«Что такое Вера?» - не раз и не два спросит Райский, и мы вместе с ним зададимся этим же вопросом. Про Райского автор скажет, что «чем меньше было у него положительных данных, тем дружнее работала его фантазия, в союзе с анализом, подбирая ключ к этой замкнутой двери», - и мы тоже довольно долго останемся во власти фантазий.
Загадочность героини подчёркивается ещё и тем, что её появление на станицах романа будет как бы отсрочено (в момент приезда Райского она гостит за Волгой), а мы знакомимся с отдельными штрихами её характеристики.
Из воспоминаний Бориса Павловича мы узнаем, что она и в детстве отличалась самостоятельностью, не побоялась пойти с ним в старый дом. Он смотрит вокруг с робостью («Да, бабушка правду говорит: здесь страшно!»), а она «обегала все углы», восхищаясь увиденным: «Здесь хорошо, места много! Как там хорошо вверху! Какие большие картины, книги!» («Верочка походила на молодую птичку среди этой ветоши и не смущалась ни преследующими взглядами портретов, ни сыростью, ни пылью, всем этим печальным запустением»). И именно после этого Райский погружается в чтение, «пожирая жадно волюмы за волюмами».
Приехав в деревню, ещё до появления Веры он уже услышит от жены Козлова, что она «сидит, как домовой, в углу, и слова от неё не добьёшься». А решив осмотреть комнату Веры, которая живёт одна в том самом старом доме, будет безмерно удивлён: «там ничего не было!.. Простая кровать с большим занавесом, тонкое бумажное одеяло и одна подушка. Потом диван, ковёр на полу, круглый стол перед диваном, другой маленький письменный у окна, покрытый клеёнкой, на котором, однако же, не было признаков письма, небольшое старинное зеркало и простой шкаф с платьями. И всё тут. Ни гравюры, ни книги, никакой мелочи, по чему бы можно было узнать вкус и склонности хозяйки». И, спросив у Марфеньки, «где чернильница, бумаги», услышит в ответ: «Это всё в столе — и ключ у ней».
Вот это «ключ у ней», наверное, очень ярко характеризует Веру: она никого не подпускает к себе, живя непонятной подчас для окружающих жизнью.
Выписывая портрет Веры, автор подчеркнёт, что в ней «есть какая-то тайна, мелькает не высказывающаяся сразу прелесть, в луче взгляда, в внезапном повороте головы, в сдержанной грации движений, что-то неудержимо прокрадывающееся в душу во всей фигуре. Глаза тёмные, точно бархатные, взгляд бездонный. Белизна лица матовая, с мягкими около глаз и на шее тенями. Волосы тёмные, с каштановым отливом, густой массой лежали на лбу и на висках ослепительной белизны, с тонкими синими венами».
«Какая-то тайна» и в поведении: не любит никого принимать у себя («Она не любила, чтобы к ней приходили в старый дом. Даже бабушка не тревожила её там, а Марфеньку она без церемонии удаляла, да та и сама боялась ходить туда. А когда Райский заставал её там, она, очевидно, пережидала, не уйдёт ли он, и если он располагался подле неё, она, посидевши из учтивости минут десять, уходила»), может показаться, что вообще никого не любит («Она о бабушке и о Марфеньке говорила покойно, почти равнодушно»), не любит ничем заниматься, хотя многое умеет… Нет постоянства в отношении к людям: «Бабушка иногда жалуется, что не управится с гостями, ропщет на Веру за дикость, за то, что не хочет помочь. Вера хмурится и, очевидно, страдает, что не может перемочь себя, и, наконец, неожиданно явится среди гостей — и с таким весёлым лицом, глаза теплятся таким радушием, она принесёт столько тонкого ума, грации, что бабушка теряется до испуга. Её ставало на целый вечер, иногда на целый день, а завтра точно оборвётся: опять уйдёт в себя — и никто не знает, что у ней на уме или на сердце».
Будет ли позволено Коту ненадолго отступить от темы?
Несколькими годами раньше «Обрыва» был опубликован роман Н.Г.Чернышевского «Что делать?» Сейчас носящий на себе печать «нечитаемого», он в своё время наделал немало шума и был одним из ярчайших явлений. Конечно, ни в коей мере не приходится говорить о влиянии Чернышевского на Гончарова, но вот есть в романе одно место, которое просто перекликается с «Обрывом». В письме «отставного медицинского студента» (а попросту – Лопухова) к Вере Павловне мы читаем: «Между неразвитыми людьми мало уважается неприкосновенность внутренней жизни. Каждый из семейства, особенно из старших, без церемонии суёт лапу в вашу интимную жизнь». «Каждому хочется, чтобы в его внутренней жизни был уголок, куда никто не залезал бы, как всякому хочется иметь свою особую комнату, для себя одного», однако, по мысли автора, в «мир внутренней жизни» человека «без всякой надобности, даже без всякой мысли залезает всякий за всяким вздором, и чаще всего не более как за тем, чтобы почесать язык о вашу душу».
Мне кажется, что для Веры эта «неприкосновенность внутренней жизни» совершенно необходима. Независимость Веры подчёркивалась автором даже в описании шестилетней девочки: «Если Борис тронет её за голову, она сейчас поправит волосы, если поцелует, она тихонько оботрётся», «Он поймал и поцеловал её. Она отёрла губы и побежала показывать книги».
И вот тут и проявляется чуткость и душевная развитость окружающих её. Бабушка, Тушин – уважают и не стремятся овладеть её мыслями. Бабушка страшно переживает: «И никто не видит: свой ум, видишь ли, и своя воля выше всего! И бабушка не смей спросить ни о чём: "Нет, да нет ничего, не знаю, да не ведаю". На руках у меня родилась, век со мной, а я не знаю, что у ней на уме, что она любит, что нет». Но, тем не менее, уважает её независимость и не «лезет в душу», даже до поры до времени не догадываясь, какая глубокая любовь к ней в этой душе живёт: «Бабушка… обходила Веру с какой-то осторожностью, не то щадила её, не то не надеялась, что эти семена не пропадут даром».
А вот Райский ведёт себя, как те самые описанные Чернышевским «неразвитые люди»: лезет в душу «не из желания подсмотреть [хотя, возможно, именно исходя из этого желания!] или быть навязчивым, нет, просто потому, что не имеет предположения, что это может беспокоить вас,.. он не понимает, что может надоедать, может мешать человеку, хотя бы и расположенному к нему». И, думаю, именно поэтому Вера упорно убегает от него. А собственно, как ещё можно относиться к человеку, который при первой же встрече захочет узнать все глубины твоей души, будет допрашивать: «Есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утёса или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку, или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шёпот сердца...»?
Она сразу скажет: «Пожалуй, я и вас буду любить, если... заслужите», - и поставит свои условия: «Не обращать на меня внимания... Не делать таких больших глаз, вот как теперь! не ходить без меня в мою комнату, не допытываться, что я люблю, что нет…» А затем будет укорять за преследование: «Вы редко говорите со мной, не глядите прямо, а бросаете на меня исподлобья злые взгляды — это тоже своего рода преследование… Вы следите за мной исподтишка: вы раньше всех встаёте и ждёте моего пробуждения, когда я отдёрну у себя занавеску, открою окно. Потом, только лишь я перехожу к бабушке, вы избираете другой пункт наблюдения и следите, куда я пойду, какую дорожку выберу в саду, где сяду, какую книгу читаю, знаете каждое слово, какое кому скажу... В каждом шаге я вижу одно — неотступное желание не давать мне покоя, посягать на каждый мой взгляд, слово, даже на мои мысли... По какому праву, позвольте вас спросить?»
И ясно скажет: «Чего я хочу? свободы!»
И именно здесь, как мне кажется, кроется главное в характере Веры, здесь и истоки её взаимоотношений с Марком.
Впрочем, об этом мы поговорим в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
"Оглавление" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь