Михалыч и Нюра дочь замуж выдавали. Старшую, Анечку. И сердце Михалыча расширялось от гордости – такая умница-красавица выросла! И жених ей под стать – рослый, с умелыми руками, хоть и городской. А как на нее смотрит! Точно только она одна и есть на всем белом свете!
Нюра, хлопоча по делам свадебным, такими думами не грузилась, и без того знала – ее дети самые лучшие! По-другому и быть не могло – они же ее и Михалыча!
И все те долгие, непростые десять лет, что вместе они – тоже только ее и Михалыча…
Никто не помнил, наверное, как его на самом деле зовут. С самого малого возраста был он Михалычем за характер решительный и суровый, за непримиримость в отстаивании своих решений.
Когда время пришло, женился на девушке из своих, деревенских – покладистой и лицом пригожей. Души в ней не чаял, в Настеньке своей! И трое детишек родились от той большой любви. Похожие друг на друга, как горошины в одном стручке!
Погожим летним вечером, когда дети, умаявшись от беготни, спали, Михалыч с Настенькой садились на еще теплом от дневного солнца крылечке и слушали едва слышный перестук поездов, что спешили непрестанно в дальние дали. И мечтали о том, как хорошо всем вместе куда-нибудь поехать по блестящим бесконечным рельсам.
И казалось, что нет на свете ничего лучше, чем сидеть так бок о бок, вдыхать ее родной запах, перемешанный с ароматом луговых трав…
Следующую часть своей жизни Михалыч помнил смутно. Словно не с ним было. Это было ощущение чего-то очень большого, страшного и беспощадного в своей неотвратимости. За пару месяцев Настеньки не стало, «сгорела» от скоротечной болезни.
Пока шли приготовления к похоронам, он что-то механически делал, да и дети внимания требовали. Но ощущение было, что осталась оболочка, а внутри пустота – только выедающее душу отчаяние.
И чтобы ничего не помнить, Михалыч крепко запил. Все ему казалось – сейчас проснется и будет все по-прежнему…
И только дети - все, что от нее осталось - не давали переступить черту.
По хозяйству и с детьми попросил помогать Нюру, которую посоветовала соседка.
Нюра приехала в деревню недавно, жила одна, была малоразговорчива, но в помощи не отказала. Впервые увидев ее, Михалыч несколько опешил – та была откровенно некрасива. Высокая, худая, метелка белобрысых волос, белесые брови и ресницы, тонкие, плотно сжатые губы. Пожалуй, только глаза были хороши – словно мягкий свет изнутри струится, и на дне плещется печалинка. И странное ощущение, что живут они на этом невзрачном, незапоминающемся лице своей жизнью.
Но с лица воду не пить, лишь бы помочь сумела.
С младшими, Петей и Машей, язык быстро нашла. И только старшая Аня бычилась, не хотела, чтобы в доме чужая была. Нюра приходила, молча делала работу по дому, не надоедая разговорами досужими, и никому в друзья не набиваясь. Так и стали они жить в этой каждодневной круговерти дел. Со временем и Аня попривыкла.
Дети чувствовали ее искренность и заботу. Коснется ладошкой детской головенки, вытрет слезы и подует на разбитую коленку. А какие пироги она пекла!
И только Михалыч все не привыкал. Избегал лишний раз смотреть на нее, считая, что этим оскорбляет память любимой жены, которую не мог забыть. Он словно отдалялся от детей, хандрил и все чаще выпивал.
И однажды, придя домой поздним вечером в крепком подпитии, увидел привязанные по всему двору шары. Не мог понять – что это, зачем?
Вышла навстречу Нюра, брови насуплены.
- Забыл, что у Ани День рождения сегодня?
И внутри у Михалыча словно бесы проснулись.
- Пилить будешь? Да ты кто такая? Проваливай отсюда! Без тебя обойдемся! Будешь еще учить!
- Учить не буду. Детей у тебя отберу. По суду. И дом.
- Да ты!.. Ты!.. И дом мой! Моя доля!
- Доля твоя – нижняя ступенька в крыльце! Ее и заберешь! А спать с Шариком будешь, сейчас принесу старенькое Петино пальтишко, чтобы не замерз. А будешь скандалить, детей к себе заберу, тебе-то все-равно не нужны! – улыбнулась горько и дверь захлопнула.
Всю ночь просидел Михалыч на крыльце, думу думал. Вона как все обернулось-то! Да как же случилось так, что не до детей ему стало? И что бы на это Настенька сказала? Да, правильная баба, эта Нюра, только уж больно неказистая. Но зато не кричит. Это правильно.
И потекла жизнь по рельсам накатанным. Пить Михалыч перестал, в свободное время хозяйством занимался. Дети повеселели.
И когда уже думалось, что все отгорело-отболело, случилось страшное – заболела Аня. Первой заметила Нюра. И всполохнулась, быстро собрала ее к доктору в город, анализы сдавать. Все подтвердилось. И начала бороться. Переселилась в районную больницу, спала на полу, узнавала про новые лекарства и ездила по аптекам. Гладила теплой рукой безволосую голову девочки и убеждала, что все пройдет. Держала голову, когда ту рвало, и уверяла, что справятся, ведь она не одна! То ли болезнь вовремя заметили, то ли судьба решила, что довольно испытаний, но болезнь медленно, очень медленно отступила.
А пока Нюра выхаживала Аню по больницам, заметил Михалыч, как пусто в доме без этой некрасивой, суровой и немногословной бабенки. Словно потерял что-то, а найти не получается. Он даже мысли не допускал, что не получится Аню вытащить – это же Нюра! Такая не отступится!
Когда вернулись они, словно глаза открылись! Нежность затопила его сердце, когда глядел на исхудавшую дочь и Нюрино усталое осунувшееся лицо.
И понял, что не хочет больше ее отпускать, пусть рядом будет!
На голове у Ани постепенно, очень не скоро волосы отросли – волнистые, каких никогда не было.
И вот сейчас Михалыч наблюдал, как Нюра хлопочет по хозяйству, и удивленно думал – какая же она красивая! Как мог он раньше этого не замечать?