"Из архивного дела" Сунженского полка Фёдора Григорьевича Чурнозубова
К 1852 году в главных чертах было окончено начатое Николаем Павловичем Слепцовым устройство Верхне-Сунженской линии. Из вызванных с Терека, Кубани и с Дону казаков было заселено по левому берегу Сунжи пять станиц. В новые станицы эти пошли казаки-поселенцы двух родов: охочие люди, т. е. сильные и предприимчивые, энергия которых искала выхода на новых местах.
Они стремились на Сунжу в надежде подвигов, славы и быть может, плодородной земли и добычи. То были, безусловно лучшие в боевом отношении люди линейного войска. Остальные поселенцы (а их было большинство) двинулись по жребию, по принуждению, и шли они, конечно, без особенного удовольствия.
На Дону разрешалось даже вынувшим жребий нанимать вместо себя бедняков, снабжая их скотом и деньгами. Расселившись по новым сунженским станицам, эти переселенцы, не привыкшие к хозяйству и домовитости, быстро растратили привезенное с собою имущество и превратились в таких же бедняков, какими были и прежде. Нравственностью своею они, конечно, не могли похвалиться.
Линейных казаков, разумеется, не могла удивить чисто боевая обстановка жизни на Сунже; но донские переселенцы попадали в необычайные условия существования. Им пришлось столкнуться с совершенно новым миром по понятиям и воззрениям. Ближайшими соседями их явились аулы горцев, за которыми дальше находились уже поселения чеченцев, открыто воевавших с нами.
И те и другие отличались храбростью, жестокостью, ловкостью, находчивостью, хитростью, корыстолюбием, лицемерием и коварством. Прямо русскому человеку трудно было ужиться с людьми, которые всегда готовы предать, и на обещания и клятвы которых нельзя было положиться.
Устройство Верхне-Сунженской линии, т. е. появления русских городков в местности, которую чеченцы считали своей, подняло всех туземцев против нас. Кроме участия в военных действиях под начальством Шамиля и его наибов, чеченцы мелкими партиями и даже поодиночке, по собственному почину, дерзко нападали на нас. В каждой балке и овраге, за всяким кустом и камнем можно было ждать чеченца. Они бросались на всякого проезжего, на работающих в поле, на беспечные посты, на женщин и детей. Смерть и тяжелый плен грозили каждому.
Приходилось потому казакам возделывать поля лишь в ближайших окрестностях станиц, да и то под прикрытием. Работали старики, женщины и подростки, а служилые казаки оцепляли местность, наблюдая за появлением неприятеля. На ночь никто не оставался в поле. С захождением солнца, и люди, и четвероногие все убирались в станицу. Последние представляли собою маленькие крепостцы, расположенные на расстоянии не более полуперехода одна от другой.
Обыкновенно станица была вроде полигона. Выход ограждался воротами, а по углам располагались башни-барбеты, вооруженные гарнизонными орудиями. На более возвышенном месте, внутри станицы, возводилась вышка, с которой часовой наблюдал за окрестностью. При появлении значительной партии, наверху вышки зажигался пук соломы. Тогда поднималась тревога, раздавались вестовые выстрелы, часть казаков спешила к валам, а большинство скакало в поле, чтобы соединенными усилиями с помощью других станиц поразить и прогнать хищников.
Жизнь казака была нелегка. Но особенно допекали чеченцы ското-и конокрадством. Грабили одинаково и мирные аулы и, во всяком случае всегда помогали родичам укрывать и угонять украденных у казаков животных.
16-го марта 1852 года из Закан-Юртовского аула отправились в Казах-Кечу к своим родным жена чеченца Мусы Исаева с двухлетней дочерью Докунур, с родною сестрой Мусы, восемнадцатилетней девицей и со своей родной сестрой, вдовой Хосяпат, а всего вчетвером на паро-воловой арбе. Женщины, побывав у родных, должны были в тот же день вернуться домой.
Однако пришел вечер, а их не было. Поэтому на другой день послали мальчика в Казах-Кечу, разузнать, что с ними случилось. Мальчик вскоре вернулся. Оказалось, женщины еще в полдень выехали обратно из Казах-Кечи.
Аул всполошился, и вскоре всё население вышло на поиски. Не доходя трех верст до станицы Самашкинской, чеченцы увидели колеи арбы, свернутой с дороги к стороне Сунжи и след сапог, подбитых гвоздями. Идя по следам, туземцы дошли до глубокого оврага, ведущего в лес у реки. После недолгих поисков, на дне оврага нашли изрубленные и избитые трупы женщин и ребенка около опрокинутой разбившейся арбы.
Преступление, конечно, не было совершено чеченцами. Об этом знал бы Закан-Юрт в силу крепкой сплоченности и взаимного укрывательства, доныне существующих у них. Тогда присунженские чеченцы безусловно молчали бы; между тем они повсюду заговорили об убийстве, очевидно с целью, чтоб слух о преступлении дошел до русского начальства. Прямо жаловаться, из опасения мести казаков, не допускала политика мирных чеченцев.
И молва, попав в уста русского человека, сделала свое дело. Прибывший 16 марта в Самашки вновь назначенный начальник станицы, сотник Отченашенко (Кондрат Андреевич) уже на другой день "как-то стороною узнал об убийстве".
Но поднимать это дело казачьему начальству было ни к чему, даже совершенно невыгодно. Сталкиваясь в жизненном обиходе с тяжелыми условиями казачьей жизни и близко зная чеченцев, полковое начальство предъявляло казакам суровые требования. Командир 1-го Сунженского полка кавказского линейного войска, полковник Предимиров (Петр Гаврилович), заставлял посылать в непокорные места, т. е. за Сунжу, Ассу и Урус-Мартанку, казаков для занятия "удобных под дорогами мест секретами для отражения непокорных горцев от вторжения в наши пределы".
Сотенные командиры уже более определенно развивали инструкции охотникам. Отлично зная про участие в грабежах и мирных чеченцев, они говорили: "Казакам следует быть разъезжающими около станиц на переправах и, не разбирая в ночное время, мирный или не мирный чеченец, кто бы ни ехал, конный или шел пеший, оклику не делать, а бить".
Этот суровый, но единственно действительный способ действий против шакалов, конечно, шел вразрез с этикой, а главное с требованиями высшего начальства, говорившего из Тифлиса и Ставрополя: "Не оставьте внушить всем и каждому о необходимости кротких и миролюбивых отношений к азиатам, как единственное средство общего спокойствия в покоренных от неприятеля странах под строгою ответственностью ближайшего начальства".
Поэтому, подозревая в совершенном преступлении посланную в секреты в ночь с 16-го на 17-е марта команду казаков под начальством урядника Банникова, сотник Отченашенко молчал. Молчали бы очевидно и другие офицеры, и дело кануло бы в лету, если бы не болтливость казаков. Русский человек, очевидно, не мог примириться с ужасом преступления.
Слух об убийстве дошел до воинского начальника Самашкинской станицы майора Баженова (Александр Алексеевич), находившегося не в ладах с казачьим начальством. Он донес о зверстве начальнику Верхне-Сунженской линии, а последний всесильному князю Александру Ивановичу.
Князь Барятинский, тогда начальник Левого фланга, приказал тому же майору Баженову начать следственное производство, причем депутатом от 1-го Сунженского полка был назначен сотник Отченашенко. Дело принимало скверный оборот.
Уже дней через пятнадцать после происшествия в Самашки прибыл Предимиров. Он собрал всю сотню и допрашивал казаков. Однако никто не сознался. Командир приказал сотнику Отченашенко: "Непременно отыскать мошенников".
Сотник принял "многие меры к тому". Он послал между прочим отставного урядника Павла Горепекина со стариками по станицам для обыска по домам говядины от зарезанных быков. Найдено, однако, ничего не было. Но поиски шли. Урядник Банников невинно страдал в "подозрении". Страдали и ходившие в секреты с ним казаки. Общественное мнение станицы очевидно порицало зверское преступление, и знавшие виновных решили выдать убийц.
Случайно возвращаясь из станицы Слепцовской (после 1957 года Орджоникидзевская) в Самашки, сотник Отченашенко "завел разговоры" со следовавшими с ним казаками Федором Неткачевым и Михайлой Чередниковым.
- Удивляюсь, - сказал сотник, - что так секретно сделали над местными женщинами, и нельзя открыть оного. Казаки помялись. Но затем передали сотенному слух, что казаки Ястребов и Петров поссорились из-за дележа вещей убитых женщин. Выяснилось также из дальнейшей беседы, что те же лица палили у себя воловьи ноги.
Нитка была найдена. Клубок начал разматываться. Прибыв в станицу, Отченашенко позвал судью Мирошниченко и урядника Банникова. Первому было поручено вновь обыскать подозреваемых, последнему начальник посоветовал действовать настойчивее. Обыск ничего положительного не дал, но Мирошниченко вынес твердое убеждение в виновности Ястребова. Банников же привел казака Ивана Мотылева, который рассказал:
"В марте, как-то раз, когда я спал, в дом вошел брат Калина: "Вставай, пойдем со мною, мы привели оленя!". Быка зарезали и поделили находившиеся тут казаки: Калина Мотылев, Родион Ястребов, Яков Петров, Иван Якушев, Константин и Павел Степановы и Минай Куриленко. Признание Ивана Мотылева сотнику Отченашенко раскрыло дело. Потребованные в правление Ястребов, Якушев и Петров немедленно сознались в преступлении.
Дело произошло так.
16-го марта в сумерках, без ведома начальства, семь казаков пошли на охоту к стороне Закан-Юрта. Увидев тихонько ехавшую арбу с туземками, по предложению Ястребова, казаки скрытно её окружили и погнали оврагом к обрыву около Сунжи. Наступила уже ночь, и женщины кричали, плакали и умоляли казаков не обижать их, взять все, но только отпустить живыми. Однако просьбы не подействовали на казаков-разбойников.
Мотылев, ударом ружья в голову, заставил замолчать одну из громче кричавших женщин. Остальные в страхе замолкли. Тогда, выпрягши волов, Мотылев подвинул ближе к яру арбу и вместе с Куриленко начали сталкивать ее в кручу. Одна из женщин успела выскочить с ребенком на руках, а остальные вместе с арбою покатились в овраг. Якушев, подбодряемый Ястребовым, ударил прикладом ружья в голову спрыгнувшую женщину и, сшиб в кручу. Она выпустила из рук ребенка, который и покатился вслед за матерью в яр.
Спустившись в овраг, Константин и Павел Степановы ограбили чеченок и шашками изрубили двух еще полуживых женщин. Затем, захватив быков, одеяло, бешмет, ожерелье девочки из мелкой монеты (на рубль двадцать копеек) и узел, заключавший в себе выкроенный шелковый бешмет и рубашку, два мотка шелку, козловый пояс, казаки переправились через Сунжу и лесом пошли в Самашки. Опасаясь улик, они бросили в лесу все награбленное за исключением быков и ожерелья...
На оклик часового при воротах "что вы за люди" разбойники отозвались казаками Лосинской станицы, будто ехавшими с сеном, у которых по дороге сломалась телега. В станице казаки поделили быков. Ожерелье досталось Куриленке, Петрову и Константину Степанову. На дворе казака Константина Степанова увидели быка. "Где взяли?" спросил Иван Мотылев. "Бог дал".
Все семь казаков были преданы суду. Полевой аудиториат по рассмотрении дела нашел главнейшими виновниками казаков Ястребова и Якушева и высказал заключение: Ястребова, как зачинщика расстрелять; Якушева, Константина и Павла Степановых наказать шпицрутенами, прогнав через пятисот человек каждого по шести раз, а остальных трех (Мотылева, Петрова и Куриленко) прогнать также через пятьсот человек, по четыре раза.
Затем Якушева и обоих Степановых сослать в Сибирь в каторжные работы без срока, а остальных на пятнадцать лет. Казнь и экзекуцию произвести в станице Самашкинской в присутствии депутатов от мирных чеченцев. Заключение это было конфирмовано главнокомандующим генерал-адъютантом князем Воронцовым и приведено в исполнение.
Казачье войсковое начальство не оставило со своей стороны ужасающего "Самашкинского зверства" без внимания. Еще 31 декабря 1852 года наказной атаман генерал-майор князь Эристов (Георгий Романович) опубликовал это преступление по войску, предписав иметь приказ на стенках в станичных правлениях и сотенных канцеляриях 1-го Сунженского полка.
Но уже в 1855 году командовавший 1-м Сунженским полком (здесь Александр Михайлович Балугианский?) доносил временно заведовавшему Кавказским линейным войском полковнику Мейеру 3-му (?):
"Казаки, сделавшие поступки по суду наказаны: одни смертью, а другие ссылкой в Сибирь в каторжные работы. Между тем пятно поступков их оставлено на первом Сунженском полку, заслужившим славу блистательными подвигами мужества и храбрости под предводительством генерал-майора Слепцова, павшего вместе с храбрыми сунженцами в деле с неприятелем 10 декабря 1851 года, и сподвижника его полковника Предимирова.
По вступлении в командование 1-м Сунженским полком, он нашел всех чинов в отличном состоянии, исполняющими в точности обязанности службы, перенося безропотно все трудности в походах при недостатках, постигших их от неурожая хлебов сряду в течении нескольких лет, и ведут жизнь нравственную, строго соблюдая дисциплину, покорные и расположенные друг к другу взаимно.
Прежний дух храбрости, поселенный в них генералом Слепцовым, сохранили вполне, в их последнем походе за Аргун убедился я лично сам. Первый Сунженский полк вполне заслуживает чести и похвал, но поступки казаков Самашкинской станицы чернят его славу.
Сама станица Самашкинская, жители которой сделанным злодеянием наложили пятно на сунженцев, больше не принадлежит к 1-му полку. А потому прошу одну милость: приказать снять вывеску, позоряющую полк. Ручаюсь, что все чины командуемого мною полка употребят все усилия, чтобы оправдать ваше внимание".
Представление это было уважено. Наказной атаман генерал-майор Рудзевич (Николай Александрович) разрешил: приказ бывшего наказного атамана ген.-майора князя Эристова о злодейских поступках жителей Сунженской станицы снять со стен всех станичных управлений полка и хранить только при делах.
Другие публикации:
- Из кавказского рассказа Владимира Сергеевича Толстого (1847)