Часть вторая.
Дорогие мои читатели, простите за печальную историю на масленичной неделе. Кто не любит такой откровенной правды, может пропустить эту главу. Но те, кто прочитает, я уверена, не пожалеет.
Прибился к Маринке мужичок. Сам из райцентра был, родители позаботились о своих сыновьях, обоим по двухкомнатной квартире оставили. Да не впрок наследство пошло. Когда, родители от цирроза померли, сыны квартиры пропили, оказались оба в Полянах. Оба у Сереги-дровника дрова кололи, в лес ездили за чурками березовыми. Там деревья валили, распиливали на чурбаки, грузили в тракторную телегу, разгружали, кололи, потом колотые загружали в грузовик, разгружали у заказчиков. Жили в заброшенном доме недалеко от работы. Перебрался один из братьев под бочок к Маришне. Стали жить как муж и жена. И снова пьянки, скандалы, мордобой.
Текут пьяные слезы по щекам Маринки, текут и текут, нет им ни конца, ни края. Жалко ей себя, так жалко, что сил нет. Что в жизни хорошего видела, думает Маринка, да ничего не видела. Когда девчонкой была, с матерью, братьям и сестрой по соседям бегали от разбушевавшегося пьяного отца. Скор был на расправу Николай. Чуть что не по его - сразу кулаки в ход пускал. Надоело это однажды Маринке. Замужем уж тогда года три была. Это сколько же лет ей было? Наверное, к двадцати подходило. Ну, да. Аленке третий годик подходил, а родила в семнадцать. Пришла к матери, а там пьяный отец бушует. Тося в слезах, синяк под глазом наливается, отец кулаками машет. И такое зло ее взяло, что опрометью к отцу подскочила, за грудки схватила, приподняла, встряхнула. На диван швырнула, зло крикнула в лицо: «Убью, пад ла! Поднимешь руку на мать – убью! Хватит, поиздевался!» Отец сначала опешил, а потом как заорет: «А па дла? Ах ты, шала ва! Ты на кого руку подняла?!». Пришлось папеньке еще раз вмазать от души, чтоб звон в ушах долго стоял. Угомонился отец. На мать реже замахиваться стал, а вскоре заболел и у мер. Страшно ум ирал: рак кишечника. Никто особо и не жалел. Ум ер и ум ер, да и хрен с ним. Физически сильной Маринка была. Еще бы не быть! Потаскай сорокалитровые фляги с молоком в одиночку, да на телегу поставь. А мешки с комбикормом по пятьдесят килограмм каждый. А сколько силосу на вилах переносили ее руки. Тридцать шесть коров надо подоить, накормить, напоить. А труд-то ручной. Ладно, доили аппаратами специальными, а остальное-то все руками делали. Сплошная тяжелая атлетика. Счастливым только девичество было, если не считать пьяные выходки отца.
Учиться не хотелось, да никто и не заставлял, то ли дело с подружками да парнями в клубе на танцах отплясывать, да по углам целоваться! Ох, и хорошо! Гормоны играют, глаза призывно блестят у симпатичной девчонки, с губ улыбка не сходит. Смех задорный, веселый. Нравится парням Маринка, на свидание наперебой приглашают. А она и рада. То с одним, то с другим. Как раз Юрай из армии пришел. Заметил хохотушку доярочку молоденькую. Влюбилась Маринка так, что отдалась, не думая о последствиях.
А последствия не замедлили наступить. Пришлось родителям признаваться от кого приплод будет. Юрай отказываться не стал. Расписались молодые, жить стали с родителями мужа. Потом колхоз коттедж двухэтажный выделил. Чем жизнь плоха? Радоваться надо, а слезы текут и текут из пьяных глаз Маришни…. Голову на руки уронила, плачет заливается, ничего-то у нее в жизни хорошего не было… Ни одного светлого денечка…
Подняла Маринка голову, оглядела честнУю компанию, вытерла грязным рукавом глаза и лицо, удивилась сама себе, с чего вдруг слезы-то полились? Выпить есть, закусить тоже имеется, друзья-товарищи опять же всегда рядом: и стопочку нальют и закусить дадут. Удалась жизнь-то! А она, дурочка, слезы льет! Эх! Душа песни просит! Махнула стопку, занюхала хлебом и затянула громко в полный голос: - «Холодно, холодно, холодно, На морозе песни петь Если милый не сумеет Губы лаской обогреть». Натаха, подпевай!
- Да я слов не знаю. Давай лучше частушки.
- Бабка деда соблазняла И разделась догола. Деду сразу плохо стало, Думал смерть за ним пришла, -дурниной заорала Натаха и пошла в пляс.
- То не гром грохочет в небе, Это латами гремя Вновь **** царевну-лебедь Тридцать три богатыря – дробит ногами Маринка. – Ксюха, Юлька заберите у мужиков бутылку, а то все выпьют, да нам наливай. Хорошо пляшем, еще лучше поем!»
- Не жадничай, Маришня, вон еще две коробки за диваном стоят. Всем хватит. – притопывая и прихлопывая, зажав пол-литра под мышкой, выписывая ногами кренделя, подошел к бабенкам Димара. Запрокинув голову, выпил из горлА, и выдал хриплым голосом, - Вышел Вася на крыльцо...
Пьяное, безобразное бессмысленное веселье набирало обороты. Матерные частушки, анекдоты, нецензурная брань, шум, гам и вечное: «Ты меня уважаешь? – Давай выпьем!» Маринка шатаясь, спотыкаясь, держась за попадавшиеся ей предметы, дотащилась до старого продавленного дивана, на котором валялось какое-то тряпье, упала на него и отключилась. Сон липкий тягучий никак не хотел отпускать Маришню. Снился ей Юрай. Как будто бы они идут по дремучему лесу ночью. На небе ни звездочки, тьма кромешная, ни зги не видать. Лес незнакомый, никогда она в этом лесу не бывала. Деревья высоченные, макушками в небо упираются. Ветер в ветвях свистит уныло и протяжно. Одета она в юбку длинную широкую, кофта не ней на выпуск, тоже большая не по размеру, велика сильно. Ноги босые в юбке путаются, в траве заплетаются, о коренья спотыкаются. Не хотят идти ее ноженьки, а Юрай за руку крепко держит, ни слова не говорит, за собой тащит. Бредет Маринка из последних сил, споткнулась, упала. Юрай руку ее отпустил, сам дальше пошел, во тьме затерялся. Она поднялась кое-как, за ним хочет пойти, да с тропинки сбилась. Потеряла тропку, куда идти – не знает. На месте стоять страшно, пошла наугад, неведомо куда. Вроде рассвет забрезжил. Видит среди сосен стоят три фигуры. Пригляделась, а это мать с отцом и Юрай с ними. Стоят, на нее смотрят, ничего не говорят, только пальцем ей грозят да смотрят осуждающе. Побежала она к ним, а они возьми и растворись в воздухе. Тут она детский плач услышала. Повернула голову, вглядывается в предрассветную мглу. Возле старой сосны, к стволу прижавшись, две девочки, скорчившись от холода, сидят. Младшая плачет, маму зовет, а старшая ее утешает, обнимает, согреть пытается. Присмотрелась Маринка. Да это же Аленка с Наташкой, дочки её! Подошла поближе, а те внимания на нее не обращают, будто нет ее тут. Удивилась Маринка, стала их по именам звать – а они не слышат. Тут и рассвет наступил, пташки запели, солнышко вставать стало, ветерок ласковый теплый лица коснулся. Девочки поднялись и пошли, тихонько разговаривая между собой. Маринка – за ними. О чем говорят – не слышит Маринка, только обрывки фраз улавливает напряженным ухом: «Так и не нашли нашу мамочку, - грустно вздохнула младшая. «Что ж делать, моя хорошая, - утешает ее старшая,- променяла она нас на водку. Не найдем мы ее, пока она сама не захочет найтись». Идет за ними Маринка, лес веселее становится, словно прозрачнее, голоса хмельные слышны стали на полянке сбоку. Маринка на голоса голову повернула, а дети в это время исчезли, как и не было их. А на поляне – дым коромыслом! Музыка, пляски, крики. А рожи-то все знакомые! Только рога да бороды козлиные у них. Трясут бородами да рогами бодаются. Разбегутся, да как треснутся рогами-то с разбега, так искры во все стороны летят! А вместо ног – копыта. Топочут копытами по земле, а гром от этого топота такой стоит, что уши закладывает. Руки к ней тянут, за одежду хватают, в круг тащат, рожи мерзкие корчат, хохочут, матерятся, прямо из бутылок самогон хлещут. В холодном поту проснулась Маринка. Лежит она на том самом диване, рядом Дениска пьяный храпит. В хате пьяные друг друга перекрикивают. Гвалт стоит неимоверный. Вроде еще алкаши пришли на дармовщинку выпить. Точно. Валет с Пистолетом нарисовались. Веселье полным ходом идет.
- Вставай, пошли домой, - ткнула кулаком в бок сожителя. Тот так упился, что лыка не вяжет. Пошла одна, правда сначала похмелилась, еще и с собой прихватила. Холодина дома. Печь затопила. Потеплело. А сон из головы не идет. К чему бы это. Телефон затрезвонил.
- Мама, ты помнишь, я тебе говорила, что в Городок нужен дворник? Я с Игорем говорила о тебе. Он готов тебя взять, если пить по-черному не будешь. Даже ведомственное жилье тебе выделят. Согласна?
- Согласна, Алена.
- Только Дениса за собой не таскай. Не даст он тебе работать. Опять вместе пить да скандалить будете.
- Пусть в Полянах у Володяки дрова колет. Одна без него буду жить.
Перебралась Марина в Городок. Работает дворником. Участок не больно большой. Месяц у дочери жила, потом однокомнатную квартиру выделили. Топить не надо, воду носить не надо. Живи и радуйся. Поляны в десяти километрах. Автобус каждый день ходит. Пить до беспамятства не пила, но выпивала каждый день понемножку. Возьмет чекушку и растягивает на целый день. Осень и зиму продержалась Маринка в дворниках, а летом Денис явился. И прежде приезжал на денек другой, или она на праздники уезжала в Поляны. Однажды на неделю запила, но зять Игорь подстраховал, и обошлось. А как Денис поселился в Городке у Маринки, так опять все вернулось на круги своя. Как свинья грязи найдет всегда, так и алкаш алкаша видит издалека. Появились и в Городке у Дениски друзья-товарищи-собутыльники. Домой их стал водить, по ночам бузить, телевизор и центр музыкальный на полную громкость включать, пьяным на газонах валяться. Марина по два-три дня метлу в руки не брала, на работу не выходила. Кому такой работник нужен? В общем, отправилась Маришня в родную стихию, обратно в Поляны.
Отдыхала от работы долго и с удовольствием. Не унывала. Еще год продержаться - и вот она - пенсия! Зона-то Чернобыльская! Вот и полтинник стукнул. Все. Ура! Пенсионерка. С первой пенсии проставилась, как положено. Неделю гуляли. Пенсию пропивали. Потом калым искали. Жизнь вошла в свое естественное русло. Пьянку сменяло похмелье, похмелье – пьянка, и так по кругу. А тут опять напасть. Ежегодный выездной медицинский осмотр выявил проблему с легкими. Испугалась Маринка. Жить-то хочется. Что-то у нее в правом легком обнаружили. Таблетки назначили какие-то очень сильнодействующие. Спиртное под полным запретом, потому как не совместимо абсолютно: можно умереть в одночасье. Три месяца держалась Маринка, ни капельки в рот не брала. Только в своих снах выпивала от души. После курса химиотерапии, сделали снова анализы. Вроде болезнь стала отступать. Перерыв три месяца, и снова курс. Вот тут-то и не выдержала Маринкина душа, жаждущая влить в себя столь желанной жидкости, без которой жизнь пресная, скучная, неинтересная. То ли дело в родной стихии! Упьешься, бывало, вусмерть, песен наорешься, морду кому-нибудь набьешь или тебе набьют, а то палку возьмешь –да по бокам, да по бокам! Вот это жизнь! Не то, что с метлой целый день за копейки! Тут жизнь бьет ключом, а там одно прозябание. И все же нападает иногда на Маринку грусть, и плачет она пьяными слезами… О чем? Да кто ее знает…Наверное, о том, что не было в ее жизни светлых денечков. А ведь и, правда, не было. И не будет. Сама себе такую жизнь выбрала.