1894 год
«Ростов-на-Дону. 14 марта на скамье подсудимых заняли место четыре молодых парня, азовские мещане: Дмитрий Иванов Пилипенко, 22 года, Гавриил Михайлов Ткаченко, 24 года, Иван Егоров Острожный, 19 лет, и дмитриевский мещанин Яков Федоров Обухов, 19 лет – все по обвинению в грабеже с насилием крестьянина Макаренко. Обстоятельства дела, выяснившиеся в судебном заседании, таковы. Крестьянин Макаренко, продав привезенный им из села ячмень, завернул в шинок выпить чарку водки. Там он познакомился с обвиняемыми, и знакомство ознаменовалось взаимным угощением всей компании, продолжавшимся до позднего вечера; когда же за поздним часом шинкарь уже не отпускал более водки, обвиняемые с тем же Макаренко перекочевали в более гостеприимный кабак, где ими также было истреблено немало сивухи. После этого, один из обвиняемых, Пилипенко, в знак будто бы признательности, пригласил Макаренко поехать к нему, обещая дать ему «гостинца» в виде пары сапог и севрюжины. Доверчивый мужичок и вся компания, зело напившиеся, уселись на дроги Макаренко и двинулись в путь. Но едва свернули они в сторону, к пристани, как молодые люди взялись обшаривать карманы Макаренко. Последний, хотя и пьяный, сознавал, что окружен теплыми ребятами, и потому предоставил себя в полное их распоряжение. Молодцы забрали у Макаренко 18 рублей 80 копеек и сапоги; сам же Макаренко, воспользовавшись происшедшим между парнями спором из-за дележа добычи, в одной сорочке улизнул от них и забрался в бурьян, оставив на произвол судьбы дроги с лошадью, которые он получил на следующий день от знакомого крестьянина. Все обвиняемые себя виновными не признали. Присяжные заседатели, на предложенный им вопрос относительно всех обвиняемых: «Виновны ли они в том, что в ночь на 2-е августа, на улице, по уговору между собой, открыто похитили у Макеренко 18 рублей 80 копеек, причем, с целью не дать ему возможности сопротивляться, держали его за руки?», вынесли всем обвинительный вердикт, признав грабеж без насилия. На основании этого вердикта обвиняемые приговорены, по лишению всех прав состояния, к высылке в не столь отдаленные места Сибири». (Приазовский край. 69 от 15.03.1894 г.).
1895 год
«Ростов-на-Дону. На днях в Ростове-на-Дону имел следующий место курьезный случай. К одному адвокату явился в часы приема некий криминальный мужчина, уже прошедший через огонь, воду и медные трубы, с просьбой взять на себя его защиту. Дело, по словам клиента, в смысле судоговорения, выходило очень благодарным, и господин адвокат дал свое согласие. Условились на счет всего, потолковали и криминальный мужчина удалился. В воображении адвоката сейчас же пронеслось несколько великолепных фраз из речи Лашо, которыми он думал начать свою защитительную речь, и несколько не менее великолепных тирад из Жюля Фавра, которые он, как особенно эффектные, приберег для заключительной части речи. Настроив себя таким образом на высокий лад и заранее предвкушая в душе сладость грядущего триумфа, счастливый отпрыск Цицерона направился в переднюю, думая одеться и подышать свежим воздухом. Но, увы! Здесь ликующий и жизненно-радостный взор его был невольно поражен довольно грустным зрелищем: с вешалки куда-то исчезла адвокатская шинель – хорошая шинель, новая шинель, на бобровом меху и со «всеми онерами», которой цена три сотенных серебром. Ядовитое сомнение закралось в душу адвоката. Пошли вопросы, расспросы, на цугундер была взята прислуга, рылись, искали, но шинели так и не нашли. Криминальный мужчина заблагорассудил, по-видимому, взять на прокат у своего милостивца-адвоката. Куда и Лашо девался, куда Жюль Фавр! Вместо великолепных фраз из их великолепных речей, «потерпевший» юрист в настоящее время занят подысканием подходящих квалификаций в «Карманном издании уголовного уложения». По истине, коловратная судьба российских адвокатов».
«Новочеркасск. На днях в новочеркасском окружном суде рассматривалось дело о покушении на разбой. В этом преступлении обвинялся крестьянин Елисей Егоров Дьяченко, судившийся уже раньше два раза за кражи и отбывший за них наказание. Обстоятельства этого дела ничего сложного не представляют. Подсудимый встретился в городе Александровске-Грушевском с крестьянином Бабенковым, познакомился с ним, сказал ему, что они земляки, и предложил вместе отправиться на родину. Бабенков хотел ехать по железной дороге. Подсудимый ходил на станцию узнавать о билетах и, вернувшись назад, сказал, что билетов нет и что поэтому нужно идти пешком. Бабенков согласился. С Дьяченко была еще и его любовница, крестьянка Пожидаева. Втроем пошли они по проселочной дороге уже перед вечером; на пути ночевали в одной избе, где будто бы у Дьяченко пропали 12 рублей и два паспорта, его и Пожидаевой. Утром они продолжили свой путь. Вдруг неожиданно Дьяченко на току Багаевского, в юрте Александро-Кундрючевского хутора, накинул Бабенкову на шею веревку и стал его душить, требуя денег. Благодаря только случайно проезжавшим мимо тока людям, Бабенков остался жив. Дьяченко думал скрыться, но был пойман. На суде подсудимый заявил, что он только хотел взять у Бабенкова деньги, которые тот украл у него на ночлеге, насильственных же мер не употреблял; сделать это научила его любовница. Свидетельскими показаниями на суде установлено, что подсудимый и потерпевший боролись на току, после чего Дьяченко, увидя свидетелей, убежал, а потерпевший жаловался им, что его душили; у него шла горлом кровь, а на шее были две ссадины от веревки. Согласно решению присяжных заседателей, суд приговорил Дьяченко, по лишению всех прав и преимуществ, сослать в отдаленные места Сибири на поселение, с последствиями по 26 статье уложения о наказаниях». (Приазовский край. 69 от 15.03.1895 г.).
1897 год
«Новочеркасск. В минувшее воскресенье, 9 марта, кулачные бои в Новочеркасске начались одновременно в двух местах: около воинской платформы и возле сада Роллера (бывшего Секерки). В 4 часа дня прибыли полицейские от 1-го и 3-го участков, человек по 5 от каждого. Но такое малое количество, конечно, не могло ничего сделать с разгоряченною толпой. Полицейских отпирали в сторону каждый раз, как только они вмешивались в средину толпы. К тому же они прибыли слишком поздно, так как бой начался еще с 2-х часов дня. Для прекращения этой безобразной потехи нужна более солидная полицейская сила, а самое главное – нужно забирать в участок выдающихся драчунов». (Донская Речь. 15.03.1897 г.).
1898 год
«Новочеркасск. Сегодня, 15-го марта, в зимнем театре будет демонстрироваться синематограф Люмьера, выписанный из Лиона. Половина сбора назначена в пользу народной библиотеки-читальни. Цены на места объявлены весьма умеренные вообще, а на места, предназначенные для учащихся – в особенности. Мы вполне уверены, что наша публика воспользуется случаем и окажет материальную поддержку одному из наших просветительных учреждений».
«Донецкий округ. Нам передают, что близ слободы Колодезианской недавно имел место следующий случай. Сын богатого торговца на станции Малчевской, Г. П. поехал с тремя работниками на четырех валовых подводах за купленным лесом; возвращаясь оттуда уже вечером, во время метели, путники сбились и, проблуждав бесцельно некоторое время, они заметили в стороне какой-то темный предмет и направились к нему: это оказалась скирда соломы. Путники решили остаться здесь до утра. По распоряжению П. путники надергали соломы волам и разложили для себя костер. Через некоторое время к ним неожиданно явился, тоже с рабочими, хозяин соломы. Некто К., сын богатого торговца из слободы Колодезианской, начал браниться за то, что жгут его солому и бросился бить П. железными вилами. П. стал успокаивать К. и обещал ему оставить в залог три пары волов, а на одной утром, как только утихнет метель, уехать домой и привезти деньги в уплату ему за пограбленную солому. Хотя К. и узнал, с кем имеет дело, но все-таки продолжил наносить побои П., пока не сломал вил. В результате получились у П. две раны: в боку и на голове. На утро П. был доставлен домой в бессознательном состоянии, а через два дня отправлен на излечение в больницу в станицу Каменскую».
«Слобода Терновая. Жители нашей слободы и некоторых соседних, благодаря продолжительной и холодной зиме, уже давно берут в долг хлеб, а также солому и полову для скота. Большинство ест хлеб из яичной муки или же из просеянной житной. Что будет дальше – один Бог знает. Много озимого хлеба пропадет от оголенной земли – снег почти везде сдуло ветром». (Приазовский край. 70 от 15.03.1898 г.).
1899 год
«Область войска Донского. Немножко истории. Столь печально окончивший свои дни в городской больнице Н. А. Тихонов вызвал во мне воспоминания о еще недавнем прошлом, прошлом местной печати, когда только занималась ее заря. Печальное прошлое, полное нужды и лишения, ограничений и главное нравственной подавленности для лиц, находившихся в ближайшей связи с нею. Едва оплачиваемый труд, полукопеечный, и то не всегда, гонорар, и полнейшая безличность. Тихонов, действительно, был всем в «Донской Пчеле» в первые годы ее существования, и за все это он получал, если не ошибаюсь, 35 рублей в месяц. Случайно попав в газету, выброшенный за борт со службы на Владикавказской железной дороге, где он состоял еще при сооружении путей не то фельдшером, не то фармацевтом, Тихонов с любовью отдался газетному делу, как известно, засасывающему отдавшегося ему, и удивлял знавших его своею обширной начитанностью, богатством и разнообразием справочных сведений, столь необходимых при издании, и огромной, просто феноменальной памятью. Теперь, когда печать в провинции уже завоевала почетное и более-менее сносное в материальном отношении положение, Тихонов мог бы быть незаменимым членом редакции. Это был живой альманах, живая энциклопедия. По небольшому истертому клочку газетного листа он безошибочно определял название газеты и почти точное время выхода ее. Порабощаемый все более и более недугом, выбившим его окончательно из колеи, Тихонов очень скоро перестал, собственно, писать и управлял только механизмом издания, и, перейдя в «Листок», погиб совершенно. В «Пчеле» покойный всегда находил нравственную поддержку среди товарищей по газете. К тому же периоду относится появление в ростовской прессе умершего в прошлом году Е. К. Сизякина и талантливого фельетониста Д. Г. Р-ва. И тот, и другой уже были, благодаря злой страсти, на пути к безнадежной гибели. При других условиях существования издания и Сизякин, и Р-в, и Тихонов могли бы сохраниться для лучшей деятельности. Р-в получал 12 рублей жалования и полкопейки за строчку.
Цензуровал местные издания полицмейстер. Помню такой случай: полицмейстер Н-г был в отпуске, а его помощник С. в отсутствии; поэтому цензуровал газету околоточный надзиратель. Статьи, заметки или даже просто упоминания о полиции не допускались безусловно. Попытки коснуться этой области искоренялись радикальным образом. Р-в описал какой-то случай, которого он был очевидцем: в городском саду в трех шагах от ворот, в 7 часов вечера летом, жулики (тогда «босаки» кишели в саду, и он беспрепятственно заменял им ночлежный дом) буквально ограбили кого-то. Несмотря на отчаянный вопль несчастного, городового не оказалось и грабители, обобрав свою жертву, преспокойно удалились. Подчеркнута была, таким образом, неисправность городового. Цензор, полицмейстер Н, зачеркнул эту заметку, позвал редактора и объяснил ему, что еще раз посмеют прислать ему что-нибудь подобное, то он арестует автора и прикажет держать его в клоповнике до тех пор, пока не окончится следствие.
Были, словом, времена!
О них, впрочем, как-нибудь после, в более обстоятельном изложении». (Приазовский край. 70 от 15.03.1899 г.).