#время_историй
Мужа в слезах ждала Каракуз.
"Где мой Аваз? — звала Каракуз. —
Враг осквернил наш древний очаг,
Слезы вселенной стынут в очах,
Сыплю на голову серый прах.
Две мои дочки, крылья мои,
Разве сражаться в силе они?
Участь моя и ваша горька… "
Изорвала одежды шелка
И, талисман повесив на грудь,
Голубем взмыла под облака,
Чтоб от насильника ускользнуть.
Ей ветерок попутный помог,
Хан дочерей ее взял в залог,
Их на голодную смерть обрек.
Сжалься над ними, праведный бог!
И Каракуз исчезла, друзья,
В небе незримая та стезя,
Тает в небесной сини она.
Вдруг средь седой пустыни она,
В мареве зноя, в мертвых песках,
Видит в зеленой дымке сады,
Слышит воркующий плеск воды.
Правил страной Шохбоз-падишах.
К трону владыки приведена,
Встала она смертельно бледна.
"Кто ты, сестра? — промолвил Шохбоз. —
Чьих ты сияющих стран луна?"
"Перед тобой, слепая от слез,
Богатыря Аваза жена".
"Слышал о нем, — ответил Шохбоз, —
Что же случилось с мужем твоим?"
"Семьдесят черных вражьих знамен
Тучей закрыли наш небосклон,
Горьких пожарищ стелется дым,
В плен мой Аваз попался живым,
Правит победу хан Ландахур".
Слушал Шохбоз и скорбен и хмур:
"Сердце мое сжигаешь, сестра.
Вижу, печаль твоя впрямь остра.
Слезы туманят звездный твой взор.
Хочешь — прими в подарок шатер,
Хочешь — я братом стану твоим?
Время придет, врагу отомстим!
Ты отдохни, опомнись сперва,
Здесь наберись здоровья и сил… "
Сладки, как мед, Шохбоза слова,
Но обещание он забыл.
… Месяц сверкающий Каракуз,
Твой освящен с Авазом союз!
Сына под сердцем носит она,
Но от рассвета и до темна
Хлеб добывала, тяжко трудясь,
Пообносилась, изорвалась.
Свора собак за нею гналась,
Вслед ей бросали ругань и грязь, —
Нищенкой жалкой пери звалась.
Горькое горе мыкать пришлось, —
Так восемь месяцев пронеслось.
Утром одним, в положенный срок,
У Каракуз родился сынок.
Только забота вновь велика:
Нету в груди ее молока.
Чем ей сынка свивать-пеленать,
Коль лоскутка в шатре не сыскать?
Снова вымаливать надо хлеб.
Случай помог ей; волей судеб
Возле чужих закрытых дверей
Старец согбенный встретился ей.
Чем-то напомнил он ей отца:
Даже похож немного с лица,
Посох держал такой же в руках.
И Каракуз взмолилась в слезах:
"Добрый отец, — сказала она, —
В этой стране живу я одна.
В ханском шатре, без малого год,
Мальчик без имени мой растет,
Сына никто не хочет назвать!"
Старец промолвил: "Бедная мать!
Вынеси мальчика из шатра,
Сына мне, милая, покажи,
Возле меня его положи.
Тельце его обдуют ветра,
В честь властелина мирной земли
Я нареку его Нурали.
Меч его будет из серебра,
Скоро его наступит пора —
Вырастит он — врагов победит!"
… Мальчик голодный плачет навзрыд.
И Каракуз с младенцем в руках,
Гордость смирив, пришла во дворец:
"Сын мной рожден, взгляни, падишах,
Храбрый Аваз ребенка отец.
Если умрет наш маленький сын,
Будешь виновен ты, властелин".
Шах застонал на троне своем,
Взял он мальчонку в собственный дом,
И возгласил глашатай указ:
"Люди, забудьте имя Аваз.
Мальчик Шохбозом усыновлен,
Он унаследует шахский трон.
Тот, кто болтнет иное хоть раз,
Будет в тюрьме немедля казнен!"
Незаметно годы шли,
Быстро вырос Нурали.
Он сильнее всех детей,
Зачинатель их затей.
В восемь лет широк в плечах,
Не по-детски мудр в речах.
Первый он в любой игре.
… Раз на праздничной заре
Он с вазировым сынком
В бабки резался тайком.
Сын вазира дерзким был:
Нурали он оскорбил.
Бабку кинул наш герой
И обидчика подбил.
Сил малец не рассчитал,
В ветхий домик он попал.
И, саманный, треснул дом,
Стал зиять в стене пролом.
… В домике том колдунья жила,
Пряжу из козьей шерсти пряла.
Бабка ей спину больно ожгла,
И завертелась ведьма волчком.
Шел Нурали за бабкой своей,
И не успел он стать у дверей,
Встречен был ведьминым язычком:
"Чертополох! — кричала она. —
Чтоб ты подох! — кричала она. —
Силой с родным сравнился отцом,
Стал он в тюрьме живым мертвецом!"
Кинулся прочь бежать Нурали,
Ведьму не выслушав до конца,
Матери крикнул он издали:
"Имя скажи родного отца!"
И Каракуз, краснея до слез, —
Трудно любимому сыну лгать! —
Пряча глаза, шепнула: "Шохбоз!"
"Нет, ты должна мне правду сказать! —
Он осердясь прикрикнул на мать. —
Понял давно я всею душой,
Что в стороне живем мы чужой".
Гневный порыв ее испугал,
Больше она не прятала глаз:
"Правду, сынок, узнать пожелал —
Славный отец твой витязь Аваз.
Тот, кто кремень пронзает копьем,
Кто повергает недругов в страх.
Гибнет герой в зиндане глухом,
Мы же из милости здесь живем,
На даровых, но горьких хлебах".
… Степью безлюдной мчится Куранг,
Всадник тобой гордится, Куранг.
Тайно уехал он из дворца,
Чтоб разыскать родного отца.
В мертвой степи сушняк да полынь,
Пыльного зноя здесь торжество.
Только джейраны, дети пустынь,
Были добычей редкой его.
В зыби песчаной вдруг Нурали
Конский табун заметил вдали.
Тут же шалаш стоял небольшой,
Наспех покрытый драной кошмой.
"Кто в той кибитке, друг или враг?
Эх, не попасться бы мне впросак!"
И, рассудив по-здравому так,
Войлочный он напялил колпак,
Перепоясал свой стан тесьмой,
С тыквой священною и сумой,
С виду как старый дервиш-чудак,
Тихо подъехал он к шалашу:
"Я подаянье, — молвил, — прошу!.. "
И, словно долгий жалобный стон,
Песнь зазвучала древних времен:
"Я на солнечном рассвете в изголовье милой стал,
Чтоб увидеть брови эти, уст нетронутый коралл.
Зубы белые светились, словно месяц молодой,
И от родинок на шее я рассудок потерял.
Видно, царственным каламом рисовал ее аллах,
Он такого совершенства никогда не создавал.
Я один брожу по миру, позабыв твой аромат,
Пыль вселенной лик твой скрыла, чтоб я милой не видал".
Словно рассвет в степи занялся:
Полог кибитки приподнялся.
Девушек он увидал двоих
Изнеможенных, в платьях худых.
"Ты извини нас, добрый старик, —
Робко одна сказала из них. —
Мы пред тобой стоим босиком,
Не приглашаем в нищенский дом.
Нет ни кусочка хлеба у нас,
Знай, наш родитель светлый Аваз.
Славного имени лишены,
Ханские мы пасем табуны.
То Ландахура злого приказ.
Род наш в темнице ханской угас,
Мы молоком здесь сыты одним!.. "
В степь повернул коня Нурали,
Он не открылся сестрам родным,
Чтоб удержать его не смогли.
Долго он ехал, и вдруг перед ним,
Город неведомый стал вдали.
В окнах заката плавился свет,
Как изумруд, сверкал минарет.
Вновь, словно дервиш, сгорбился он,
Песню завел, как жалостный стон:
"Ты надменной красотою уподобилась луне.
Над землею золотою путь свершая в вышине.
Нам завещано всевышним обездоленных жалеть, —
Ты навстречу к тем не вышла, у кого душа в огне.
Не могу налюбоваться, ты как деревце в раю, —
Пылким юношам и старцам пери грезится во сне.
Зубы — йеменские перлы, рот — шиповника бутон.
О, зачем с вороньей стаей кружит сокол в вышине?
Упованье я имею воспевать тебя всегда,
Но, от робости немея, встал я молча в стороне.
Одари страдальца взглядом, луч надежды зарони.
Я сгораю с милой рядом, ты неласкова ко мне!"
Вдруг голубок спустился с высот:
"Ах, как прекрасно нищий поет!
Что ты здесь ищешь, страх позабыв,
Песней, как пищей, нас одарив?"
"Голубь, — в ответ он, — светоч души,
Где здесь темница, мне укажи!"
"Друг мой, — ему голубка речет, —
Слышишь, река бурливо течет?
Рыщет в ущелье, в пенистой мгле!
За городской высокой стеной.
Там ты отыщешь скрытый в скале
Еле приметный ход потайной,
Он под речное дно приведет… "
Шумно река стремилась вперед
И валуны ворочала зло,
И Нурали раздумье взяло:
"Здесь и коня волною собьет,
Где отыскать мосток-переход?"
"Мост есть вверху у главных ворот,
Снова голубка молвит ему, —
Тот, кто на шаг к нему подойдет,
Будет навеки брошен в тюрьму".
