228,3 тыс подписчиков

Мурнау

18 марта 202418 мар 2024

5 мин

Она садится за фортепьяно и исполняет мелодию в которой прекрасная пустота чередуется с такими же прекрасными узорами, отражаясь светом на ее тонком лице.

У нас есть Мизерере, синее небо и расстроенное пианино, игра на котором порой чувственнее любого шепота.

На ее обнаженной шее трепещущая тень от молодой листвы. Больше никаких украшений.

- Наши лопатки похожи на обрубки крыльев. Разве это не рудиментарные остатки, дающие нам право на бОльшее, чем мы есть?

- Человек никогда не отважится оторваться от земли.

Она обрывает свою мелодию, как обрывают сон. Одно дыхание сменяется другим.

- Художники так любят женщин с полуопущенными веками.

Это из-за боязни узнать правду?

- Скорее, из-за любви к тайнам.

- А глаза, возведенные к небу, это же всё на тонкой паутинке, легкий вздох, и всё оборвётся.

Я знаю, о чем она говорит, это всё об уязвимости и понимаю, что никогда не видела в ее доме срезанных или сорванных цветов.

Некстати думаю о Кати. Что если бы ее нашли, носила бы она на ее могилу цветы?

Я смотрю, как она режет хлеб.

Через открытую дверь видно, как по двору над самой землей мечутся ласточки. К дождю, думаю я.

Далекие раскаты грома похожи на звук передвигаемой мебели.

Она подходит к двери и смотрит вдаль.

- Как всегда пройдет стороной, - говорит она, и, возвращаясь, останавливается перед фотографией, на которой обнимает свою сестру.

- С тех пор, как Кати исчезла, он всегда проходит стороной.

Через несколько минут раскаты грома повторяются, но уже едва слышно.

Она мажет ломтики черного хлеба блестящим желтым маслом.

Пахнет не срезанными цветами и не прошедшем дождем.

И я не знаю, что из этого утрата.

Дневной сон стал ее пристанищем. Ее жесты стали легче и скупее на подтексты и скрытые смыслы.

Это был их с Кати язык, на котором сестры разговаривали друг с другом.

Кати исчезла в Страстную Пятницу. Ей было восемь. Сандре – десять.

- Иногда я пытаюсь представить, как она сейчас выглядит, и вижу только короткие кудрявые волосы.

Сандра всегда говорит о сестре в настоящем времени. Ее родители – в прошедшем.

У ее глиняных птиц с человеческими лицами часто прозрачно-серые круглые глаза. Такие же, какие были у Кати.

Она готовит глазурь для очередной партии пока ещё безглазых птах. На этот раз эмаль светло-зеленая, почти прозрачная. Особый заказ из Венгрии.

В ближайшие дни ее руки и одежда будут в краске. Счастливая улыбка будет освещать ее лицо, сменяясь сосредоточенностью мастера. Когда-то эти маленькие птахи с глазами иконных мученников спасли ее от горя и одиночества. Они разлетаются по миру в поисках бесследно исчезнувшей восьмилетней девочки, которую в последний раз видели 18 лет назад выходящей из булочной, беспечно шлёпающей вьетнамками, взятыми без спроса у старшей сестры. Ее собственные сандалии остались на крыльце дома. Как крылья ангела.

Сандра берет в руки первую птицу. Через час ее светло-зеленые крылышки ярко блестят при свете майского солнечного дня. Может быть, именно этой птичке удастся напасть на след голубых вьетнамок.

Лети, птаха, лети!

Сандра улыбается.

- Смотри, какая красота!

- И опять без имени.

- Так легче. Птицам нужна воля.

- А нам?

- Разве мы знаем, что с ней делать.

- Летать.

- Мы не можем.

- Почему?

- Корни.

Я смотрю на высокий тополь за окном и слышу в его листве птичье пение.

Сандра ставит готовую птицу на специальную полку. У птицы нет глаз.

- Эта птица будет лучшей певчей птицей на свете, потому что будет всю жизнь надеяться увидеть солнце.

Сандра вставляет в проигрыватель диск Мелоди Гардо, и принимается за новую птицу.

Красное размытое солнце садится за ближайшие дома. Половина из них брошены. Заросшие парки и сады постепенно укрывают их от посторонних глаз. Так брошенные женщины скрывают свою уязвимость за длинными платьями и такими же длинными букетами из гладиолусов. У отверженности нет запаха.

Стоя у изгороди, Сандра провожает солнце, похожее на растрёпанную астру. Она всегда провожает солнце. Как только оно скрывается за горизонтом, Сандра поворачивается к нему спиной, как будто закрывая двери в прошедший день. Единственные двери, которые никому из нас не открыть, как бы порой того не хотелось.

- Каждый вечер я провожаю близкого друга, с которым больше не встречусь. Завтра с утра взойдет совершенно иное солнце. Как жаль, что люди этого не понимают.

У Сандры страсть к сережкам и кольцам. У нее целый ящичек украшений. Сегодня в ее ушах изящные астры точно того же цвета, что и заходящее солнце. Мне нравится это совпадение. На миг во мне поселяется страх, что сейчас Сандра откроет калитку и уйдет вслед за солнцем. А я останусь с выводком светло-зеленых птиц с человеческими лицами, среди которых меня особенно поражает лицо со сросшимися бровями и алым надменным ртом. Крыло из спиц не оставляет сомнений, чья душа поселится в этой птице.

Солнце уходит за горизонт. Сандра поворачивается к ниму спиной и уходит в дом. Они никогда не оглядывается вслед друг другу, несмотря на то, что прожили вместе целую жизнь.

Я замечаю, что родимое пятно в форме ящерки, вытянутое от левого края лба к виску, сегодня стало заметно темнее. За лето ящерка Сандры приобретет темно-бронзовый оттенок, будто вобрав в себя все солнца, ушедшие от нас навсегда.

Первый летний день омрачен необъяснимой тоской, которую не могут развеять даже распустившиеся пионы, их аромат долетает до самых отдаленных уголков дома, проникая сквозь толстые кирпичные стены и оплетая нас подобно невидимым стеблям. Эта странная удушающая печаль... Я понимаю, откуда она у Сандры, но не могу найти среди своих утрат ту, что могла бы вызвать во мне это внезапное чувство гнетущего беспокойства, так похожего на фантомную боль. Тем сильнее оно меня мучит. Однажды ты теряешь что-то очень важное, но не замечаешь этого. Я плачу, не понимая, кого или что оплакиваю. Прошедшую весну? Одиночество, никогда не бывшее в тягость? А может, себя, оплетенную запахом белых цветов и склонившуюся над пишущей машинкой?

До меня долетают звуки фортепьяно. Вскоре я слышу мелодию, горше которой, кажется, нет на свете. Слёзы заливают мое лицо, я больше не стараюсь сдерживать их. Через время музыка стихает, слёзы высыхают, и только боль застывает камешком где-то в центре груди. Я отталкиваю от себя пишущую машинку - стопка исписанных листов разлетается по ковру - и выбегаю на маленькую круглую лужайку, окруженную ярким синим небом. Снова где-то грохочет гром. Раскинув руки в стороны, запрокинув голову к слепящему солнцу, я начинаю кружиться, подобно дервишу, представляя, что кружусь под дождем. Я хочу промокнуть до нитки, хочу, чтобы боль ушла.

В проеме дверей я вижу Сандру. Она смеется и плачет.

Я кружусь под воображаемым ливнем.

Первый день лета опускается на землю легкокрылой певчей птицей, обещающей ливни, цветущие сады и легкость, какая бывает лишь от утрат и запаха не срезанных цветов.

Где-то вдалеке гремит первый летний гром.