100 лет назад родился писатель-фронтовик, открывший «лейтенантскую прозу» в русской литературе
Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
100 лет назад, 15 марта 1924 года, родился писатель-фронтовик, открывший новое направление в русской литературе – «лейтенантскую прозу», а потом первым с высокой трибуны предсказавший крах Перестройки, по сути – распад СССР и уничтожение КПСС.
Лейтенантская проза. Война – совсем не фейерверк
Он появился на свет в Орске, под Оренбургом, в семье народного следователя и адвоката, которого по службе постоянно перебрасывали с Урала в Поволжье, а из Поволжья – в Среднюю Азию, пока в 1931 году семейство не обосновалось в Замоскворечье, которое Бондарев всегда называл «самым прелестным уголком во всем мире» и любил его до последних дней, вспоминая почти в каждом разговоре.
Комбат Бондарев
Еще в школе он, вместе с друзьями, вёл рукописный литературный журнал, в котором публиковал свои первые стихи и рассказы, был лидером среди одноклассников. Там, во дворах Новокузнецкой улицы, все утопало в липах, там снег пахнул арбузами – это запомнилось навсегда, как сказка. Теплыми ночами соседи выносили во двор кровати и спали под липами. У Юрия была голубятня, он каждый день возился с птицами. Когда началась война, в 17 лет он перешел в десятый класс. Но еще летом вместе с сотнями московских комсомольцев отправился в Смоленск – рыть окопы, строить оборонительные сооружения. Возвращались, когда немцы уже стояли в нескольких верстах – эшелон, в котором школьников спешно эвакуировали в Москву, попал под бомбежку, но прорвался к столице – чуть не в последнем вагоне, вместе с другими такими же старшеклассниками. Школу он окончил в эвакуации – а потом сразу поступил в военное училище в Актюбинске.
После учебы курсантов отправили под Сталинград – и там в декабре 1942 года сержант Бондарев (он не стал офицером – возможно, потому что их выпускали по ускоренной программе, а возможно – из-за ершистого характера), командир минометного расчета, принял первый бой на берегу реки Мышкова. Он навсегда запомнил те сражения в деталях, кажется, каждую снежинку помнил, не то что каждый залп. В предновогодние дни красноармейцы выбили немцев со станции Котельниково. «Запомнились пакгаузы у вокзала, знакомый наводчик, с ужасом сообщивший мне, что у его противотанкового орудия разбило прицел. А потом очередной налет «юнкерсов». У этих пакгаузов меня ранило, и не одного», - писал много лет спустя Бондарев. Несколько часов раненые бойцы пролежали на 30-градусном морозе в ожидании санитаров. Потом – госпиталь для тяжелых под Куйбышевом, после – батальон выздоравливающих, и снова передовая. Воронежский фронт. Бондарев уже тогда решил, что, если выживет, когда-нибудь напишет об этом, но во время войны не вёл дневников, только запоминал. Считал, что так точнее – чтобы все второстепенное отсеивалось.
Командиром противотанкового орудия он участвовал в форсировании Днепра и освобождении Киева. В бою за Хмельницкий комбат получил свою вторую медаль «За отвагу». В приказе по артполку значилось: «Товарищ Бондарев встретил немецкие танки и пехоту огнём своего орудия с открытой огневой позиции. Один танк был подбит и пехота рассеяна. Контратака противника была отбита».
В боях за Житомир, в окружении, его снова ранило. И опять, после скитаний по госпиталям, Бондарев вернулся на фронт. Карпаты, Польша, Чехословакия... В конце 1944 года его направили в Чкаловское училище зенитной артиллерии, там Бондарев и отпраздновал День Победы. Перед ним открывалось будущее кадрового офицера, достойно прошедшего войну, но в декабре 1945 года израненного фронтовика признали ограниченно годным к службе – и младший лейтенант Бондарев вернулся в Москву. Оказалось, что все его школьные друзья погибли. До конца своих дней он вспоминал непривычную, страшную тишину, которая встретила его в замоскворецких дворах. Тишина – потом он назовет так один из своих романов. Там есть и об этом. Несколько месяцев демобилизованный офицер метался, не мог выбрать свою судьбу: поступил на шоферские курсы, учился на подготовительном отделении авиационно-технологического института, а в свободное время писал. Очерки, стихи, прозу.
Весной 1946 года рискнул показать свои рассказы в журнале «Новый мир», главным редактором которого был Константин Симонов – поэт и военкор, которого в армии боготворили. Но до знакомства с Симоновым тогда дело не дошло. Редактор отдела прозы «завернул» рассказы за «нагнетание страдальческих чувств», хотя в критическом отзыве отметил и сильные стороны: «Боец, изуродованный войною калека, лежит в госпитале и, по его ощущениям, нет ему возврата домой. Ни к матери, ни к любимой девушке. Кому он нужен? Его томят тяжёлые сны, и маниакальная идея владеет им: выброситься в окно. Довольно сильно описано, как этот калека забирается на подоконник. И ужас перед самоубийством». Тогда требовалась другая проза о войне: мажорная, триумфальная – чтобы не бередить фронтовые раны. Время Бондарева ещё не пришло.
Исключением из правил оставался в то время роман Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», в котором об армейских буднях рассказано предельно просто и правдиво. Но ни самому Некрасову, ни другим писателям потом еще долго не удавалось даже приблизиться к такому уровню. В литературе, да и вообще в искусстве с конца 1940-х утвердился парадный стиль, напоминающий пышную архитектуру тогдашних станций метро.
Той же весной Бондарев заглянул на Тверской бульвар, в Литературный институт. Дама из приемной комиссии – он навсегда запомнил ее прическу, тугой пучок волос – сразу посоветовала выбросить стихи в урну, а к рассказам отнеслась благосклонно. Не следующий день ему позвонили: принят в институт без экзаменов, в семинар прозы Константина Паустовского. Стихи он с той поры больше никому не показывал. Его увлекла поэзия прозы.
Подспудная музыка Евгения Винокурова
Паустовский – писатель, талант которого в пояснениях не нуждается – оказался и тонким педагогом. Он, по выражению Бондарева, открывал студентам «алмазный блеск простого слова». Почти все литинститутцы того времени были фронтовиками – Григорий Бакланов, Владимир Бушин, Эдуард Асадов, Евгений Винокуров, Константин Ваншенкин… Но к военной теме подступали редко, осторожно. Бондарев в то время писал новеллы «под Бунина» – о любви, о детстве, о душевных тревогах. Его публиковали, читали, хвалили (быть может, чаще, чем других прозаиков того поколения), но Бондарев понимал, что только подступает к главному – к книгам, которые расскажут о его фронтовых товарищах.
«Нам было суждено рассказать правду»
Вcё изменилось в 1957 году, когда в майском и июньском номерах журнала «Молодая гвардия» вышла повесть Бондарева «Батальоны просят огня». Никогда о войне не писали так откровенно, пристально и подробно. В «Батальонах» столкнулось две правды: тактический ход командира дивизии Иверзева и трагедия капитана Ермакова. Два батальона переправились через Днепр, заняли плацдарм, приняли бой. Но их перестала поддерживать артиллерия, а из штаба дивизии снова и снова приходил приказ «Держаться до последнего!». Ермаков принял командование обреченными батальонами, понимая, что их задача – отвлечь противника. Дивизия уже переместилась и форсировала Днепр там, где немцы не ждали. Операцию разыграли как по нотам. Но Ермаков, явившись к Иверзеву, не смог удержаться от жесткого: «я не могу считать вас человеком и офицером». Это грубое нарушение устава: капитан не мог смириться с тем, что полковник заранее отвел сотням бойцов участь жертв. Даже во имя победы. Но своя правда есть и у Иверзева. Быть может, его приказ сберег жизни тысяч бойцов. Только – из других батальонов. А Бондарев посвятил свою повесть тем, кто навсегда остался на крутом берегу Днепра и не увидел Победу.
Бондарев писал о том, что видел своими глазами. У Ермакова было сразу два прототипа: старший лейтенант Николай Епимахов, один из героев форсирования Днепра, и рядовой Василий Свинин, служивший в артполку НКВД. Его батальон погиб в окружении, Свинин – израненный – единственный чудом остался жив. А сам автор растворился сразу в нескольких героях. Приглядитесь к ним!
Повесть наделала шуму, и конечно, у неё нашлись противники. В «Комсомолке» появилась статья, суть которой исчерпывалась в заголовке: «Реализм, убивающий правду». Бондарева упрекали, что он превращает в литературу свою биографию, дневниковые записи (которых, как мы знаем, не было), а долг литературы – подняться на уровень осмысления… Критиков остановил Симонов, сказавший, что и ему есть чему поучиться у этого молодого писателя, прошедшего фронт.
Бондарев прорвал плотину. Через несколько месяцев вышла повесть Бакланова «Южнее главного удара», через два года – «Убиты под Москвой» Константина Воробьева и «Третья ракета» Василя Быкова. Их объединяла непарадная «окопная правда». В советской литературе сформировалось новое направление, которое вскоре окрестили «лейтенантской прозой». И даже строгий, всегда по-учительски серьезный Быков говорил: «Все мы вышли из бондаревских «Батальонов». Сам Бондарев потом пытался осмыслить суть этого явления: «Нам суждено было рассказать правду, принесенную оттуда. Правду тех, кто уцелел, кто был на передовой и знал, что такое один сухарь на троих, что такое холод железа в руках, что такое мороз в степи, который пронизывает тебя насквозь...
Мы изображали войну такой, какой видели ее сами, какой она была».
Он писал о людях на войне, о людях, а не о функциях. Они у Бондарева вовсе не получались сплошь героями. Он восхищался своим фронтовым поколением, почти сплошь павшим, но не сглаживал конфликты, которые случаются и в окопах. Выхватывать из жизни характеры Бондарев умел как мало кто из писателей.
Полностью статью можно прочитать здесь.