска. Потом перешла в суд. Старалась не грешить ни перед Богом, ни перед людьми - отодвигала в сторону появляющуюся неприязнь к обвиняемым. Так и жила.
В очередной отпуск заглянула в родной городок к младшей сестре. Хотела повидать Шурку. А его не было. Отсидев, закончил курсы электрогазосварщиков, и погиб на работе: угорел, когда спустившись в трубу хлебозавода заваривал лопнувший шов.
В тот раз прогостила недолго. Навалилась тоска. Выходила вечером в сад, подолгу сидела под яблоней, что когда-то садили втроём: мать, сестрёнка и она, Катька. Стихал шум. Изредка доносились режущие слух гудки пароходов. Печально крича, кружили стаи готовящихся к перелёту птиц. Туман поднимался с реки, окутывал засыпающий городок. Тихо-то как...
***
С процесса над подростками прошло около месяца. Вновь рассматриваемое дело было сложнее, поганее: мать совратила четырнадцатилетнего сына. Перелистывая листы, с омерзением читала эпизоды, показания свидетелей: оказывается, и в таком деле они тоже есть. Грязь.
Попросила водителя довезти к реке: домой не хотелось. Надо бы посидеть на берегу, посмотреть на воду, освободиться от всего, накопившегося за долгие месяцы - после реки было чувство обновления, успокоения. Часто выбираться не было ни возможности, ни сил - работа выматывала. Сказав, что ждать не надо - доберётся сама, нашла то место, на которое приходила не один десяток лет.
Собрала хворост, разожгла костерок. Заплясало пламя, потрескивая, взлетали россыпи искр. Смеркалось. Почему-то стало тревожно. Вода несла опавшие листья прибрежных оголявшихся кустов. Шум города вдалеке. От реки поднимался туман. Тянулся белой пеленой к берегу. Зябко.
За спиной движение. Обернувшись, увидела обступивших её подростков. Бежать некуда - позади река, а плавать она так и не научилась
- Парни, так это ж баба из суда!
- Ну что, курва, вот и встретились на узенькой дорожке. Помнишь, как изгалялась на суде? Кто мы говоришь? - Волчата, до которых нет дела предкам? Ну да, мы такие - никому ненужные, и выживать нам приходится, а не жить, как чистеньким и сытеньким маменькиным сынкам.
- Пацаны, да чё с ней базарить?! Гони бабло, курва!
- Мальчишки, вы же пожалеете потом. И сильно пожалеете - у вас ещё условное не закончилось, а вы...
- Ой, гляньте-ка на неё - цацок-то понацепляла. На мамкины, небось, денежки прикупила?
- Какой мамки? Какие денежки?
И вдруг поняла: не отдал водила тот конверт сестре, не отдал. Как объяснить, как доказать, что денег она не брала? А девчушка уже протянула руку к лицу.
- Ну, чё сама снимешь или с мясом вырвать?
- Вы понимаете, что творите или нет? Вам же почти всем по шестнадцать. Вы же сядете и надолго.
- Ой, гляньте-ка на неё - сядете! Поймать сначала нас надо.
Испугалась. С ней не шутят. Сняла серьги, подала девчонке. Та, тут же выкинув пластмассовые, вдёрнула себе в уши.
- Давай с пальцев тоже снимай.
- Зря вы так сейчас. Ой, зря. Давайте разойдёмся миром. Что вам ещё? Деньги? В сумочке они. Берите. А мне дайте...
Договорить не дала пронзившая спину боль. Хотела обернуться и не смогла - казалось взорвалось небо. Упала на колени. Земля притянула к себе. Пытаясь поднять голову, сквозь застилавшую глаза красную пелену, увидела присевшую перед ней девчушку. Мелькнуло: наверное, тоже из тех, что были почти год назад на процессе. Обрушившийся удар остановил мысль. Её обшарили - добыча впечатлила - цацки с шеи, ушей, пальцев, в сумочке - приличная сумма деньжат. Засмеялись - ещё один подарок.
***
На берегу осталась лежать когда-то бесстрашная девчонка Катька, подруга вожака другой, той из далёкого детства, стаи волчат.