Несколько наблюдений и соображений по итогам вчерашнего дня.
В нашем малоэтажном предместье людей живет не очень много (по сравнению с тем же Мурино или Парнасом), а помещений для волеизъявления несколько, и они довольно большие. Поэтому очередей, как таковых, не было – на улице в указанное время никто не стоял. Но шли очень плотно, плюс-минус 2-3 минуты – кто-то приходил пешком, как мы, кто-то приезжал на машине.
Но видно было, что люди подгадывали время, поэтому скапливались и на входной рамке, и перед людьми в форме, которые смотрели сумки и рюкзаки, и перед столиками, где выдавали заветные бумажки. Скопились по 3-4 человек – и тут же прошли, скопились еще раз – и снова прошли. Но для нашего предместья это уже было довольно много. Кто-то явно был на этом участке в первый раз, потому что не знал, куда идти. Люди поглядывали друг на друга, некоторые хмуро, некоторые улыбались и даже шутили, что, мол, все в одно время проснулись.
Мы прошли одними из первых, и судя по всему, до этого, то есть с утра, почти никого не было. В списке выдачи бумажек я была второй со своей улицы, в прозрачной урне бумажки покрывали дно слоем примерно сантиметра 3-4. Над душой никто не стоял, кабинки были плотно закрыты шторками, через плечо никто не заглядывал. Все очень тихо, спокойно, вежливо, без эксцессов.
Но при этом как-то чувствовалась напряженность всех тех, кто нас там встречал. Они явно были предупреждены, совершенно точно ожидали наплыв людей к определенному времени, явно к этому готовились. Эта напряженность проявлялась и в чрезмерной, иногда даже утрированной вежливости, иногда даже доведенной до издевки, и в ясно читаемом страхе – вот так, наверно, Маргарита смотрела на выходящих из камина гостей Воланда. По крайней мере, выражение лиц у некоторых сотрудников был совершенно таким.
Они смотрели на нас, как на инопланетян – как на какую-то совершенно им непонятную и, возможно, опасную для них форму жизни. И как будто даже удивлялись, обнаружив, что мы – во многом такие же, как мы. Что у нас такие же руки, ноги и головы, и разговариваем мы вполне по-человечески. И вот это их удивление было, пожалуй, во всей этой ситуации самым страшным. Мы довольно мило и естественно с ними общались, но мы при этом знали, что они знают, зачем мы сегодня здесь, а они знали, что мы про них это знаем.
Сразу оговорюсь, что все эти мои ощущения и впечатления вполне могут быть и проекцией, и заранее накрученной предвзятостью – не буду бить себя кулаком в грудь и уверять вас, что я читаю людей, как открытую книгу. Это, конечно, сугубо субъективные чувства и мысли, которые вполне могут никак не соответствовать реальности. Но давайте просто предположим, что эти мои ощущения вполне верны. Что же из этого следует?
А следует из этого, вероятно, что речь у нас сейчас идет действительно о нравственном, этическом противостоянии – гораздо в большей степени, чем противостоянии идеологическом, политическом, ресурсном и каким-либо еще. Водораздел тут действительно проходит между теми, кто полностью и всем своим существом встроен в существующую систему и теми, кто старается, даже находясь в ней, дистанцироваться и «отстроиться» от нее. И что вот это самое «встраивание в систему» происходит не вынужденно, не по каким-то непреодолимым жизненным обстоятельствам, а вполне себе добровольно, осознанно и с явным желанием в эту систему встроенными быть.
И, что самое скверное – люди стремятся встраиваться в эту систему даже не по материальным причинам, потому что о каком-то особом материальном достатке конкретно в этом случае говорить явно трудно. Люди встраиваются в эту систему, как мне теперь видится, из-за того, что система обеспечивает им самый простой и легкий способ жизненной самореализации. Чтобы быть частью этой системы, не нужно ни ума, ни большого труда, ни таланта, ни вообще каких-либо усилий по развитию собственной личности. От человека тут не нужно вообще ничего – просто желание частью этой системы быть.
Понятно, что люди такого образа жизни и личностного склада всегда будут смотреть на других людей, как на врагов – на людей, что-то постаравшихся сделать со своей жизнью, приложивших хоть какие-то усилия, чтобы реализоваться самим по себе, не отдавая свою личность целиком в пользование системе, а что-то оставив и для самих себя. Для людей системы такие люди – более свободные и независимые, чем они сами – всегда будут восприниматься с настороженностью и опаской.
Потому что им непонятны, прежде всего, сам этот мотив и желание быть свободными – потому что в свободе они не видят никаких достоинств и преимуществ. И свобода, и достоинство, как я уже писала раньше, и самоуважение, и самореализация для них – пустой звук, ничего не значащие и ничем не ценные слова.