(Дорогие читатели! Повесть "Ураган" слишком велика, чтобы ее можно было разместить в данном блоге одним единым файлом. Деление же ее на 5-6 последовательных отрывков, с моей точки зрения, испортит целостное впечатление. Всем, кто заинтересовался повестью, я могу выслать ее полный текст на любой адрес электронной почты или переслать в сетях "Одноклассники" и "Вконтакте" - Ваш автор)
Герой повести продолжает изучать попавшие к нему дневниковые записи горного инженера Бобера, жившего и работавшего в этих местах больше века назад (см. фрагменты "УРАГАН. НАХОДКА" и"УРАГАН. НОЧНАЯ ПРОГУЛКА"), и каждая новая страница приносит новые доказательства их удивительного, невероятного сходства. Больше того, похоже, что на содержании дневника сказываются теперешние мысли героя повести.
"04-28-14
Глава, как лес, роняет свой убор.
Сребрят года оставшиеся пряди.
Узрев круги на водной глади,
Вновь скрылся в хатке инженер Бобер.
Эк, куда меня занесло! Понятное дело, при моем, так сказать, modus vivendi время есть величина до некоторой степени относительная, даже если отвлечься от совершенно поразительных выкладок господина Альберта Эйнштейна. Но конец марта с октябрем я все-таки еще никогда не путал. Что поделаешь, годы - ведь вот и несчастный Мальволио, помнится, утверждал, что "к старости и гордый ум приходит в упадок, а дурак просто совершенствуется в собственной глупости." Ну да, ну да, вот всю прошлую неделю я, например, совершенствовался в воспоминаниях о позапрошлом Рождестве, как оказалось, вовсе еще ни быльем не поросшем, ни прошлогодним снегом не заметенном.
Гвоздем того сезона были две дюжины красного рейнского и мозельского разных сортов, привезенные мною в подарок хозяевам, и сам даритель, развлекавший почтеннейшую публику рассказами о своем житье-бытье на чужой стороне. Вино, найденное всеми превосходным и на удивление ароматным и свежим, заменило уже порядком поднадоевший кларет, а рассказчик пытался сделать то же самое с неизвестно когда и каким образом укоренившихся в головах его слушателей представлениях о Германии как царстве всеобщего порядка и поголовной дисциплины. О том, что это вовсе не так, я знал на собственном печальном опыте и не жалея сыпал примерами, даже почти не привирая для складности.
В зависимости от конкретной темы и настроения со мною соглашались или нет, но слушали всегда благосклонно, а коли в ответ молчали, то это, как правило, было знаком согласия - если не со сказанным, то, по крайней мере, с моим правом время от времени завладевать вниманием всех вокруг. Ах, Боже мой, Боже мой, да какая, в конце концов, разница, почему и отчего именно наступало в наших неспешных, вкусных беседах это молчание в огромной, круглой гостиной, где мы все собирались по вечерам, ведь вместе с ним на нас снисходило самое настоящее рождественское волшебство, сдобренное запахом хвои, мандаринов и свежего снега, крупные хлопья которого, порхали, казалось не за огромным, чуть не до потолка окном, а среди нас.
Его чары и особый, уютный, вкусный покой каждый из нас, занимаясь своими делами и мыслями, хранил на свой особенный лад, оберегая суверенное право любого соседа делать то ж самое, и тогда тишину в гостиной нарушали лишь большущие, саженного роста, пузатые напольные часы, которые, несмотря, на свою исполинскую стать, каждые четверть часа одаривали нас какой-нибудь легкомысленной канителью.
А потом нас пригласил в гости огромный камин на специально к моему приезду расконсервированной даче на Островах. И там, под его сухое, старческое покашливание и потрескивание, я вдруг подумал, как много, оказывается, грозит измениться внутри, если снаружи первую букву "с" в словах "русский", "русская", "русское" вдруг да поменять на "р", и тогда такие привычные и милые нашему сердцу "сумерки", или "снег", или "сирень", даже "скука смертная" превращаются в какую-то бессмысленную невнятицу, всегда чужую, но иногда своими, измененными до неузнаваемости смыслом и значением почти что чуждую до враждебности. Как там говаривала матушка государыня- императрица Екатерина Великая: "Хотели, как лучше, а получилось, как всегда"? Ну-с, справедливости ради, надо сказать, что в данном случае особого рвения для "лучше" я, говоря по-совести, не прикладывал, а оттого и не сумел расшифровать все эти получужие письмена должным образом и до самого что ни на есть победного конца, а теперь уж, видно, и не придется - времени нет! В общем, как получилось - так и получилось! Спасибо за ваше щедрое предложение и интерес ко мне, но как-нибудь в другой раз!".
Во рту у меня разом пересохло, под ложечкой противно засосало, будто я ухнул в воздушную яму, и я захлопнул папку почти со страхом. Да и не мудрено. Десяти минут не прошло, как я от души пожелал инженеру хороших, умных знакомых по вере и сердцу его, a он тут же поблагодарил меня очередной дневниковой записью столетней давности и, улыбнувшись, попросил не волноваться: уж где-где, но дома, за который он, верно, продолжал считать Петербург, конечно же, были у него друзья, да еще такие, что молчание в их кругу он предпочитал иной оживленной беседе. А стоило мне выпить глоточек местного красного за его здоровье - я посмотрел на свой бокал: вино, еще не успокоившееся в нем, поблескивало под люстрой и подмигивало мне, - как он алаверды немедленно отметил общность наших вкусов и тут, отвезя рейнское и мозельское к рождественско-новогодним застольям то ли 12-го, то ли 13-го года.
Это было самым настоящим чудом, и eсли Бобер возвышал до волшебства свои "посиделки" с родственникам и знакомыми во время своих питерских каникул, то для меня в подобный же символ вырастало сейчас чтение его записок, и отличительным его знаком становилась, похоже, умиротворяющая картина семьи и друзей, собравшихся перед пылающим камином. В ней, самой по себе, разумеется, не было ничего необычного, и она вполне могла сойти за довольно-таки тривиальную, может быть, даже с ощутимым оттенком клише - экая, в самом деле, невидаль: семья, коротающая зимний вечер у огня. Собственно, поскольку лото в моем понимании тоже было хорошо узнаваемым, традиционным символом домашнего уюта, то вовсе не удивительно, что найдя в коробочке спиленные кругляшки бочонков, я сразу же нарисовал себе именно такой семейный портрет в полусумеречном интерьере, причем нарисовал именно в таких образах и тонах, достаточно типичных, стандартных, что-ли, хорошо узнаваемых и в любом случае прекрасно знакомых по книгам, фильмам или картинам.
Легко объяснимо было и последующее появление этого полотна в моих рассуждениях, коли оно настолько понравилось мне, что я даже захотел и себя самого поместить где-нибудь среди его персонажей - ни дать ни взять художник, вписывающий для полноты и законченности композиции свой автопортрет небольшого формата между испанскими Бурбонами или стрелками Амстердамского ополчения.
Абсолютно не объяснимо, напротив, была довольно-таки регулярная презентация тщеславному художнику, то есть мне, моего собственного видения откуда-то извне сразу же после того, как я в очередной раз подумал о нем - подумал, но пока еще ни с кем не успел своими мыслями поделиться. Я вдруг вспомнил, как вчерашним утром сравнил себя с человеком, сперва нашедшим, а затем потерявшим интересную, толком еще даже не начатую книгу, и теперь пытающегося хоть как-то восстановить ее содержание. Ну, книга- не книга, но некая рукопись была теперь в моих руках, и у меня постепенно складывалось странное впечатление, что, по крайней мере, часть ее мы с Бобером на самом деле то ли уже написали, то ли все еще пишем вместе.
При этом теперь я даже не хотел в очередной раз подверстывать лыком в строку явное совпадение многих черт моего характера с боберовыми: я его специально заранее не заказывал, а, узнав из дневника, лишь принял как данность. Но совпадение моих фантазий - именно ни на чем, по сути, не основанных фантазий, а не знаний! - об авторе записок с их текстом, где Бобер сам рассуждал о себе, совпадение с точностью до пяти минут во времени, до любимой марки вина, до жалоб на необязательность и недисциплинированность коллег по работе, до констатации несоответствия внешнего вида часов их реальному ходу - все это было выше моего теперешнего понимания.
Вчитываясь в чужой дневник, я, чем дальше, тем больше представлял себя пассажиром со страшной скоростью несущегося поезда, совершенно не понимая, ни как я в нем оказался, ни куда он следует: то ли вперед, то ли назад. Но, с другой стороны, я еще не нашел ни одного намека на коробочку со спиленными бочонками лото, которая, как ни крути, была отправным пунктом всех моих поисков. А между тем к Боберу в гости стучалось лето 14-го, и до августа было уже рукой подать. Впрочем, времени, дабы задумать, изготовить и зарыть свой клад у него все еще оставалось вполне достаточно. Поэтому я, выпив на посошок остаток вина, вернулся в поезд, от бешеного хода которого у меня холодела душа, а сердце ухало в пятки, дал сам себе на прощание резкий свисток с платформы, устроился поудобнее и поехал дальше.