Ах, какие гортензии слали вы мне раньше, мой юный поэт!
Впредь такие найдутся едва ли, и поэтов, как вы, больше нет.
Пили мы обжигающий бренди, иногда португальский портвейн,
Вы курили, как истинный денди, в полумраке затертых таверн.
Рядом с вами дышала я дымом перемен и неясных тревог,
В мире том, беспощадном и стылом, воскрешал меня к жизни ваш слог.
А потом вы куда-то пропали, и назавтра я вся умерла,
Звуки вдруг безразличными стали и противными стали слова...
Чуть синюшную нежную кожу фельдшер тыкал мне острой иглой,
Хмурый доктор с опухшею рожей говорил со мной словно живой.
Непонятные лютые люди (я лежала скульптурою НЮ)
Грубо тискали белые груди. Для чего? - все никак не пойму.
Билось сердце израненной птицей, там надежда дышала едва,
Но душа, проскользнув вдоль ключицы, вслед за вами неслышно ушла.
О, мой юный наивный кудесник, осчастливьте меня до утра,
Сильной рифмою вновь обесчестите, мне нужны только ваши слова.
Фиолетово-розовой дымкой пусть гортензии снова цветут,
Между острых лопаток по спинке ваши строфы, как прежде, текут.
Не спасетесь, других не спасая! Я всегда вас в аду подожду,
У поэта не может быть рая. Рай для слов, что приходят к нему.
Пожалейте хотя б мою душу, не гоните с порога ее,
Рыбой, брошенной вами на сушу, стих она превращает в вино.
Ах, какие гортензии слали вы мне раньше, мой юный поэт.
Впредь такие найдутся едва ли, и поэтов, как вы больше нет...