Его сиятельству, князю Виктору Илларионовичу Васильчикову от Ивана Семеновича Лебедева
(Эта записка подана князю В. И. Васильчикову, в проезд его через Харьков. Он тогда ехал на следствие по делу о злоупотреблениях в нашей врачебной части в Крымскую войну, 1855-1856 (с сокращениями)).
Я теперь в Харькове. Как я рад, что не в проклятом, гнилом доме Мейера в Симферополе, где о раненых нимало не заботились насчет "успокоения", и успокаивал разве один Бог "сном смерти" некоторых страдальцев. Пища, белье, постель госпитальные: это одно отвращение и гадость; у многих раненых было всё свое, и даже медикаменты! Медикаменты эти покупались в вольной аптеке. И я полагаю, что медиков и госпитальных чиновников Симферополя прилично назвать именем "душегубцев".
Всякому известно по газетам, что вся Россия жертвовала вещи и деньги во множестве "в пользу раненых", и где всё это?? Многое, нет сомнения, продано и украдено; а между тем, сколько было статьишек в "Русском Инвалиде" и "Северной Пчеле", статьишек сладких и ложных "об успокоении" в Крыму раненых, обидных и оскорбительных для раненых, так что я порывался было написать редакторам газет и намеревался попросить их, во имя чести дворянина, не позволять печатать статьи "о каком-то успокоении" раненых, чего никогда не бывало.
Но потом передумал, вспомнив, что интерес и деньги дороги для редакторов, а лесть общее их упражнение. Замечательно, что "душегубцы Симферополя" наши же "православные", богомольцы и лицемеры. "Нельзя же, скажут они с набожным видом, вера - первое дело!". Тем более что кивать руками и головою, как ветреными крыльями у мельницы, ровно ничего не стоит: денег за это благочестивое занятие не платят, а "душа спасается".
Так, думать надобно, рассуждает "симферопольский душегубец", размахивая в церкви руками и поставив свечу на украденные у страдальцев раненых деньги... Славная молитва и хороша эта свеча!
В "Русском Инвалиде" от 11-го апреля 1856 года, напечатан приказ о предании военному суду арестованных за госпитальные злоупотребления главного доктора Протопопова, и аптекаря Веймара. В приказе сказано: "Высочайше повелено учреждаемому военному суду над статским советником Протопоповым и коллежским асессором Веймаром иметь в виду, при дальнейшем разъяснении всех непростительных беспорядков по Симферопольскому госпиталю, чтобы никто из виновных не остался без заслуженного наказания".
Дай Бог, чтобы поболее "симферопольских душегубцев" было оборвано и казнено. Что жалеть злодеев? Последнее время я убедился в бездушии нашего ординатора Лаврентьева. "Видите, не было воды, и масло было горькое и вонючее в жарком: безделица!". Смотритель, какой-то раненый в руку, и думать надобно в мозг прапорщик, начал говорить дерзости сердобольной старухе Хоботовой, так что раненые за нее заступились.
Я также говорил этому смотрителю, что он не похож на офицера: ибо ему говорят дело о необходимостях раненых, при раненых - де "воды нет и масло в пище вонючее, - отчего? по какому случаю?". Вместо того чтобы узнать об этом толком, выслушать и исполнить потребности раненых, он говорил дерзости сестре сердобольной или (как выражался один раненый) "сердцеболезненной".
Лаврентьев, ординатор наш, ушел, заступился за смотрителя; "сердцеболезненную" сестру называл "вздорною"; говорил мне; "если палку поставят, то он, разумея под этим свое начальство, будет слушаться!!". Старая, нелепая фраза, слышанная мною лет 25 тому назад. "Моя хата с краю, я ничего не знаю" и т. д. Это его слова.
Хорош заступник за раненых! А подарки, конечно добровольные, брать умел, как будто не нарочно. "Эдакая Хохландия!" Он, Лаврентьев, грубый хохол, уверял однажды, что крымское вино имеет букет "печёной груши" (г - мягко, как говорят хохлы). Славный букет!! О медицинских познаниях скажу вот что: Лаврентьев сам отмачивал мне рану водою, накладывал корпию с всемогущею, по его словам, ляписной примочкой; туго сам забинтовывал, говоря, что "рана заживет чрез месяц, что обгнившие у меня жилы от гангрены через полгода восстановятся".
Здесь же, харьковские знаменитости, учителя "букета печеной груши", т. е. Лаврентьева, доктора Наранович и Калинченко объявили мне сведения, диаметрально противоположные речам "букета печёной груши": водою отмачиваются раны только гангренозные, а негангренозные вредно мочить водою. Доказательство тому Нарановича недурно: у меня по этой методе не мочить водою раны (слова Нарановича), из трехсот раненых умер всего один!
А у нас, при "симферопольских душегубцах", в день умирало иногда по два и по три офицера; а солдат, как говорили, до полутораста, если это так. "Прибирает же их, Господь", говорила раз сердобольная сестра из солдатского госпитального отделения. И на эту гибель воинов симферопольские медики глядели, как на гибель мух. Да и могли ли душонки их тревожиться чувствами благородными?
Всемогущая, по словам "букета печёной груши", ляписная примочка могла сделать "рану мозолистой", неисцелимой; "от тугого бинтования у меня зажата ахиллова жила, и это бинтование помогло, что я без ноги, так что еще через год или и более станет нога в подъёме разгибаться. Слова Нарановича: "Сгнившие у меня жилы никогда не восстановятся".
Назначил мне Наранович примочки из ромашки, по часу утром и вечером, делать припарки из льняного семени; перевязывать её три раза в день, выжимая ромашку из корпии, бинтовать не целым, жестким бинтом, но рваным с мягкими краями бинтом, бинтовать слабо; и последствия лучшего лечения скоро сказались: нога стала терять опухоль, красноту, пальцы стали гнуться, так что это лечение видимо умнее и полезнее лечения "букета печёной груши".
"Забыл вам сказать следующую редкость. На другой день после оскорбления "сердцеболезненной" сестры Хоботовой, главный смотритель поручик РагозА, тоже из сонма симферопольских "доброжелателей и благомыслящих людей", желая явить полезный пример "заботливости об успокоении раненых" (это после семи месяцев отвратительного раненых содержания), этот РагозА, комиссариатская душа, мошенник от младых своих "ногтей", говорил, что "он в Симферополе 17-й смотритель и не без достоинства", пришел в дом Мейера рано утром и сам принес в своих "достойных руках" горшок свежего масла, а "сердцеболезненная сестра", не совсем пожилая, пришла с этим 17-м смотрителем и "своими руками принесла связку свежей петрушки".
Эта "сердцеболезненная сестра" объявила, "что отныне раненые будут иметь сливочное масло!" (чего, однако не случилось). Тогда один раненый заметил вполголоса: "что, если, это сливочное масло будет сбивать РагозА с сестрою, то должно быть масло это будет очень вкусно".
Обширное поприще, открытое ныне исполнителям воли Её Величества (Мария Александровна) "по облегчению страданий и доставления всевозможных удобств храбрым защитникам Отечества", дало графу Виельгорскому-Матюшкину (здесь Михаил Михайлович (1822-1855), умер в этом же, Симферопольском госпитале) и его достойным помощникам "новое право на общую признательность".
С 3-го сентября 1855 г. я был уже в Симферопольском военном госпитале и могу спросить: Какие это облегчения страданий? Какие это удобства, и притом удобства всевозможные??!!
Не отвратительная ли по неопрятности и весьма скудная пища в вонючей, грязными тряпицами вытертой посудине? Не белье ли, часто во вшах, притом сырое, узкое и изорванное?! От сырого белья я получил горячку и едва не помер: это я на себе знаю, и с тех пор стал носить свое белье. Не вонючие ли подушки и смрадный матрац, набитый бурьяном, жестким как камень? Не казенные ли халаты, тесные, узкие и худые? Не медикаменты ли, которых не дождешься несколько часов из казенной аптеки, а между тем раненый умирает.
О, конечно нет! Какие это удобства??! Не медик ли необыкновенный? Также нет: по доброй воле мы "благодарили" его, т. е. складывались деньгами, но он не оказался ни знатоком медицины, ни человеком с чувством, ибо не смел пикнуть противу своего медицинского госпитального начальства. В госпитале, в доме Мейера, было два фельдшера на весь дом; ночью их не было; дежурного офицера не было; даже привратника у ворот не было, и потому ночью ходили разные мошенники и крали у сонных раненых часы и т. п.
Какие же это удобства, и притом всевозможные? Это интересно. Уж не вонючий ли госпитальный воздух, тлетворный, ядовитый, ничем не освежаемый?! Нет, что это за "удобства??!!" Что-нибудь другое. Что же такое именно? А вот на странице"Северной Пчелы" "изображена" попечительность Комитета". Выписать бы эту удивительную попечительность. "Из приложенной к сему рапорту (от 7-го октября) ведомости видно, что в кладовую Комитета поступило в течение июня, июля, августа и сентября месяцев 1855 года".
Из всего исчисленного здесь расхода, исключив корпию, бинты, компрессы, 31-го предмета, означенного в ведомости, не видели раненые офицеры, пока не прочитали с изумлением и огорчением ЦИФРЫ напечатанными. Куда все это девалось, Бог знает! Виельгорский, как барич и по воспитанию благородный человек, но ни на одну каплю не хозяин, никакого нет сомнения, сам не брал, а у него из-под носу крали другие.
Кто эти другие, мне неизвестно: но совестно читать, стыдно, горько и обидно видеть подобную нелепую опись, и знать, что под видом "пользы раненых", нажились воры и подлецы, конечно здоровые, и уморили тем не одного страдальца раненого. Если бы все исчисленные вещи и продукты пошли бы бедным и несчастным раненым, сколько бы из них не умерло!
Особенно например "клюквенный экстракт", когда горло перегорит в горячке и гангрене; чай, если есть, и тот кажется хуже помоев; а 125 бочек клюквенного экстракта принесли бы большую пользу!! Я и все офицеры со мною ни одной капли не получали этого экстракта, хотя он в лавках продавался по 1/2 и по 2 руб. сер.
В три недели, из ста сапер моей роты, находившейся на 5-м отделении, во время бомбардировок неприятеля днем и ночью, производившихся с крайним ожесточением, убито бомбами 27 сапер; ранено осколками и пулями 37; контужено по два и по три раза осколками бомб и камней 26. Остальные 10 человек, во время штурма 27-го августа, очищали ров и вероятно убиты вдруг наступившим неприятелем, который бросался из траншеи, находившейся впереди нашего 2-го бастиона, всего в 25 саженях.
Следовательно, мне есть, для кого хлопотать, чтобы не ходили по миру и не "пресмыкались в нищете". Мало средств на улучшение быта солдат; но зато весьма много небрежения о них у частных начальников, вместо попечительности и заботливости…