Во все времена, когда шли войны, одним из сопутствующих и неизменных признаков войны были военнопленные. К этой особой категории людей всегда было неоднозначное отношение: и во время войны, и после неё – и мнений на этот счёт было множество.
Например, во время Второй Мировой войны в Японской армии солдатам запрещено было сдаваться в плен, а попадавшие в плен японцы навлекали на своё имя и семью позорное клеймо труса. Это было страшнее смерти. Находившиеся в плену японцы любыми способами старались покончить с собой, сделав «харакири», только так они могли искупить свою вину перед Родиной и Императором.
В СССР людей, побывавших в немецких лагерях, по возвращении долго обрабатывали в «органах», и некоторых отправляли уже в свои лагеря, советские, осудив как изменников Родины.
Согласно мобилизационным планам 1941 года, в случае войны НКВД СССР развёртывало армейские приёмные пункты (АПП) военнопленных, основной задачей которых было: приём военнопленных от боевых частей Красной Армии, их содержание и передача конвойным войскам НКВД СССР для дальнейшей эвакуации в тыловые лагеря. Но со временем стало понятно, что такая система приёма, содержания и эвакуации военнопленных во фронтовых условиях оказалась малоэффективной, и поэтому приказом НКВД СССР от 5 июня 1942 года во фронтовых условиях, кроме АПП, были созданы лагеря-распределители. Порядок обеспечения лагерей-распределителей (в том числе и АПП) всеми видами довольствия определялся директивой Штаба тыла Советской Армии от 17 мая 1942 года.
В результате совместных действий НКВД СССР и Штаба тыла к концу 1942 года количество АПП и лагерей-распределителей естественным образом возросло. В то время при каждом начальнике тыла фронта существовала должность уполномоченного НКВД СССР по делам военнопленных, т.е. во фронтовых условиях впервые был создан институт уполномоченных по делам военнопленных. С учётом массового поступления вражеских военнопленных в начале 1943 года приказом НКВД СССР от 18 февраля при начальниках войск НКВД по охране тыла фронта были созданы отделения по делам военнопленных, которые непосредственно стали заниматься всем комплексом вопросов, связанных с приёмом, содержанием и эвакуацией пленных во фронтовых условиях. Вместе с тем приобретённый опыт в период 1941–1942 годов показал, что целесообразно вновь пересмотреть систему приёма, содержания и эвакуации военнопленных во фронтовом тылу. Поэтому приказом НКВД СССР с 1943 года лагеря-распределители реорганизуются во фронтовые приёмно-пересылочные лагеря. Вместе с тем, для удобства и эффективности работы с большими массами военнопленных приказом НКВД СССР от 26 сентября 1943 года создаётся ещё промежуточное звено между АПП и приёмно-пересылочными лагерями – сборные пункты военнопленных.
28 июня 1942 года началось наступление фашистов на Воронежском направлении. Наступательная операция гитлеровцев получила кодовое название «Блау». Для ее осуществления фашистское командование создало специально в составе группы армий «Б» армейскую группировку «Вайхс» под командованием генерал-полковника барона Максимилиана фон Вейхса. В группировку были отобраны 2-я немецкая армия, 2-я румынская армия, 8-я итальянская армия, 2-я венгерская армия и 4-я танковая армия под командованием Германа Гота. Но Воронеж был взят частично, и бои за город продолжались до зимы 1942/43 годов, когда в результате Воронежско-Касторненской наступательной операции противник в этом районе был полностью разбит.
В Лебедянь первый эшелон с пленными пришёл зимой, в конце 1942 года. Это были солдаты из числа взятых в плен в тяжёлых боях под Кандоровкой на Воронежском фронте. В дальнейшем в город стали приходить другие эшелоны с пленными, а по старой Елецкой дороге, через Кладбищенские Пушкари к Казённому мосту, пленные в сопровождении конвоя двигались длинными пешими колоннами.
Оборванные, чёрные от мороза и голода, больные, в кровяных струпьях, с гноящимися ранами, с обмотанными соломой и тряпками ногами, падающие и поддерживающие друг друга эти людские массы шли через город. Такое происходило всё чаще и чаще в связи с успехами Красной Армии на советско-германском фронте. Жители города молча провожали угрюмым взглядом эти жалкие процессии. Пленные уже мало походили на подтянутых вояк Вермахта, какими они были раньше, в начищенных до блеска сапогах марширующие по брусчатке Нюрнберга на празднике партии и фюрера, которых мы привыкли видеть в документальной военной хронике. Всё это осталось, видимо, где-то в районе Воронежа, вместе с массами истреблённых мирных жителей. Теперь же эти вояки были скорее похожи на серые безжизненные тени, в затравленном взгляде которых сквозила пустота от понимания собственной обречённости и безысходности происходившего. Эти люди шли, слепо веря в широко расправившего крылья нацистского орла, который привёл их, в итоге, в тупик советского плена. Теперь бывшие солдаты Вермахта могли сполна прочувствовать всю «прелесть» сложившегося положения, как и многие десятки тысяч людей, что были угнаны с оккупированных территорий в концлагеря Германии в начале войны. Теперь эти храбрые солдаты Рейха могли каждый день смотреть в глаза неизвестности грядущего и испытывать тот животный страх, который знаком только бывшим узникам концлагерей, каждую минуту осознавать, что твоя жизнь не имеет никакого значения, никакой цены. Война для них была закончена.
Национальный состав военнопленных был разнородным, это были немцы, румыны, венгры, молдаване. Пленных размещали в черте городе, так как специального места – лагеря для их содержания пока ещё не было обустроено. Первое время они располагались отдельными группами в различных административных зданиях под вооружённой охраной. Это дом по ул.Мира,17, некоторые помещения торговых рядов, дом по ул.Советской, 17 (бывшая гостиница), двухэтажный дом по ул.Почтовой, 8 (дом купца Фудельмана) – в этом здании первоначально находилось управление по размещению пленных – так называемый штаб.
Большая группа военнопленных располагалась в старом кинотеатре (после войны он сгорел) и в прилегающем городском парке по ул.Победы. Этим пленным пришлось перенести страшную зимовку за кованой оградой горпарка под открытым небом. Там не было ничего, где можно было бы укрыться – ни палаток, ни землянок, только деревья, снег, мороз да пронизывающий до костей ветер. Место это было самым гиблым. Непрерывно горящие днём и ночью костерки периодически сдвигались и давали слабую надежду задремать на согретой земле. Местная ребятня, несмотря на окрики конвойных, постоянно вились вокруг, с помощью жестов и на ломаном немецком входили в контакт с заключёнными, выменивая на сухари пряжки, ремни, перочинные ножи, зажигалки и прочую мелочь.
Холодная зима 1942/43 года унесла множество жизней пленных. Разное говорили о наличии в горпарке крупной братской могилы. На этой округлой формы возвышенности в 70-80-х годах была разбита большая клумба. Сейчас это место почти сровняли. Массовые погребения производились в городском квартале, окружённом улицами Почтовой, Нагорной, Мира и Шахрая. Почти ежедневно похоронные команды, из числа самих пленных, вручную долбили ямы в мёрзлом грунте (приблизительно 8х8) вплотную друг к другу и разделённые лишь узкими бровками. Но из-за сильных морозов мёртвых лишь присыпали снегом и мёрзлыми комьями, отложив погребение до более тёплого времени. Тогда нередко свою добычу находили голодные бездомные собаки, порой растаскивая трупы. Одна женщина, жительница Лебедяни, рассказывала, как они детьми усаживались верхом по нескольку человек на обледеневший труп фрица и катались таким образом с горы. Это было в глубоком овраге, в районе еврейского кладбища и нынешних районных электросетей. Сейчас трудно представить это жуткое зрелище. Но, то время было другим – страшным! Шла война, и отношение простых людей к пленным гитлеровцам… да, его и не было, никакого отношения, тем более, о каком отношении можно было говорить к мёртвым фашистам. Просто в понимании у всех советских граждан было: немец — значит враг. Жёсткая, но всем понятная мораль. Конечно, взрослые старались оградить сорванцов от таких шалостей, но… С приходом тепла та же похоронная команда собирала в округе останки – те, что не успели разорвать собаки, и хоронила.
В феврале 1943 года на окраине города уже существовал приёмно-пересылочный лагерь №35 НКВД для военнопленных Центрального фронта. Находился он на восточной окраине города, на территории недостроенного спиртзавода, где ныне расположен Машиностроительный завод (ЛеМаЗ).
На территории Липецкой области существовало три лагеря для военнопленных, не считая Лебедянского — это был лагерь №95 в селе Новоуглянка Усманского района и лагерь №263 в Ельце.
Лебедянский лагерь №35 НКВД — это была обычная зона, опоясанная «колючкой», с вышками и вооружённой охраной, и подсобным хозяйством. Начальником лагеря был назначен майор госбезопасности Карелин Пётр Михайлович. Позднее, с декабря 1943 года, начальником лагеря №35 назначается майор (позже подполковник) госбезопасности Михаил Дмитриевич Казаков. С 20 марта 1944 года он начальник управления лагерем (архив, фонд 48, дело № 359, лист 12).
В непосредственной близости от лагеря – южнее, примерно в километре от него – был лагерный лазарет. Здесь содержались обмороженные, тяжелобольные и обессилевшие. Почти каждое утро начиналось с того, что из лазарета вывозили хоронить умерших за ночь. Назад, после обеда, на этих же телегах пленные везли хлеб из отрубей с хлебозавода, который находился чуть западнее лагеря, рядом с ж/д станцией. В переоборудованных под бараки фабричных помещениях были сооружены многоэтажные нары. Лежачих мест не хватало, и поэтому на одних нарах располагались порой сразу несколько человек.
Из воспоминаний Романовой Клавдии Петровны (бывший медработник Лебедянской ЦРБ):
«Я была совсем молоденькой девчонкой, когда окончила в Лебедяни школу медсестёр. Началась война. Сначала работала в госпитале, но, как только образовался лагерь №35, меня направили работать туда. Пленные содержались за периметром ограждения в заводских корпусах недостроенного спиртзавода. Лазарет, где работали два врача, и мы, медсёстры, находился в непосредственной близости от лагеря, но не за ограждением. Мы проводили обследование как личного состава лагеря, так и пленных. Как-то весь наш медперсонал заразился от пленных тифом, все выжили, но долгое время пришлось ходить на лысо остриженными. Ещё был случай: зимой, в конце 1943 начала 1944 года, были перебои с поставкой продовольствия. А тут ещё в лагерь поступила большая партия пленных. Все они были сильно истощены, обморожены и болели. В тот день в лагерь подвезли хлеб и масло. И, видимо, пленным выдали сразу всю дневную норму, так как в эту ночь их умерло очень много, потому что долгое время они голодали, а тут враз сильно наелись.
Если пленный умирал, документально фиксировалась смерть и подшивалась в его карточку, такие карточки на всех пленных хранились в особом отделе НКВД при лагере.
Многие из пленных довольно сносно говорили на русском и охотно общались с персоналом. Так, один румын рассказывал, что до войны был владельцем мелкой торговой лавки у себя в городе, и очень волновался за её судьбу, говорил, что как только его депортируют на родину, он станет поднимать своё торговое дело. В лагере содержались разного рода врачи, и прямо на месте они оказывали первую помощь своим же, если это требовалось. Особо из них выделялись несколько стоматологов. У них был очень хороший инструмент и материал для зубных пломб, во многом превосходящий отечественный. Когда пленных выводили на работы в город, население по-разному реагировало на них. Было разное, но конвой реагировал сразу. Случаев, чтобы кто-то из местных передавал им продукты питания, такого не было».
Под охраной военнопленные привлекались на разную работу. Они строили жилые двухэтажные дома, обустраивая посёлок Машзавода. Труд квалифицированных специалистов, которые встречались среди пленников, высоко ценился. К их советам и рационализаторским предложениям прислушивались. Бытуют разного рода слухи, что военнопленные архитектурно-строительных специальностей участвовали в проектировке жилых домов посёлка Машзавода. Это миф. Все жилые постройки в Лебедяни и районе построены по типовым проектам советских архитекторов.
Пленные участвовали в строительстве Лебедянского винзавода; недалеко от здания райпотребсоюза в старой риге делали телеги; работали на заготовке дров; прокладывали и ремонтировали дороги; прокладывали водопровод в город – от Водокачки вверх по Тяпкиной горе. В лесу, недалеко от села Шовское, находилась лагерная лесозаготовка, где заключённые работали на заготовке дров для обеспечения лагеря. Пленные направлялись на работы в колхозы и совхозы района. В совхозе «Агроном» пленные строили с/х контору и использовались на работах в совхозных яблоневых садах, прокладывали дорогу от 3-го отделения совхоза к 1 отделению.
В 1946 году в селе Троекурово было открыто второе отделение лагеря №35 НКВД. Располагались заключённые в бывшем Троекуровском монастыре и также использовались на работах в хозяйстве и на сборе яблок в совхозных садах. Иногда к охране пленных, когда они были на работах, привлекались даже сами колхозники, в основном это были женщины. Если небольшую группу пленных отправляли куда-либо, например, в помощь на погрузочно-разгрузочные работы, за них нёс ответственность человек, руководивший этими работами. Было несколько случаев побега пленных с таких с/х работ, но все они заканчивались поимкой беглецов, кроме одного-двух случаев, когда при попытке к бегству беглецов настигала пуля.
Попадались среди пленных немцев настоящие умельцы. В здании гордской милиции, на ул.Советской, долгое время висели деревянные настенные часы, сделанные одним пленным без единого гвоздика. В то время было трудно с посудой, и женщины, раздобыв кусок оцинковки, приходили к таким «рукодельным» с просьбой сделать им, например, бидончик для молока. Немцы делали бидончики не хуже фабричных, а женщины в свою очередь расплачивались продуктами или махоркой, которую тогда выращивали почти на каждом огороде. Мирное население со временем свободно входило в контакт с пленными, и вело себя с ними относительно лояльно.
А вот какой интересный эпизод рассказывали очевидцы, произошедший в селе Курапово Троекуровского сельсовета жарким летом 1944 года.
…Пленные тогда работали в совхозном саду, окапывая яблони. Тут же на соседних рядах работали женщины. Во время отдыха бригадирша подошла к одной из девушек из своей бригады и сказала, показывая на одного из пленных, которые сидели кучкой неподалёку, что тот хочет якобы погадать ей на картах, на будущее. Она немного понимала по-немецки, и он попросил её передать его просьбу. Немец был средних лет, невысок, с русым, волнистым волосом и спокойным взглядом голубовато-серых глаз. Но девушка была гордой и, небрежно откинув со лба непослушную чёлку тёмных волос, сказала, звонко смеясь:
- А что мне гадать, мне и так благодать! Пущай фриц себе погадает.
Вечером, когда работы в саду закончились, люди стали собираться по домам, а пленных повели на ужин в их бараки, история снова повторилась. Бригадирша вновь подошла к той девушке и сказала:
- Тот пленный просил опять позвать тебя. Дюжа хочет он погадать тебе. Давеча так смотрел на тебя…
- Да что ж он пристал-то ко мне, Александра Васильевна? Ну, его, окаянного! – вспыхнула та.
- Ладно тебе, Иринка, – засмеялась бригадирша, – ну, чево, пойдёшь иль как? – женщина стояла, уперев руки в бока и озорно улыбалась.
Немного подумав, девушка согласилась, решив, что фриц всё равно не отвяжется. Махнув рукой, Иринка пошла следом за своей бригадиршей.
Конвоир подвёл Ирину и Александру Васильевну, которая вызвалась быть переводчиком, к тому самому русоволосому немцу. Было заметно, что женщины слегка волновались. Его же взгляд, напротив, был спокойным, но в нём можно было уловить тень благодарности. Немец что-то сказал.
- Он говорит, спасибо, что не оставили его просьбу без внимания и пришли, - перевела Александра Васильевна.
Когда Александра Васильевна замолчала, пленный подкрепил слова кивком головы. Он достал игральные карты, красивые, сплошь украшенные дубовыми листьями и желудями и стал не спеша раскладывать их, иногда поглядывая на Ирину. Потом он начал говорить, иногда указывая на карты, с паузами, чтобы дать Александре Васильевне перевести его речь:
- Выйдешь ты замуж один раз, и будешь жить в городе. Муж у тебя будет светловолосый, – при этом немец указал пальцем на бубнового короля, и продолжал: – Будет он у тебя при деньгах, и занимать он будет высокую должность. Родится у вас единственный ребёнок. Сын. А у него тоже со временем родится один ребёнок, тоже сын – ваш внук.
Через некоторое время Ирина с Александрой Васильевной уже шли домой, и бригадирша дорогой подшучивала над девушкой.
- Сознавайся, Иришка, за кого замуж-то собралась? Небось, за Мишку- гармониста, с Брусланово который? А?.. Или за Котьку Крепыша? Видала, как он в прошлый раз на вечёрках за тобой ухаживал. Культурный весь такой сам из себя. На свадьбу-то позовёшь, а?
- Ну, что вы в самом деле, тёть Шур, – смущалась Иринка, – ни за кого я не собираюсь. Шут его знает, чево наговорил этот немец. Поди ж, сам всё и придумал…
Так они и шли по сельской дороге, звонко смеясь под сенью теплого летнего вечера.
Спустя два года после вышеописанной истории Ирина вышла замуж за Ивана. Это был молодой светловолосый парень, фронтовик, прошедший всю войну, с добрым и весёлым нравом. Поселились они в Лебедяни, потому что работал Иван в городе, в прокуратуре. Через год после свадьбы родился у них сын Владимир. А уже по прошествии нескольких десятков лет у Владимира в семидесятых годах также родился сын – внучок Ирины. Все эти люди и сейчас проживают семьями в Лебедяни.
Но вернёмся к лагерю для военнопленных №35. В марте 1943 года в лагере была создана партячейка (архив, фонд 48, лист 31 от 11.03.1943г.). Секретарём партячейки лагеря была назначена Вишнякова Агриппина Григорьевна, которая с октября 1943 года также была завклубом и зав. библиотекой лагеря № 35 (архив, фонд 48, дело № 353, лист 57, от 29.04.1944г.). Командование и военные советы фронтов постоянно уделяли внимание не только организации содержания военнопленных (обеспечение питанием, медицинское обслуживание и т. д.), но и культурно-просветительной работе среди них. Содержание её сводилось к информированию заключённых о положении на фронтах, политических событиях в их странах и в мире в целом. Осуществлялась она в форме лекций, митингов, групповых и индивидуальных бесед. Когда предоставлялась возможность, то военнопленным демонстрировали советскую кинохронику. Особое внимание уделялось доведению до всех лагерников содержания документов Советского правительства по вопросам содержания военнопленных, приказы Верховного Главнокомандования о льготах для добровольно сдавшихся в плен. После окончания войны в лагере №35 была организована театральная труппа и свой духовой оркестр, который участвовал в торжествах 9 мая 1947 года и сопровождал колонны демонстрантов по улицам города.
В соответствии с требованиями международной конвенции об обращении с военнопленными было определено также и денежное довольствие, нормы которого были объявлены приказом НКВД СССР № 001155 от 5 июня 1942 года. Они составляли: 10 руб. – для рядового и унтер-офицерского состава; 15 руб. – для среднего командного состава; 25 руб. – для старшего командного состава; 50 руб. – для высшего командного состава. Это денежное довольствие должно было выдаваться единовременно на всё время нахождения пленных в лагерях. Но, по причине неорганизованности и нераспорядительности, положенное военнопленным денежное довольствие выдавалось далеко не везде и не всегда. В настоящее время нет документов, подтверждающих, выдавалось или нет денежное довольствие пленным в Лебедянском лагере №35.
Что касается продовольственного вопроса, то в суточный паек пленного входило:
- 400 грамм хлеба (после того как закончилась война, эта норма выросла в полтора раза);
- 100 грамм рыбы;
- 100 грамм крупы;
- 500 граммов овощей, в том числе картофеля;
- 20 грамм сахара;
- 30 грамм соли.
Смертность пленников была очень высокая: они погибали от цинги, холеры, сыпного тифа, дистрофии в разных стадиях, дизентерии, воспаления лёгких, и в то же время не гнушались мародёрствовать, обирая своих же товарищей, находящихся в предсмертном состоянии. Нередко именно это становилось причиной дальнейшего заражения среди сокамерников. Наибольший процент умерших наблюдался в основном среди военнопленных, захваченных после ликвидации окружённых группировок войск противника, например, в районе Воронежа, Ельни, Сталинграда и т. д.
Но, голод был повсеместным явлением, голодала даже охрана лагеря. Тем не менее, по рассказам очевидцев, охранники были хоть и строгими, но не жестокими. В тяжёлых для пленных ситуациях верх брало человеческое сострадание, и такие случаи происходили часто. Когда от голода у пленных не оставалось сил, чтобы двигаться, и рассудок временами мутнел, некоторые, закрыв глаза, представляли мысленно, что они будто бы наелись до отвала. Как ни странно это звучит, но кому-то это помогало выжить. В зимнее время везде царил ледяной холод, и, засыпая, пленные обогревались лишь теплом, исходившим от тел друг друга. С утра каждый заключённый прежде всего убеждался: тёплый ли ещё его сосед или же нет – тогда можно было взять его ботинки и кое-какие вещи. Мёртвому, вещи уже ни к чему. В такой ситуации фактически не оставалось никакой надежды выжить. Зимой, смерть кружила над лагерем каждый день.
Сначала умерших пленных хоронили в непосредственной близости от лагеря, в каких-то 100-200м от ограждения. По снегу сюда ежедневно тащили сани с десятками мёртвых тел, а летом везли на тележках, и там под охраной их хоронили собственные товарищи. Об этом неоднократно свидетельствуют находки человеческих останков на промышленной зоне при строительстве некоторых цехов Машиностроительного завода в 70-х годы – экскаваторы постоянно натыкались на братские и одиночные могилы.
Ещё крупные массовые захоронения производились в районе ж/д моста через речку Сквирня, это место находилось примерно в полукиллометре на северо-восток от лагеря. Одно время на этой, ничем не примечательной поляне, покрытой небольшими холмиками, стоял в металлическом основании деревянный крест. По некоторым данным, уже к началу 1944 года в этом месте не хоронили, потому что там уже не хватало места. Вскоре приступили к организации нового кладбища. Оно было расположено восточней лагеря, на небольшой возвышенности, на территории колхоза «20 лет Октября» Стрелецкого сельсовета, на северном берегу оврага под названием «Пилин лог». Сейчас там печально шумит листвой берёзовая роща. Согласно архивным данным, кладбище было открыто 6 мая 1944 года, и работы по его расширению велись постоянно. В 1945 году на основании Женевской конвенции странам-победительницам было запрещено производить массовые захоронения военнопленных в так называемые братские могилы. На этом кладбище были захоронены 772 умерших военнопленных, национальный состав которых, судя по архивным данным, был неоднородным. Это немцы, румыны, венгры, молдаване, несколько украинцев, чехов, французов и даже один русский. Кладбище было закрыто 7 июля 1947 года.
Из воспоминаний Голубевой (Елфимовой) Анны Ивановны (работник кухни в лагере №35):
«С самого основания лагеря №35 я работала там, выполняла обязанности развозящей. Я должна была развозить продукты (пайки) с кухни, которая располагалась в бывшем тюремном замке (бывшее здание торгового техникума на ул. Ленина), по местам содержания пленных, в городе их было несколько. Я возила продукты в двухэтажный купеческий дом на углу ул. Интернациональной и ул. Садовой (после войны там находился винзавод), и в один из домов по ул. Нагорная. Мне прикомандировывали двух пленных, и мы ехали за продуктами и водой на кухню, потом обратно. Тогда зимой 42/43 года в дом по ул. Интернациональной мне, совсем юной девчонке, было страшно ходить, потому что в полутёмных коридорах можно было запросто споткнуться о труп умершего пленного, их выносили и складывали в коридоре и на лестнице. Потом меня перевели работать на лагерную кухню, туда, куда я ездила. Там было 9 котлов, и под моим началом 11 человек пленных, они делали всю работу по кухне: кололи дрова, топили печь, чистили картошку, носили воду и т. д. Но готовили еду мы сами. Когда лагерь перевели на Машзавод, я также работала на кухне. В лагере одновременно содержалось около 3 тыс. человек. В зимнее время был пик мора среди пленных. Умерших за ночь, бывало, по утру нагружали целые сани. Когда лагерь только перевели в район Машзавода, пленных хоронили в братских могилах непосредственно вблизи лагеря. Потом стали хоронить в том месте, где сейчас берёзовая роща. Там тогда была небольшая лощина, лог, и это было удобно в том смысле, что копать яму было не нужно. Зимой умерших просто складывали на дно лощины, до тех пор, пока земля более-менее оттает, а уж потом засыпали бульдозером. Таким образом, лощину со временем совсем сровняли.
Пленные уже ничем не напоминали бывших солдат, это были жалкие, зачастую больные люди, поэтому отношение у меня к ним было ровное. Среди пленных было достаточно офицеров, их можно было вычислить по наличию у них тёплого покрывала, это их спасало от холодной смерти. Конвой не отбирал у них эти вещи».
В семидесятых годах было отмечено несколько случаев вскрытия и осквернения могил на кладбище военнопленных в берёзовой роще. Удивительно было то, что отнюдь не под всеми холмиками ровных рядов были обнаружены останки, а в могилах, где они были, кроме костей больше ничего и не было – ни предметов, ни остатков одежды, ни даже элементарных пуговиц. «Чёрные» копатели, видимо, были удивлены таким фактом. Но всё оказалось намного проще. По рассказам свидетелей, поутру, особенно в холодное время года, умерших за ночь лагерников выносили из бараков уже голыми. Их не только успевали обобрать, но и полностью раздеть, так как вещи были необходимы живым, каждый выживал, как мог.
Позже выяснилось, что аккуратные ряды и металлические таблички с номерами – следы очередной показухи, организованной в 1950-х годах местным партийным начальством накануне приезда большой и важной комиссии по охране и защите мест захоронения пленных. Это были времена оттепели в отношениях с Западом, у Советского Союза наметились положительные веяния, поэтому и старались навести порядок, сгладить острые углы. В архиве сохранился специальный акт обследования состояния кладбища в берёзовой роще от 1949 года. В акте записано: «…кладбище не огорожено, хотя обрыто валом, большинство холмиков разрушено и провалилось, совершенно отсутствуют какие-нибудь кладбищенские знаки. Имеются пять больших могил, в которых, видимо, захоронено по несколько военнопленных. Десять могил разрыты на глубину 1–1,2 метра. От приёма кладбища и учётных документов под наблюдение и приведение его в порядок Лебедянский райисполком отказался, мотивируя отсутствием указания по этому вопросу от Рязанского исполкома…»
Точно такой же акт был составлен и по кладбищу второго отделения лагеря №35, «…оно находилось на территории Троекуровского сельсовета, на опушке «Русина леса» (по другим данным его называли ещё «Жарковский лес»). Открыто оно было 1 августа 1946 года, закрыто 11 февраля 1947 года. Захоронено на нём 29 военнопленных и интернированных. Земельный участок под него официально не отводился, было просто устное указание директора совхоза «15 лет Октября». Большая часть холмиков разрушена и провалилась, кладбищенских знаков у большинства могил нет, ограждение отсутствует».
Со временем элементарный порядок на территориях кладбищ, судя по архивным документам, пытались наводить. Заключались трудовые соглашения по уходу за кладбищем с людьми, живущими неподалёку. В 1957 году для этих целей тюремный отдел МВД даже выделяет 8 тыс. рублей.
Но не только местные власти закрывали глаза на случаи осквернения захоронений военнопленных, даже Германское консульство не заинтересовалось этим и отделалось банальной отпиской, не взяв вопрос под контроль.
Политические изменения в СССР, предпринятые Горбачёвым М. С., привели в 1990 году к преобразованиям в отношениях между СССР и Германией. В «Договоре о добрососедстве, партнёрстве и взаимовыгодном сотрудничестве» вопрос о военных захоронениях был назван как одна из решаемых проблем. Советское правительство гарантировало этим договором не только допуск к могилам военнопленных, но и их сохранность, и уход за ними. Особенное значение имеет тот факт, что на основании этого договора были открыты Советские архивы, в которых имелась документация на военнопленных. Теперь детям и близким родственникам, пропавшим без вести и умершим в плену военнослужащим Вермахта, предоставлялась реальная возможность после долгих лет неведения найти могилу своего родственика.
В 1999 году в Липецк на имя губернатора пришло письмо из Германии. Хайдэ Ротэ, из Берлина, обращалась к господину бургомистру с просьбой помочь ей отыскать могилу отца: «…Мой отец врач-хирург, умер в возрасте 33 лет в плену. Его звали Гюнтер Гильбрихт. Он родился 25.04.1913 года в Берлине и умер 25.05.1946 года в городе Лебедяни, в лагере для военнопленных №35…».
Городские власти, начальник архивного подразделения УМВД Липецкой области подполковник милиции Копёнкин Виктор Борисович откликнулись на просьбу пожилой женщины, и в течение нескольких месяцев вместе с сотрудниками Лебедянского РОВД провели настоящую исследовательскую архивно-поисковую работу. В архивных делах сохранилось много важных подробностей, которые помогли отыскать могилу отца фрау Ротэ. В этих документах были списки захороненных, тут же находился и план кладбища. По ним работники милиции нашли фамилию под номером 761, Гюнтер Карл Гильбрихт, 1913 года рождения, немец, капитан санитарной роты, умер 25.05.1946 года, похоронен 26.05.1946 года. Фрау Ротэ искала своего отца более пятидесяти лет, и всё же нашла в далёкой чернозёмной глубинке под русскими берёзками могильный холмик с простой металлической пластиной.
Раз уж была затронута врачебная тема, следует сделать небольшое отступление, хотя это напрямую связано с темой военнопленных в Лебедяни. В период, когда в Лебедяни располагался лагерь для военнопленных, там содержался пленный немец-хирург. В городской больнице об этом узнали и стали пробовать привлекать его к сотрудничеству. Тогда не хватало опытных врачей, поэтому любые средства были хороши. В данном случае пленный немец оказался не простым хирургом, а нейрохирургом (!). Учитывая медицинское оборудование того времени, у этого врача был очень высокий уровень профессионализма. Руководство больницы стало ходатайствовать перед начальником лагеря №35 об улучшенном содержании хирурга-заключённого и, судя по всему, добилось своего, так как весьма сомнителен то факт, чтобы пленный врач с утра делал сложные операции, а после обеда шёл валить лес или копать землю, а на следующий день опять брался бы за скальпель. Следуя этой логике, можно с уверенностью утверждать, что пленный хирург был на особом содержании в лагере. Немецкий врач специализировался на ранениях в голову, черепно-мозговых травмах и разных заболеваниях мозга, типа менингита. По первому требованию главврача пленного хирурга доставляли в городскую больницу под конвоем, где он готовился к операции. Позже, уже много лет спустя, во врачебных кругах говорили, что этот пленный немецкий врач щедро делился с коллегами своим опытом и новаторскими идеями в области хирургии и нейрохирургии. Сейчас трудно сказать, много ли, мало ли было проведено операций подобного рода, так как неизвестно, с какого периода и по какой практиковал в Лебедянской городской больнице пленный немецкий врач. К тому же в медицинских документах и историях болезни пациентов нет никаких записей, свидетельствующих об этом. Поэтому и не сохранилось до наших дней доподлинно имени этого пленного хирурга и сведений о его дальнейшей судьбе несмотря на то, что он, возможно, спас не одну человеческую жизнь. Сохранились лишь устные упоминания о данном факте. Например, одна пожилая женщина, коренная лебедянка, рассказывала, как в трёхлетнем возрасте в Лебедянской больнице ей была сделана сложная операция на черепе (она заболела менингитом), и делал её тот самый пленный немецкий врач. Естественно, что она сама ничего об этом не помнит, лишь кое-какие обрывки воспоминаний. Уже взрослой, ей рассказывали об этом её родители.
Интересные сведения мы черпаем из воспоминаний Столбовой (Денисовой) Натальи Дмитриевны (бывший медработник Лебедянской ЦРБ):
«С 1942 года я работала в Лебедянской городской больнице операционной сестрой хирургического отделения. Во время войны главврачом больницы был хирург Сиротин Иван Константинович. Когда в городе располагался лагерь военнопленных, там действительно содержался на общих основаниях немец-хирург. В моё дежурство как-то был случай: привозят его в больницу под охраной на «воронке», для проведения операции другому тяжелобольному пленному. Об этом главврач больницы и начальник лагеря предварительно договорились. Это был средних лет высокий блондин, спокойный и уверенный в себе. Операция требовалась сложная, необходимо было провести трепанопункцию черепа. В лагерном лазарете провести подобную операцию не представлялось возможным - не было нужного оборудования. Как только все были готовы, мы сразу приступили, и во время операции я была его операционной сестрой. Практика у меня уже была, но я все же волновалась. Чтобы понимать друг друга, при нас был переводчик, молоденький красноармеец, грузин. Он чувствовал себя явно неуютно, и смущённо топтался на некотором отдалении от нас. После успешно проведённой операции немецкий хирург, вымыв руки, поблагодарил меня, сказав, что я очень хорошо справилась со своей работой, несмотря на мой юный возраст. Sie sind ein sehr fähiges junges Mädchen (перевод - Вы очень способная молодая девушка), так он повторил несколько раз. Сразу было видно, что он интеллигентный и воспитанный человек. Мне припоминается его фамилия – Ксентропп. Больше я его никогда не видела, но слышала от коллег, что он ещё не раз приезжал в больницу и проводил операции».
Из воспоминаний Шавыриной Марии Васильевны (бывший медработник Лебедянской ЦРБ):
«Во время войны в Лебедянской больнице работал хирург Андреев, и я работала тогда с ним, помогала при операциях. По его распоряжению из лагеря военнопленных неоднократно привозили немецкого хирурга для проведения черепно-мозговых операций. Он был очень квалифицированным специалистом, все больные потом выздоравливали. По просьбе Андреева я приносила ему поесть с больничной кухни, угощала чаем. Это был человек среднего возраста, всегда крайне спокойный, воспитанный. Было видно, что он из среды интеллигенции, офицер. Андреев его приглашал ещё и для консультаций. По-русски он говорил плохо, но мысль свою он всё же выражал понятно. Я иногда присутствовала при беседах его с врачом, и мне запомнились его слова в отношении войны:
- Тогда в 41-м, мы, словно волна, хлынули в Россию, выполняя приказ нашего фюрера. Мы были уверены, что сильнее и богаче вас. Гитлер обещал нам большие богатства, земли на завоеванной территории, поэтому мы и выполняли его приказ, шли на восток. Но, увы, это оказалось всего лишь иллюзиями, и на смену им пришла жесткая реальность.
Имени его я не помню, и после войны, когда лагерь пленных был расформирован, его дальнейшая судьба мне неизвестна».
В конце мая 2005 года Лебедянь посетил пожилой немец, некто Хайо Шталь. Этот пожилой, уже седой мужчина почти на протяжении всей жизни пытался отыскать следы своего отца, солдата Вермахта, воевавшего на Восточном фронте и пропавшего без вести в боях под Кандоровкой в январе 1943 года, как следовало из короткого письма, полученного его матерью от фронтового товарища отца. После того как в 1999 году герр Шталь обратился в службу поиска Немецкого Красного Креста, ему пришло письмо, поясняющее судьбу его родителя, в нём говорилось, что отец его пережил те бои в начале 1943 года и, попав в плен, остался жив. После многокилометрового марша был помещён в уже организованный Лебедянский лагерь №35 для военнопленных. Спустя пять недель он умер от дизентерии и высокой температуры в лагерном лазарете.
В Германии с помощью Немецкого Союза по сохранению солдатских захоронений Хайо Шталь встретился с одним из бывших пленных лагеря №35. Рудольф Хэгер, так имя этого человека, хоть и не был знаком с отцом Шталя, но дал много полезной информации, касающейся лагеря №35. Он по памяти воспроизвёл приблизительный план и вид лагеря. В 2008 году Рудольф Хэгер в Германии выпустил книгу «Stationen meines Lebens» (Этапы моей жизни), где большое место уделяется описанию его пребывания в лебедянском лагере пленных.
Таким образом, в поисках места захоронения отца, Хайо Шталь вскоре оказался в Лебедяни. На заросшем густой травой поле, в районе ж/д моста через речушку Сквирня, покрытой уже еле видными холмиками, вдалеке от городского шума, к подножию покосившегося железного основания некогда стоявшего здесь креста, которое является сегодня единственным свидетельством массового захоронения в этом месте, Хайо Шталь возложил большой букет цветов в память о своём отце, который нашёл здесь свой последний приют.
Когда летом 1947 года лагерь военнопленных №35 в Лебедяни расформировали, военных перевели в Каширу и Рязань, а уцелевших узников партиями, загрузив в вагоны, стали депортировать на родину. Перед отправкой эшелонов у здания ж/д станции играл лагерный духовой оркестр. Депортировал пленных Алексеев Павел Дмитриевич, бывший начальник штаба МПВО, инструктор РК партии. Он сопровождал бывших пленных до самого места назначения. Но не все пленные пожелали уехать, было несколько человек, кто пожелал остаться на земле, которую он шёл завоёвывать. Все они в дальнейшем получили работу, обзавелись семьями, пустили корни. Это были люди из простых немецких крестьян-работяг и лютыми головорезами они, конечно же, никогда не были. Просто возвращаться им, видимо, было уже некуда.
…бывшие пленные возвращались домой. Они покидали один из советских лагерей для военнопленных, где не было крематория, не было газовых камер для массового истребления людей, где не было налажено производство мыла из человеческого жира. Они покидали его, чтобы в недалёком будущем узнать ужасную правду о лагерях смерти, удобно располагавшихся в самом сердце их «фатерлянда». Они покидали страну, куда пришли незваными, пришли с целью завоевать её. Увы, таков был их бесславный триумф. Но, в глазах этих людей опять появилась надежда, простая человеческая надежда, которую они похоронили давным-давно. Они выжили. Сотни километров пути и бесконечные остановки с обязательной проверкой документов на станциях. Россия оставалась позади, оставались позади русская зима, голод и болезни. Смерть тоже оставалась позади, она оставалась там, на заснеженных русских равнинах, сплошь покрытых одинокими холмиками братских могил. Пережившие плен возвращались домой, о котором на протяжении многих лет старались не думать, старались просто забыть о нём, ибо мысли о доме нестерпимой болью отзывались в сердцах. Бывшие пленные возвращались в свои семьи, к своим матерям, жёнам, детям. Мысли путались, словно вихри проносились они в головах. Людские души были полны тревоги и радости одновременно. Годы, проведённые в лагере, научили многому. Ждут ли их дома?.. Как примут их, бывших пленных, в послевоенной Германии? Как не потеряться в новом устройстве жизни. Какая она будет, эта новая жизнь? Но каждый, бесспорно, хотел лишь одного – скорее забыть ужас минувшей войны и период, проведённый в плену, выгрызть, выцарапать, вырвать это из памяти, ведь любой из них знал наперёд, что воспоминания эти, словно призрачные тени, будут преследовать их теперь до конца жизни.
Их страна остро нуждалась в рабочих руках, её надо было отстраивать заново, поднимать экономику, необходимо было ликвидировать последствия войны и нацистского режима, чтобы стереть с неё позорные пятна фашизма.