Как и обещал в предыдущем посте, привожу здесь фрагмент начала повести Ренарта Шарипова «Поцелуй жабы» – жёсткой вещицы в жанре тёмной фэнтези.
ПОЦЕЛУЙ ЖАБЫ
– Клянусь Имиром, эта девка мне по вкусу! – прорычал Пиррас, хватая за черную косу коленопреклоненную полонянку.
Девушка вскинула на него свои миндалевидные, приподнятые к вискам глаза цвета темной ночной фиалки и испуганно захлопала стрельчатыми пушистыми ресницами. Над ней возвышался огромный седобородый мужчина в кольчужной безрукавке, совершенно не прикрывавшей его бугрящиеся мускулами загорелые руки, испачканные в крови. В одной из них грозно сверкала чудовищная секира с двойным лезвием, столь сильно пугавшая уроженцев царства Инь, в жизни не встречавших такого страшного оружия, а второй он мертвой хваткой вцепился в затылок девушки, не давая ей даже шевельнуться. Серые глаза, со стальным отблеском, сверкавшие, словно лезвие грозной секиры, плотоядно оглядели совершенно нагое, смуглое тело пленницы. Иньянка судорожно перевела дух, но глаз не отвела. Ее маленькие округлые груди с темными сосками, в которые были продеты кольца с камнями яшмы, взволнованно вздымались.
С хохотом, подобным раскату грома, аргайв отбросил секиру в сторону и по-хозяйски провел грубой шершавой ладонью по груди полонянки, затем продев палец в одно из колец, с силой дернул его на себя. Девушка вскрикнула от боли, однако продолжала смотреть на своего мучителя все тем же загадочным взглядом своих раскосых глаз.
– Алп-Туран! Ты только взгляни на эту косоглазую сучку! – со смехом обратился Пиррас к стоявшему в отдалении молодому великану-варвару, с буйной гривой нечесаных иссиня-черных волос. Смуглый и синеглазый Алп-Туран резко выделялся среди дружины светлокудрых аргайвов, однако нисколько не уступал им ни в размерах, ни в богатырской силе, а даже наоборот, превосходил их. Под стать ему был, пожалуй, лишь сам Пиррас – эти двое были друг другу ровней, несмотря на то что одному еще не стукнуло и семнадцати, а второму было далеко за пятьдесят.
Алп-Туран выглядел не менее живописно и не менее устрашающе, чем его белокурые соратники. Его мускулистый бронзовый торс облачала грубо выделанная волчья накидка, перетянутая кожаной перевязью, на которой висел в грубых берестяных ножнах здоровенный меч – акинак. Акинак был столь велик, что мог поместиться лишь на широченной спине юного варвара, – носи он его на поясе, то меч скреб бы своим острием землю. Бедра юноши были перехвачены набедренной повязкой из клочка яркого трофейного иньянского шелка, и он резко контрастировал с его грубым варварским одеянием и простыми сандалиями, перетягивавшими исцарапанные острой травой ступни и щиколотки. С той же небрежной живописностью и полным презрением к какому-либо вкусу юный богатырь нацепил на свою бычью загорелую шею нефритовые бусы, снятые им с брюха дрожащего от страха иньянского купца, являвшегося также и владельцем шелка, который должен был пойти на халаты наложницам царя Пань Гуна, а вместо этого ставшего трофеем грубого варвара. Нежно-зеленый нефрит мерцал на загорелой до черноты дубленой коже Алп-Турана, соседствуя с дикарским ожерельем из волчьих и тигриных зубов. Все спутники юного варвара знали, что каждое остроконечное звено этого амулета было добыто Алп-Тураном в кровопролитной схватке, о чем красноречиво свидетельствовали белые насечки шрамов, усеивавшие широкую грудь и могучие плечи юноши.
– Снеси ей змеиную башку, Пиррас! – сплюнул он сквозь зубы в ответ. – Ты разве не видишь, как она на тебя смотрит? Неужели ты разделишь ложе с этой желтокожей гадиной?
– Ну уж нет, дудки! – пуще прежнего рассмеялся Пиррас, продолжая оглаживать шелковистую кожу дрожащей всем телом полонянки. – Эта желтая потаскуха будет спать со мной, если хочет жить! А иначе будет спать со стервятниками! – И под общий хохот аргайвов он за волосы потащил слабо заохавшую девушку к зарослям бамбука, сплошной стеной обрамлявшим дымящиеся развалины иньянского храма.
В этот храм дружина Пирраса ворвалась сегодня на рассвете. Белокурые здоровяки в сверкающих доспехах работали секирами, будто мясники на бойне – во все стороны разлетались кровавые ошметки разрубаемой плоти, беспощадно пачкавшие дорогие золоченые шелка, которыми были разукрашены стены внутренних покоев храма, по мраморным ступеням роскошного алтаря покатились бритые желтые головы жрецов… А затем Пиррас с победоносным ревом взлетел по ступеням вверх и обрушил свой топор на искусно вырезанную из слоновой кости статую уродливого иньянского божка, которому был посвящен храм. Идол восседал на высоком резном постаменте, где были изображены в отвратительных позах совокупляющиеся демоны и женщины. Это был сидевший в раскорячку жуткий урод – диковинная помесь лягушки и рыбы, с выпученными рачьими глазами, жуткими клыками, украшавшими широко раскрытую слюнявую пасть, на отвислой груди, украшенной тремя парами женских сосков, висело ожерелье из человеческих черепов, а ниже… ниже нельзя было и взглянуть без отвращения. Там, где у всякого нормального существа должно было находиться то, что полагается ему природой, аргайвы с омерзением узрели мешанину из женских и мужских органов…
– Ну и дерьмо! – прорычал Пиррас, с наслаждением круша топором порождение чьей-то демонической извращенной похотливой фантазии, которая могла возникнуть лишь в бреду, вызванном парами желтого лотоса – дурмана, которым столь любили услаждать себя изнеженные жители царств Инь и Ян. Когда, наконец, статуя демона рассыпалась в мраморное крошево, откуда-то из-под треснувшего пополам постамента с отчаянным визгом метнулась обнаженная девушка. Очевидно, она пыталась найти спасение в нише под алтарем, однако длинная золоченая цепь, крепившаяся на ошейнике, сковывавшем ее точеную лебединую шею, не дала ей уйти далеко. Пиррас с радостным рыком схватил ее за ногу и рывком потянул к себе. Подтянув отчаянно вырывающуюся иньянку поближе, Пиррас одним ударом перерубил оковы, сдерживающие ее…
Теперь ее стоны раздавались из зарослей бамбука, сопровождаемые тигриным рыком Пирраса, удовлетворявшего свою страсть. Наконец стоны утихли и плавно перешли в сладострастные вздохи. Алп-Туран мрачно сплюнул и отвернулся. К нему подошел один из молодых аргайвов – Адрунн и со смехом похлопал его по плечу.
– Тебе все не дают покоя твои змеи, Алп-Туран! – весело воскликнул он. – Брось! Отличная девка досталась нашему ярлу – и на слух понятно – умеет ублажить мужика!
– Оно и видно! – угрюмо процедил юноша. – Она сидела на цепи у статуи этого жуткого двуполого демона. Она была храмовой рабыней. Кто знает, какие существа посещали ее под покровом ночи, чтобы насладиться ею? На месте Пирраса я бы порубил ее в клочья, так же как и ее демонического господина.
– Да будет тебе! – протянул Адрунн. – Это на тебя не похоже! Ничего – вот Пиррас кончит забавляться с этой шлюхой и отдаст ее нам. Уж тогда ты по-другому запоешь! Страсть как умеют эти косоглазые телки ублажать мужиков!
Но Алп-Туран был по-прежнему мрачен. На удивление всем он не принял участия ни в грабеже храмовой сокровищницы, ни в ночной оргии при свете горящих развалин, когда перепившиеся аргайвы под вой гиен и трели квакш в зарослях бамбука пускали по кругу рабыню демона. Всю ночь он сидел в отдалении от резвящихся товарищей и молча потягивал вино из бурдюка. Казалось, какие-то предчувствия терзают его…
Алп-Туран был многим обязан Пиррасу. Нет, не жизнью, хотя… пожалуй…
Два года тому назад в далеких от джунглей Иньяна суровых краях Нордхейма – Северного Края, где маленькие хуторки и сложенные из дикого камня угрюмые замки конунгов и ярлов прячутся в поросших соснами заснеженных долинах, зажатых меж глубокими трещинами фьордов, дружина Пирраса совершила налет на Борригард – небольшой городишко, если так можно назвать редкое в такой варварской глуши, затерянной на краю мира, торжище, куда приезжали аргайвы из близлежащих хуторов и замков.
Здесь торговали моржовым клыком и мамонтовой костью из Гипербореи, оловом с Оловянных Островов и загадочной Туле, янтарем с Янтарного Побережья, мехом соболей и лисиц из Биармии. Сюда, к берегу этого небольшого залива сурового северного моря, полгода покрытого льдами, приплывали длинные парусные корабли гостей с далекого Юга. Они называли себя финикийцами, эти непривычно смуглые, черноглазые, горбоносые вертлявые лживые люди. Здесь они охотно скупали все, что только попадалось под руку – и моржовый клык, и меха, и янтарь, но самым ходовым товаром для них являлся человек. Финикийские торгаши, готовые ради прибыли плыть хоть на край света, проникали всюду в те далекие времена – ходили они и в далекий Куш и Черные Земли, где рабы с черной, как эбеновое дерево, кожей были особенно хороши, и где было много слонового бивня; и к Оловянным островам, где обитали мохнатые, приземистые пикты, одевающиеся в невыделанные звериные шкуры и не знающие ни бронзы, ни железа; и сюда, на север, к белокурым аргайвам…
Собственно фактория Борригард и возникла из-за финикийцев – северяне быстро смекнули, какую выгоду приносит торговля с южанами, привозившими на удивление тонкие ткани из хлопчатника и шелка, столь выгодно отличавшиеся от грубых овчины и льна, разного рода красивые вещи, резные статуэтки из нефрита, вкусное вино в больших глиняных корчагах, которое веселило не в пример легче солодового пива, верескового меда, брюквенной браги и даже снадобья из мухоморов, которое легко могло свести с ума обычного человека.
Обычного человека, но не аргайва из дружины головорезов Пирраса, которые налетели на Борригард как бешеный шквал, приходящий иногда в залив вместе с северными полярными ветрами. Их недаром называли берсерками – в бой молодцы Пирраса шли без щитов и шлемов, с одними секирами наперевес, одурманенные парами мухомора, а потому особенно страшные, не боящиеся ни смерти, ни демонов бездны Гинунгагап.
– Хо, Имир! – ревели они, как моржи с ледяных берегов Гипербореи, и крушили все на своем пути.
В городе воцарился хаос. Купцы и покупатели с воплями ужаса метались по грязным кривым улочкам, не зная, куда скрыться от ветра стали, который несли смертоносные лезвия секир. Лишь хитроумные финикийцы успели скрыться на своих длинных кораблях и, отойдя подальше в глубь залива, наблюдали за резней с безопасного расстояния.
Победа была почти легкой. Почти – потому что на пути у берсерков неожиданно выросли дюжие молодцы с кузнечных и оружейных рядов. Сами аргайвы, как и люди Пирраса, привыкшие ворочать пудовыми молотами, кузнецы встретили налетчиков достойно. И в миг, когда казалось, что еще вот-вот – и берсерки дрогнут под бешеными ударами тяжелых молотов разъяренных кузнецов, из-под одного из оружейных навесов неожиданно вынырнул оборванный чумазый юноша. Он был прокопчен насквозь, черен почти как кушит – только голубые яростные глаза сверкали на его лице. Всклокоченная копна давно не мытых и нечесаных волос билась на соленом ветру, как дикарский стяг. В мускулистой руке юноша сжимал огромный молот, и было видно, что он рвется в бой, но его не пускает длинная цепь, накрепко припаянная к ошейнику на его бычьей шее и приваренная к столбу, поддерживающему кровлю кузни. В порыве боя Пиррас успел заметить, что под ногами у юноши лежит тело здоровенного мужчины в кожаном фартуке оружейника. У него было напрочь снесено полчерепа.
«Чистая работа», – отметил про себя Пиррас. Он смекнул, что парень рвется явно не на помощь своим господам.
А невольник тем временем изо всей силы напрягал свои мощные шейные мышцы, силясь разорвать оковы. Однако то ли цепь была приварена на славу, то ли юноша слишком торопился, но высвободиться ему никак не удавалось. Наконец, парень взъярился не на шутку – взревев, как штормовой ветер, он навалился всем своим не по возрасту дюжим телом на столб, сдерживавший его свободу, и на удивление легко напрочь своротил его. Кровля с грохотом упала на землю, едва не похоронив под собой едва успевшего освободиться пленника, но тот ловко увернулся и, подхватив свою цепь, с яростным кличем на неизвестном языке, ринулся в самую гущу боя.
Он врезался в толпу атакующих кузнецов, как стальной таран в гнилые городские ворота. Молот и цепь бешено свистели и гудели в его мускулистых крепких руках, рассекая воздух и человеческую плоть, разбрызгивая во все стороны густую кашу из мозга и крови. В рядах обороняющихся возникла паника. Увидев это, воины Пирраса с торжествующим ревом навалились на смешавшегося противника. Пиррас только было рассек надвое тело грузного оружейника, как вдруг увидел, что над головой сражающегося юноши занесена смертоносная кувалда, которую воздел подобравшийся к нему сзади приземистый рыжебородый кузнец.
– Эй, чернявый! – взревел Пиррас. – Гляди назад!
Он встретил недоумевающий взгляд ярко-синих глаз, однако реакция у юнца была молниеносной – моментально развернувшись, он ушел от удара и одновременно размозжил голову рыжебородого. И в тот же миг берсерки полностью смяли деморализованного врага – Борригард пал. Торгаши были повержены.
Перешагивая через окровавленные трупы, Пиррас подошел к странному юноше, который, позванивая цепью, смахивал со лба пот, смешанный с кровью и брызгами мозга. Ни слова не говоря, ярл взмахнул топором, – ни один мускул не дрогнул на закопченном лице юноши, – звенья цепи упали его к ногам.
– А ты мне нравишься, чернявый! – одобрительно прорычал Пиррас, с силой хлопая парня по мускулистому плечу. – Жаль, что ты не аргайв!
– Я не аргайв, это верно! – прохрипел юноша. – Я Алп-Туран, из кемеров. Вы, аргайвы, называете нас киммерийцами.
– А, так ты из млекоедов? – в серых глазах аргайва сверкнуло любопытство. – И как же тебя угораздило попасть в эту леммингами загаженную дыру? Ведь от этих берегов далековато до твоих заснеженных гор, не правда ли?
– Это верно! – согласился Алп-Туран. – Но тот, кто продал меня в рабство, знал, что делает. Он специально загнал меня в эту даль, как можно дальше от моей родины.
– Это кто же такой? – поинтересовался Пиррас. – Я знаю почти всех работорговцев в Нордхейме и не слышал еще, чтобы они ходили за товаром в Киммерийские горы.
– Он был не из Нордхейма, – ответил Алп-Туран и в его сапфировых глазах сполохом северного сияния сверкнула ненависть. – Это был мой родной дядя.
– Разрази его бездна Гинунгагап! – возмущенно взревел аргайв. – Уж я на что душегуб, но голос крови для меня священен. Я никогда не поднял бы руки на детей своих братьев. Другое дело, что ни одного из них давно уже нет в живых! Да кто же он такой, этот выродок?
– Он продался змеям, – прошептал киммериец. – Он смешал свою человеческую кровь с их кровью и стал им родней. Он уже не человек. Он нелюдь. Его зовут Шульган. Он повинен в смерти моего отца – Урала, и в смерти моей матери – Тандысы. Так что, считай, что я еще сравнительно легко отделался.
– Похоже, что этот самый твой змеиный дядюшка совершил большую глупость, оставив тебя в живых! – воскликнул Пиррас.
– Он был слишком уверен в своей безнаказанности! – ответил Алп-Туран. – Я был еще слишком мал. Мне было всего семь лет.
– Бедняга! – искренне посочувствовал ему старый вояка. – И ты, стало быть, все эти годы жил в неволе?
– Восемь с лишним лет, – кивнул головой Алп-Туран. – Меня приковали к наковальне. Я с малолетства только и делал, что ворочал молотом и мехами.
– Да-а, парень, не повезло тебе! – прорычал аргайв. – Восемь лет взаперти! Да ты, видать, и жизни-то не нюхал! Хочешь посмотреть мир?
– Еще бы! – в глазах Алп-Турана сверкнула радость.
– Пойдешь с нами, млекоед! – Пиррас еще раз хлопнул парня по плечу. – Отныне ты вольный аргайв!
Так началась свободная жизнь Алп-Турана и его странствия с дружиной аргайва Пирраса…
