Я постучала в окно, которое всё ещё было высоко, хотя дом и осел за эти годы. Раз, другой. Никто не отозвался. Тогда я шагнула к двери, потянула её на себя, ожидая встретить сопротивление замка, однако дверь открылась легко. Ступени перекосились ещё больше, но… вопрос техники. Мало я по таким лазала?..
Тесные, тёмные сени, вот и вторая дверь, ведущая в избу.
О, даже запах остался прежним. Так всегда пахло в исконных деревенских домах моего детства. Жаль, что воздух нельзя сдать в музей!
В избе тоже никого, что ж ты будешь делать!.. Позвала хозяйку по имени-отчеству. Тишина. Поищу в огороде. А тут захламлено ещё больше, чем раньше. И та же швейная машинка с незаконченной работой. Книги. Картины. Печь…
И зеркало до пола. Заглянув в него, я на миг увидела в его глубине себя 20-летней давности: длинное просторное платье вроде хитона, чёрное, с крупными красными розами, на голове алая повязка, глаза томные, стиль декадентский… Да, ведь именно хозяйка этого дома сочинила мне костюм, нашла этот наряд в своих богатых закромах портнихи и художницы…
Видение мелькнуло и исчезло, а в зеркале отразилась лишь сегодняшняя я: бежевые льняные брюки casual, тёмно-синяя футболка с рисунком и надписью (что-то про boheme), сверху ветровка ярко-аквамаринового цвета, да и кроссовки такие же. Ничего не скажешь — далеко от той декадентской девицы в чёрно-алом!..
— Мама! Ну что, тут нет, что ли, никого? А если не заперто, то они, может, где-то рядом?
— Ну, скорее всего, рядом. О, слышишь?..
За стеной взвыла бензопила. И мы пошли на звук.
Бензопилой орудовал старший сын хозяйки. Сколько же это лет мы с ним не виделись?.. Но на фейсбуке недавно нашлись, пообщались немного, так что я примерно представляла, с кем встретилась. А это?.. Это Ромка, ему шесть лет. Сын. Приехали к бабушке на пару дней. И тут мы. Любопытно, чтобы не сказать — промыслительно…
Он старше меня на пару лет. Но таких годы красят. В молодости слишком, на картинный, юго-восточный лад, яркий — смоляные кудри, маслинные глаза с поволокой, румянец во всю щеку, — сейчас похудел, постройнел, черты лица обострились, стильная щетина уже с сединой. Очки в дорогой оправе тоже, вестимо, придают стильности... И эта ленивая хищная грация... Хотя у меня на ладони мало любовных линий, но не заметить, не оценить такого мужчину было бы грешно. Не мужчина, а мечта эстета. Кстати, он носит имя моего любимого поэта — до того, как оно стало мейнстримом…
Надо же, и лёгкий акцент в его речи до сих пор сохранился. Ну, не акцент — так, выговор: южный, мягкий, слегка растянутый. И он, и его брат родились и росли в Ашхабаде, хотя их мать овдовела очень рано — и взамен мужа, блестящего скрипача-армянина, скоропостижно умершего от пневмонии, ей никто был не нужен. Молодая красивая вдова растила сыновей, работала художником по костюмам во всесоюзно известном ансамбле «Гюнеш». В 90-е, когда началось вот это всё, известно что, в одночасье собрала вещи и детей и вернулась в родную деревню, к матери, благо мальчики уже подросли и вскоре уехали учиться — в недальний Ярославль, а дальше…
А дальше — младший, кажется, в Москву, а старший остался в Ярославле. Оба были музыкантами, только рок, а не классика, но старший сейчас изготавливает дивные витражи, даёт мастер-классы… Такая работа.
— Ты где-то официально оформлен или только на себя работаешь?
— Ну ты что?.. Конечно, на себя.
— А пенсия? Стаж и всё такое…
Подумала, сама усмехнулась:
— Впрочем, какая нам пенсия!..
— Вот именно!
Люблю понимание, для которого не требуется многословие. В этом случае принадлежность к одному социальному слою тоже немало значит, правда?..
А дети — одиннадцатилетняя и шестилетний — играли, гонялись друг за другом, смеялись и ни минуты не сидели на месте.
— Мой папа пилит бензопилой. Если я его попрошу, он даст тебе попилить!
— А можно? — спрашивает хрупкая девочка.
Играли в прятки, скакали по огороду, спускались к речке…
— А мы хотели по окрестностям немного погулять. Кушляево, Быково…
— Быково — это такая идеальная деревня… А в Кушляево теперь только по дороге можно, тропинки нет, мостика через речку нет.
— Я пофоткать хотела. Для книги.
— Так ты иди, поброди, — говорит хозяйка, прихлёбывая зелёный чай из пиалы.
— А они тут с Ромкой поиграют.
— Ой, правда?.. Ладно, тогда я побежала. Я недолго!..
Благословенны дороги, выбирающие нас. Мне так хотелось пойти туда, вглубь, дальше по полю, в леса... Несмотря на то, что шесть вечера, что нет компаса, что одета не по-лесному, что дочка ждёт в деревне... Впервые так ясно я поняла смысл выражения «ноги сами несут»! Пришлось собрать всю силу воли, пристегнуть к ней чувство долга, чтобы не поддаться.
В помощь глазам был, и в самом деле, фотоаппарат, и я лихорадочно щёлкала, щёлкала… наглядеться, надышаться, увезти с собою эти перелески, эти поля, эти лесные дороги: по какой ни пойдёшь, не ошибёшься, не промахнёшься. С лунатической лёгкостью я бежала в Быково, из Быкова, оглядывалась по сторонам. И дышится здесь так же: полной грудью, легко-легко, свободно-свободно. Просторно дышится.
В нужное время в нужном месте — это про сегодняшний день. Вот — я на своём месте. Вписана в этот пейзаж. И даже когда уеду — останусь здесь.
Там, в деревне за спиной, — сверка часов. Здесь, на развилке, — константа, абсолют...
Из перелесков я пришла с лицом, с каким женщины приходят со счастливого, удавшегося свидания, — от любовника, от любимого.
Такая сладкая боль — от редкости таких дней, от их неповторимости. Тихое, сбывшееся, свершённое, исполненное лето. Закат этого лета. От того, что всё так обыденно сошлось и соединилось: ехали, шли мимо, зашли — задержались, зависли… Что бы ни случалось с нами — теперь мы снова оказались тут, мы живы, здоровы, счастливы, хоть и потрёпаны. Рядом — наши дети. Вокруг — наши места. Наши лесные дороги. Наш воздух, привычный с детства. Мягкая, глинистая земля под ногами, и дороги подобны лентам эскалатора: сами уводят и уносят куда угодно. Я могу уехать куда угодно, я могу приезжать сюда раз в десять лет. Но здесь я — дома!
Речка теперь непроходима, мостик сломан, и обветшал, захламился их жилой дом, а наш, нежилой, ждёт продажи и сноса, и думать об этом совершенно невозможно, и я не буду думать, буду сидеть на веранде, сняв свои раскосые очки, улыбаясь и делая вид, что да, годы меня не берут (ещё и как берут, конечно!..). Интеллигентно пить чай, задумчиво и мечтательно глядя в огородные джунгли-заросли. И, может быть, впервые общаясь на равных. Без дистанции, без комплексов, без отчуждения. Всегда и везде я чувствовала себя чужой, а с некоторых пор это как-то враз кончилось. И теперь я везде своя. И, наверное, именно потому, что нынче у меня очень много «своего», и принадлежу я своим — дочери, семье… Я не одинока больше и не рвусь стать своей, и я ни с кем не делюсь «своим», и прихожу, и ухожу — охотно, легко. В своё, в свою собственную жизнь.
И «своё» — это годы, жизненный опыт, прожитые жизни, пройденные пути, витки спирали по восходящей.
Как же необходимы нам такие встречи, где прошлое и настоящее (да и будущее) становятся Past Continuous — прошедшим длительным временем. Мгновением «здесь, и сейчас, и всегда».
И как редко и как драгоценно общаться с людьми, знающими тебя большую часть жизни, в разные периоды — юной и смущённой, молодой и влюблённой, брошенной и оскорблённой, больной и угнетённой… Разной. И вот теперь — эта прекрасная ясность. Зеркало же, ну. Давние и дорогие люди — зеркало. И наконец-то видишь именно своё отражение — в зеркале, спокойном, как озеро в штиль. Но озеро после шторма. Дожди, холод, ветры, ураганы пронеслись и успокоились — и это покой и тишина зеркала. «Утихли жизненные бури, пронесшиеся над её головой», и вот… И вот.
…Достоинство и зрелость. Нежаркое тепло. Неяркое солнце. Короче — август, Господи, август!
Ольга Коробкова (с)