41
До начала лекции оставалось минут двадцать, но зал Эйварта в Американском Университете был почти полон. Мистер Роджер – по словам Рияда Калдаса – был известным профессором, особенно в том, что касалось Шекспира. Говорили, что лекция будет содержать политические отсылки и пропаганду, но важно то, что лектором был сам мистер Роджер, а темой – Уильям Шекспир. Тем не менее, Рияд был мрачным и подавленным, и если бы не он сам позвал Камаля послушать лекцию, то не стал бы присутствовать на ней, как и следовало ожидать от человека, настолько интересующегося политикой. С неослабеваемым пылом он прошептал на ухо Камалю:
- Макрама Убайда исключили из «Вафда»! Как только происходят все эти из ряда вон выходящие вещи?!
Камаль, который также был ошеломлён после такой новости, лишь мрачно покачал головой, но никак не прокомментировал её.
- Это национальная катастрофа, Камаль. Не нужно было допускать, чтобы события зашли так далеко...
- Да, но кто в ответе за это?
- Ан-Наххас! Макрам, может быть, и нервничает, но тот факт, что коррупция затронула правительство, это истина, которую не следует замалчивать.
Камаль улыбнулся:
- Давай не будем говорить о коррупции. Макрам Убайд устроил бунт не столько из-за коррупции, сколько из-за потери влияния...
Рияд с явным смирением спросил:
- Разве такой борец, как Макрам, сдастся из-за каких-то мимолётных эмоций?
Камаль не выдержал и засмеялся:
- Ну ты же сдался ради мимолётной эмоции!
Но Рияд не отреагировал на его слова, и без всякой тени улыбки сказал:
- Ответь мне...
- Макрам эмоционален, как поэт или певец! Если он не может быть всем, то не будет ничем вовсе. Он просто обнаружил, что его выдающееся влияние сокращается, и устроил бунт, затем открыто поставил в кабинете министров вопрос о критике отдельных проявлений фаворитизма, тем самым исключив любое примирение или взаимопонимание, что очень жаль!
- И каков результат!
- Дворец, несомненно, благословил этот раскол в «Вафде», и в надлежащий момент заключит Макрама в свои объятия, как уже делал до него с другими. С этого времени и впредь мы будем видеть Макрама в новой для себя роли – среди политических меньшинств и агентов дворца. Либо так, либо изоляция. Возможно, они там во дворце и ненавидят его, как ненавидят Ан-Наххаса, или даже больше того. Но среди них есть и такие, что ненавидят «Вафд» только из-за Макрама, однако они первыми обнимут его, чтобы разрушить «Вафд». А что нас ждёт после, то об этом можно только догадываться...
Рияд нахмурился и произнёс:
- Какая отвратительная картина. Они оба совершили ошибку, и Ан-Наххас, и Макрам. Сердце моё предчувствует, что ничего хорошего из этого не выйдет...
Затем он понизил голос и сказал:
- Коптам не у кого будет искать опоры, или они будут вынуждены обратиться к своему заклятому врагу: «королю», который не станет их долго защищать. И если «Вафд» будет к нам несправедлив, как и другие меньшинства, то что же будет?
Камаль сделал вид, что не понял, и спросил его:
- Почему ты делаешь на этом такой акцент? Макрам это ещё не все копты, а копты – это не не один только Макрам. Он политик, ушедший в отставку, тогда как националистические принципы «Вафда» никуда не денутся...
Рияд с печальным сарказмом покачал головой и сказал:
- Об этом могут писать газеты, но я говорю то, что есть на самом деле. Копты почувствовали, что изгнаны из «Вафда», и теперь ищут себе безопасное убежища, но боюсь, никогда его не найдут. Недавно политика подбросила мне новую головоломку, вроде той, что я и так имею с религией. Я отвергал религию своим интеллектом и склонялся к ней своим сердцем из-за национальной симпатии. Точно так же я буду отвергать «Вафд» своим сердцем и склоняться к нему интеллектом, и если скажу, что я вафдист, то предам сердце, а если скажу, что я враг «Вафда», то предам интеллект. Эта трагедия до сих пор не приходила мне в голову. Видимо, нам, коптам и впрямь суждено жить вечно с раздвоенной личностью. Если бы вся наша община была единым человеком, он бы сошёл с ума!..
Камаль почувствовал досаду и боль. В этот момент ему казалось, что все человеческие общества играют на сцене ироническую комедию с трагическим финалом. Не слишком убедительным тоном он наконец произнёс:
- Это, должно быть, иллюзорная проблема, если бы вы видели в Макраме политика, а не всю общину коптов в целом!..
- А мусульмане видят его в том же свете?!
- Так я вижу его!
На губах Рияда появилась улыбка, несмотря на подавленное состояние:
- Я говорю о мусульманах. Ты-то какое имеешь к ним отношение?
- А разве мы с тобой не в сходных позициях?
- Ну да, но с небольшой разницей: ты не из меньшинства..., – тут он улыбнулся... – Если бы я жил во время исламского завоевания Египта и мог бы предсказывать будущее, я призвал бы всех коптов принять религию Аллаха!..
Затем он сказал с нотками протеста в голосе:
- Ты же не слушаешь меня..!
Да, так и было! Глаза Камаля были устремлены на вход в зал. Туда же обратил свой взгляд и Рияд Калдас и заметил там девушку в самом расцвете молодости. На ней было простое серое платье: по-видимому, студентка. Она села в первых рядах, предназначенных для женщин.
- Ты её знаешь?...
- Не уверен...!
Разговор их на этом закончился, так как на кафедре появился лектор, и по залу пронёсся шум аплодисментов. Затем наступила тишина, в которой даже кашель казался бы оскорблением. Ректор Американского Университета обратился к присутствующим с подобающей для вступления речью, после чего профессор начал читать лекцию.
Большую часть времени глаза Камаля с пытливым интересом разглядывали девушку. Он случайно увидел её, когда она входила в зал, и внешность её привлекла его внимание и нарушила поток мыслей. Она словно отшвырнула его лет на двадцать назад, а затем вновь вернула в настоящее. Он с трудом переводил дыхание. Поначалу казалось, что он видит Аиду, но не было сомнений: это была не Аида... Этой девушке не было и двадцати. У него не было достаточно времени, чтобы изучить черты её лица, однако можно было разглядеть всю её внешность: форму лица, фигуру, дух, ясный взгляд. Да, он видел те же самые глаза, что и у Аиды, но это не было лицо Аиды. Её сестра? Это первое, что пришло ему в голову: Будур. На этот раз он не забыл это имя. Вскоре он вспомнил их дружбу в далёком прошлом. Но вряд ли она ещё помнит о нём – если это на самом деле была она. Важно то, что образ её разбудил его сердце, вернул, хотя бы и ненадолго к той полной, льющей через край жизни, которой он жил тогда. Он был в смятении, и прослушал лектора несколько минут, затем большую часть времени смотрел на головку девушки. Волна воспоминаний накрыла его; терпеливо он переживал все чувства, что бились в его душе.
«Я последую за ней, чтобы выяснить правду. Особых причин для этого не было, однако тот, кто скучает, должен уметь много ходить пешком. Я способен вынести всё, что только вытрет с моей души следы ржавчины, накопившиеся на ней».
С этим намерением он стал поджидать. Будет ли лекция длинной или короткой? Это неизвестно... Но в конце неё он сообщил о своём плане Риаду, и попрощавшись с ним, пошёл вслед за девушкой. Он осторожно шёл за ней, следя за её изящной походкой и стройной фигуркой, не в состоянии не проводить параллель с походкой той, другой, которую уже не так хорошо помнил. Но фигура её была той же самой. У той была причёска «а-ля гарсон»; у этой же – густые косы. Но цвет волос был тот же самый – чёрный – в том не было сомнений. Если бы он ещё мог так же чётко рассмотреть её лицо на остановке трамвая, переполненной студентами! Она села в трамвай номер 15, что шёл в Атабу, и протиснулась на женскую половину. Камаль поднялся вслед за ней, спрашивая себя, едет ли она в Аббасийю, или все его предположения это просто навязчивые мечты?.. Аида никогда в жизни не ездила на трамвае: в её распоряжении имелись две машины. А эта бедняжка... Ему взгрустнулось, как и в тот день, когда он услышал про историю банкротства Шаддад-бека и его самоубийства.
Трамвай высыпал большую часть своих пассажиров на станции Атаба, и Камаль выбрал себе место поблизости от неё, на тротуаре. Она смотрела на прибывающий на остановку трамвай; он же смотрел на её длинную тонкую шею, вспоминая ту далёкую эпоху. Он заметил, что кожа её была пшеничного оттенка, граничащего с белым, и вовсе не такая бронзово-смуглая, как у того образа из прошлого. С самого начала преследования он впервые почувствовал сожаление, будто хотел увидеть другую, преследуя её. Затем подошёл трамвай, шедший до Аббасийи, и она приготовилась сесть в него. Но увидев, что на женской половине мест нет, перешла в вагон второго класса, а Камаль, не мешкая, пошёл за ней. Когда она села, он сел рядом. Затем места по обе стороны заполнились пассажирами, а оставшееся между ними пространство – теми, кто ехал стоя. От того, что ему посчастливилось примоститься рядом с ней, он испытывал безмерное удовольствие, хотя его и огорчало то, что она сидит среди всего этого народа в вагоне второго класса, вероятно, из-за отличия в двух образах: прежнего бессмертного и нынешнего, что он видел рядом с собой. Его плечо слегка соприкасалось с её плечом всякий раз как трамвай делал резкое движение, особенно при остановке и в начале движения. Каждый раз, как предоставлялась возможность, он разглядывал её как мог. Те же угольно-чёрные глаза, сросшиеся брови, прямой милый носик, круглое как полная луна лицо – как будто он видел перед собой Аиду. Это она и в самом деле? Нет. Была также разница в цвете кожи и ещё в некоторых штрихах между той и этой. Он не помнил, была ли разница между ними большой или маленькой, и даже если их рознило совсем немногое, он ощущал это различие так, словно это был один градус, отделяющий температуру тела здорового человека от больного. И в то же время он сейчас находился рядом с наиболее похожим на Аиду образом, и потому ему стало казаться, что он помнит её более ясно, чем когда-либо ещё из-за присутствия этого прекрасного личика. Тело у неё, вероятно, такое же, как у Аиды, о чём он часто спрашивал себя – и сейчас он может видеть его: стройное и изящное, грудь довольно скромная, как и всё тело, ничуть не напоминавшее тело Атийи – округлое как бутыль, с нежной кожей, которое он любил! Неужели его вкус испортился за всё это время? Или его прежняя любовь была просто бунтом против потаённых инстинктов? Хотя то была счастливая, мечтательная любовь, опьяняющая сердце воспоминаниями. Случайные прикосновения к её плечу лишь усиливали это опьянение и созерцание своих мыслей. Он никогда не прикасался к Аиде, а лишь смотрел на неё, ибо она была вне досягаемости. Зато эта молоденькая девушка сама ходила по базарам и смиренно сидела среди пассажиров второго класса в трамвае. До чего же это огорчало его! Это лёгкое различие между ней и Аидой раздражало его и разочаровывало, вынося приговор: его прежняя любовь так и останется загадкой навсегда.
Тут появился контролёр, выкрикивавший: «Ваши билеты и проездные!», и девушка раскрыла сумочку, вытащив из неё студенческий проездной и принявшись ждать, пока подойдёт контролёр. Камаль внимательно пригляделся к её проездному, и наткнулся на имя: «Будур Абдульхамид Шаддад... Студентка факультета искусств». Больше сомнений у него не было.
«Моё сердце бьётся чаще, чем следует. Если бы я мог стащить у неё проездной, чтобы сохранить для себя фотографию, что больше всего похожа на Аиду! О, если бы это было возможно! Школьный учитель тридцати шести лет крадёт проездной у студентки факультета искусств! До чего заманчивый заголовок для газет! Философ-неудачник ближе к сорока годам!.. Интересно, а сколько лет Будур? В 1926 году ей ещё не было и пяти. Значит, сейчас у неё самый счастливый возраст – двадцать один год. Счастливый?! У неё нет ни виллы, ни машины, ни слуг, ни свиты. И ей не было и четырнадцати, когда произошла эта трагедия в её семье, – возраст, в котором уже можно осознать смысл всей трагедии и отведать горя. Бедняжка страдала и была панически напугана. Она испытала то же жестокое чувство, которое познал и я. Нас объединила боль, несмотря на разницу во времени, как и старая забытая дружба».
Контролёр приблизился к ней, и Камаль услышал её слова: «Пожалуйста», с которыми она передала свой проездной. Голос её застучал в его ушах, подобно старинной любимой мелодии, смытой забвением давным-давно и вызвавшей сладкое упоение и воспоминания. Она оживила возвышенное мгновение и закружила его уши в божественном экстазе, где жили мечты прошлого. Эта тёплая нежная мелодия была наполнена магическим экстазом.
«Дай мне послушать этот голос – это не твой голос, о моя старинная несчастная подруга. К счастью, настоящая обладательница этого голоса наслаждается сейчас такой же прекрасной жизнью, как и раньше. Её не коснулись страдания, которых хлебнула вся семья. Ты же спустилась к нам сюда, к людям второго класса. Разве ты не помнишь своего друга, которого обнимала за шею, обмениваясь с ним поцелуями? Как ты живёшь сейчас, моя маленькая? Будешь ли работать в итоге так же, как и я учительницей в какой-нибудь начальной школе?»
Трамвай прошёл мимо того места, где стоял их старинный особняк, и где построили огромный новый дом. Камаль видел его прежде во время немногочисленных визитов в Аббасийю после своего исторического разрыва с этим местом, и в частности, в последнее время, когда заходил к Фуаду Аль-Хамзави.
«Сама Аббасийя изменилась, так же как и ваш дом, моя малышка: дворцы и особняки её исчезли вместе с садами времён моей любви и печали. Их место заняли огромные здания, переполненные жильцами, лавки, кафе, кинотеатры. Пусть Ахмад, очарованный наблюдением за классовой борьбой, порадуется тому. Но как мне злорадствовать над судьбой этого дома и его обитателей, когда моё сердце погребено под его обломками? И как я могу презирать изумительное создание, которое не испытывало жизненных невзгод и не находилось в переполненных народом местах, мыслило прекрасными образами, перед которыми моё сердце падает ниц?»
Когда трамвай остановился на следующей остановке после полицейского участка Аль-Вайли, она сошла. Он последовал за ней, и стоя на тротуаре перед остановкой, наблюдал, как она пересекла дорогу и направилась к улице Ибн Зейдун, что находилась прямо напротив остановки. Это была узкая улица, по обеим сторонам которой стояли старинные дома среднего класса, а поверхность асфальта была покрыта грязью, камнями и разбросанными клочками бумаги.
Она вошла в третий дом слева через узкую дверь, к которому примыкала гладильная лавка. Камаль стоял и смотрел на улицу и дом в угрюмом молчании. В этом доме сегодня живёт мадам Санийя, вдова покойного Шаддад-бека!.. А аренда этой квартиры не превышает и трёх фунтов в месяц. Если бы мадам Санийя вышла на балкон, он бы посмотрел на неё и оценил те перемены, что произошли с ней – несомненно, они были весьма серьёзными. Видимо, он ещё не забыл, с какой помпезностью она выходила из мужской половины их дома, держа под руку мужа, и садилась в машину. Она горделиво расхаживала в своём мягком пальто, царственно и уверенно глядя перед собой.
«Никогда человек не будет знать худшего врага, чем время. Аида заходила в эту квартиру, когда останавливалась в Каире. А может быт, даже сидела вечером на этом обветшавшем балконе. Возможно также, что ей пришлось делить единственную постель с матерью и сестрой, в чём не приходится сомневаться. Если бы я во-время узнал, что она была здесь, и смог увидеть её после столь долгого времени! Я должен был бы её увидеть сейчас, когда я свободен от её тиранической власти надо мной, чтобы знать истину о ней, а значит, и о себе. Но эта редкая возможность потеряна...»
42
Камаль сидел вместе со студентами и студентками отделения английского языка филологического факультета и слушал урок, который вёл преподаватель-англичанин. Он уже не первый раз присутствовал на таких уроках, и не последний, как ему казалось. Ему не составило труда получить разрешение, чтобы присутствовать – как вольный слушатель – на вечерних лекциях три раза в неделю. Даже более того – сам профессор приветствовал его, когда узнал, что Камаль преподаёт английский язык. Было немного странно, что Камаль стал посещать эти уроки только в конце учебного года, но он объяснил это профессору тем, что занимается исследованиями, которые потребовали его присутствия на лекциях, несмотря на то, что он пропустил предыдущие. Он узнал, что Будур посещает эти уроки, через Рияда Калдаса, который в свою очередь познакомил его со своим другом – секретарём факультета.
В своём элегантном костюме и очках в золотой оправе, длинный и тощий, с густыми усами и несколькими седыми волосками, блестевшими на висках, наряду с крупной головой и большим носом, он привлекал к себе удивлённые взгляды, особенно когда сидел между несколькими молодыми людьми в расцвете юности. Они глядели на него так, словно спрашивая, кто это может быть, и пристально разглядывали его, отчего ему делалось не по себе настолько, что начинало казаться, будто он слышит их мысленные комментарии и замечания на свой счёт. Ему-то лучше было знать, что о нём думают!.. По правде говоря, он и сам дивился такому необычному поступку, предпринятому им без оглядки на труд и неудобства, которые он сам на себя взвалил. Каковы были его мотивы и цель?.. Он точно не знал этого, однако увидел проблеск света в своей мрачной жизни, и понёсся за ним, не обращая внимания ни на что, подталкиваемый мощной силой отчаяния, страсти и надежды. Ему было всё равно, какие препятствия встретятся на его пути, грозящие педантичными традициями, с одной стороны, и склонностью студентов к насмешкам, с другой. Он был погружён в такое отчаяние и апатию раньше, что сейчас гонялся со страстным нетерпением за тем, что представлялось ему утешением, да ещё каким! Достаточно было уже того, что он волновался из-за времени и питал надежду на радость и счастье. Сердце его теперь трепетало, будучи до этого мёртвым. Вместе с тем, он ощущал нехватку времени, поскольку учебный год приближался к концу, хотя усилия его не были напрасны: Будур, как и все остальные, заметила его. Возможно, она тоже, в свою очередь, перешёптывалась с ними о нём. Их глаза встречались уже не раз, а может быть, она прочла горящий в них интерес и восхищение. Как знать? Помимо всего этого, после уроков они вместе садились в один и тот же трамвай до Гизы, а затем пересаживались на трамвай, что вёз их до Аббасийи. Довольно часто они сидели в одном месте, и она стала узнавать его. Это было несомненным успехом для человека, незнакомого в её квартале, особенно потому, что он был школьным учителем, стремившимся сохранить пристойность своей профессии и требуемое ею достоинство. Сам же он не утруждал себя узнать собственную цель во всё этом приключении: в нём зашевелилась жизнь после столь долгого застоя. Камаль стремился всеми фибрами настрадавшейся души снова стать тем человеком, в сердце которого боролись чувства, в уме блуждали мысли, а в сознании проходили различные образы. С помощью этого волшебства он мог забыть своё раздражение, недомогания и недоумение, столкнувшись с неразрешимыми загадками. Оно было подобно вину, только дарило ещё большее наслаждение и не грозило столь серьёзными последствиями.
На прошлой неделе с ним произошёл один случай, который оказал большое влияние на его сердце. Необходимость его надзора и присутствия на уроке физкультуры в школе Силахдар заставила его немного опоздать на урок английского на факультете. Он вошёл в класс на цыпочках, чтобы не шуметь, и у входа на краткий волшебный миг встретился глазами с ней. Она быстро опустила веки с явной застенчивостью, что говорило о том, что это не был просто нейтральный взгляд. Он предположил, что она застеснялась. Могли ли такое случиться, если бы все его взгляды на неё были напрасными?!.. Малышка начала стесняться его взглядов, возможно, поняв, что они не такие уж невинные, и не направлены в её сторону по чистой случайности. Всё это пробудило в нём массу воспоминаний и образов. Он даже обнаружил, что вспоминает Аиду, представляя её себе вновь. Однако он не знал почему, но Аида никогда не опускала глаза, смущаясь его. Должно быть, что-то иное напомнило ему о ней: жест или пристальный взгляд, или даже магическая тайна, которую мы называем дух.
А позавчера произошёл ещё один знаменательный случай.
«Посмотри только, как это вернуло тебя к жизни! До этого ничего не было важным для тебя, или значение придавалось только бесплодным загадкам, вроде понятия воли у Шопенгауэра, или абсолютного у Гегеля, или пробуждению жизни у Бергсона. Вся жизнь была мёртвой и неважной. А сегодня погляди-ка, как от одного жеста или улыбки вся земля заходила под тобой ходуном!»
Это произошло в то время, когда он шёл на факультет искусств через сад Урман незадолго до пяти вечера. Внезапно он заметил Будур и ещё трёх девушек, которые сидели на скамейке и смотрели на него, поджидая начала урока. Их глаза встретились в том же незабываемом взгляде, что и на уроке. Ему захотелось поприветствовать их, когда он приблизится к их скамейке, но тропинка, по которой он шёл, сворачивала в другую сторону, словно не желая участвовать в этом импровизированном романтическом сговоре. Когда он немного удалился от того места, обернулся и увидел, что улыбающиеся девушки что-то шепчут ей на ухо, а она положила ладонь на лицо, словно прикрывая его от смущения! До чего изумительное зрелище! Если бы Рияд был сейчас рядом с ним, то смог бы в совершенстве описать и проанализировать его, однако Камалю не требовалось искусство Рияда в таком деле. Несомненно, они шептались с ней о нём, так что она даже закрыла лицо от стыда! Могло ли это иметь другое значение? Наверное, его любовь выдали глаза, или он перешёл границы, сам не зная того, и стал объектом сплетен. Что бы он стал делать, если бы шёптания превратили его в предмет шуточек со стороны шалунов-студентов?!..
Он стал серьёзно задумываться над тем, чтобы перестать посещать факультет искусств, но в тот же вечер обнаружил, что сидит рядом с ней в трамвае, направляясь в Аббасийю, как и в первый день, когда он следил за ней! Подождал, пока она сама обернётся в его сторону, чтобы поприветствовать её, а дальше уж будь что будет! Но когда ожидание его несколько затянулось, он повернулся к ней и сделал вид, что удивлён такой неожиданности – она сидит так близко от него – и вежливо прошептал:
- Добрый вечер...
Она с удивлением поглядела на него – насколько он помнил, Аида никогда не пускала в ход свои женские чары, – и прошептала:
- Добрый вечер...
Они обменялись приветствием как коллеги, и в том не было ничего предосудительного. С её сестрой он никогда не был настолько смелым. Но Аида была старше, а эта малышка была ещё наивной.
- Полагаю, вы из Аббасийи?
- Да...
«Она не хочет сама завести разговор со мной!»
- К сожалению, я только в последнее время стал посещать лекции...
- Да...
- Надеюсь наверстать в будущем всё то, что пропустил...
Она улыбнулась, не сказав ни слова.
«Дай же мне послушать твой голосок – это единственный аккорд прошлого, который не изменило время...»
- Что вы планируете делать после получения диплома? Поступить в педагогический колледж для повышения квалификации?
Она впервые с интересом заметила:
- Мне это не нужно, так как Министерству образования требуются учителя и учительницы в условиях военного времени и расширения системы образования...
Он желал услышать всего один аккорд, а услышал целую мелодию!
- Значит, вы будете учительницей!
- Да, а почему бы нет?
- Это тяжёлая профессия. Можете спросить у меня.
- Насколько я слышала, вы учитель?
- Да. О! Я забыл представиться: Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад.
- Почтена...
Он с улыбкой сказал:
- Но я пока не имел чести узнать ваше имя.
- Будур Абдульхамид Шаддад!
- Почтён, мадемуазель...
Затем он добавил, словно человек, удивлённый чем-то весьма необычным:
- Абдульхамид Шаддад? Из Аббасийи? Вы сестра Хусейна Шаддада?
Её глаза с интересом заблестели:
- Да.
Камаль рассмеялся, будто поражённый столь странным совпадением, и сказал:
- Боже мой! Он был моим самым дорогим другом. Мы провели вместе очень счастливые дни. Бог ты мой! Вы его маленькая сестрёнка, которая играла в саду?
Она пытливо поглядела на него.
«Вряд ли ты вспомнишь! В то время ты была так же влюблена в меня, как и я – в твою сестру».
- Естественно, я ничего такого не помню...
- Разумеется. Это относится к 1923 году и после того, вплоть до 1926, когда Хусейн уехал в Европу. Что он делает сейчас?
- Он находится на юге Франции, куда переехало правительство после германской оккупации...
- И как он поживает? Давно я не получал от него никаких весточек и писем...
- Хорошо...
Она произнесла это таким тоном, который говорил о желании не распространяться больше на эту тему, и когда трамвай проезжал мимо места, где когда-то стоял их особняк, Камаль спросил себя: «Не ошибся ли он, рассуждая о своей старинной дружбе с е братом? Не ограничивает ли это его свободу продолжать то, что он начал?»
Когда они доехали до остановки, следующей за полицейским участком Аль-Вайли, она попрощалась с ним и вышла. Он же оставался сидеть на своём месте, словно забыв о себе. Всю дорогу он рассматривал её при каждом удобном случае в надежде отыскать ту тайну, что когда-то давно околдовала его. Но так и не нашёл её, и чувствовал горечь, хотя и был так близко к ней. Будур казалась милой, кроткой и такой достижимой. Теперь он чувствовал смутное разочарование и беспричинную грусть. Если бы он хотел жениться на этой девушке, у него не было бы серьёзных препятствий для того. Да, она казалась ему отзывчивой, несмотря на ощутимую разницу в возрасте, или как раз из-за разницы в возрасте?! Опыт научил его, что внешность не помеха женитьбе, если он только того захочет. Если он на ней женится, то по воле судьбы породнится с семьёй Аиды. Какова же суть этой нелепой фантазии? И кто теперь для него Аида?.. На самом деле он больше не хотел её, но по-прежнему стремился узнать её тайну – может быть, он по крайней мере убедится в том, что самые яркие годы его жизни не прошли напрасно. Он обнаружил в себе желание, которое давно испытывал – вновь взглянуть на дневник своих воспоминаний и коробку конфет, которую ему подарили на свадьбе Аиды.
Грудь его наполнилась тоской, и он спросил себя, может ли влюбиться человек, который достиг великолепного понимания биологических, социальных и психологических составляющих любви? Но разве прекрасные познания химика в ядах могут помешать ему принять их, как и другим их жертвам? Почему в его груди такое возбуждение? Несмотря на испытанное им крушение надежд и огромную разницу между ним тогда и тем, кем он стал сейчас, несмотря на то, что он и сам не знал, принадлежит ли он прошлому или настоящему, несмотря на всё это, грудь его бурлила, а сердце трепетало...
43
Здесь, в чайном садике, крышу которого образовывали сучьи и сочные зелёные ветки, а зрение ласкал вид уток, купавшихся в изумрудном пруду, позади которого располагался грот, проводили свой выходной сотрудники журнала «Новый человек». Сусан Хаммад выглядела очаровательно в своём лёгком голубом платье, открывавшем её смуглые руки. Она слегка и осторожно накрасилась. С момента её совместной работы с Ахмадом прошёл целый год, и они сидели сегодня вместе напротив друг друга с улыбкой взаимопонимания. Их разделял стол, на котором стоял графин с водой и две вазочки с мороженым, от которого остался только молочный осадок розового цвета с клубникой.
«Она самое дорогое для меня существо в этом мире. Я обязан ей всей своей радостью и счастьем, она – все мои надежды. Мы преданные и искренние коллеги. Разговор о любви между нами не ведётся, но у меня нет сомнений, что мы любим друг друга. Мы сотрудничаем самым гармоничным образом. Начали как товарищи в борьбе за свободу, и работали рука об руку. Мы оба кандидаты на то, чтобы нас посадили за решётку. Всякий раз, как я хвалил её красоту, она протестующе глядела на меня, хмурилась и окрикивала, словно любовь – нечто неподобающее для нас. Тогда я улыбался и вновь возвращался к работе. Однажды я сказал ей: «Я люблю вас... люблю..., и делайте с этим всё, что хотите». Она заявила мне в ответ: «Наша жизнь весьма серьёзная штука, а вы забавляетесь». Я заметил: «Как и вы, я считаю, что капитализм находится в предсмертной агонии. Он исчерпал все свои цели, и рабочий класс должен осуществить свою волю, чтобы запустить механизм развития, поскольку плоды не падают сами по себе. Мы должны создать новое сознание, но или до того, или после того я люблю вас». Она напустила на себя хмурый вид и сказала: «Вы продолжаете говорить о том, что мне не нравится». Мне придало смелости то, что в секретарской никого не было, и внезапно наклонившись к её лицу, я поцеловал её в щёку. Она сурово поглядела на меня и уткнулась в перевод оставшейся восьмой главы книги «Структура семьи в Советском Союзе», которую мы переводили вместе.
- Если в июне стоит такая жара, то что же будет в июле и августе, дорогая моя?
- Кажется, что Александрия не создана для таких, как мы!..
Ахмад засмеялся:
- Александрия больше не летний курорт. То было ещё до войны. Сегодня же слухи о возможном вторжении привели туда разорение...
- Мастер Адли Карим говорит, что большинство жителей покинуло её, и улицы города заполнились бродячими кошками!
- Есть и такое. И ещё скоро туда войдёт Роммель со своей армией...
После короткой паузы он продолжал:
- В Суэце к ней присоединится японская армия, что ползёт через всю Азию, и наступит век фашизма, как было в каменном веке!
Сусан встревоженно ответила:
- Россию им никогда не победить. Надежды всего человечества надёжно охраняются за Уралом...
- Да, но немцы уже у ворот Александрии!
Глубоко вздохнув, она спросила:
- Почему египтяне так любят немцев?
- Из ненависти к англичанам. Но вскоре они возненавидят и их. Сегодня король выглядит пленником англичан в собственной стране, но он выйдет из своего заточения, чтобы встретить Роммеля, а затем они вместе поднимут тост за погребение молодой демократии Египта. Самое смешное в том, что крестьяне полагают, что Роммель раздаст им землю!
- У нас много врагов: немцы за пределами страны, а в стране – «Братья-мусульмане» и реакционеры, но и те, и другие – одно и то же...
- Если бы мой брат Абдуль Муним только слышал тебя, он бы возмутился твоими словами. Он считает «Братьев» прогрессивно мыслящими, и порицает материалистический социализм...
- В исламе может быть социализм, но это утопический социализм, подобный тому, о котором возвещал Томас Мор, Луи Блан и Сен Симон. Религия ищет лекарства от социальной несправедливости, обращаясь к совести человека, тогда как решение заключено в прогрессе самого общества с вниманием не к социальным классам, а к отдельным личностям. В этом, естественно, нет никакого понятия о научном социализме, и помимо всего прочего, исламское учение основано на мифической метафизике, где ангелам отводится важная роль. Мы не должны искать решение проблем сегодняшнего дня в далёком прошлом. Скажи это своему брату...
Ахмад с явным восторгом засмеялся и сказал:
- Мой брат образованный человек и смышлёный адвокат. Но я дивлюсь, как «Братья» воодушевляют подобных ему!
Она с презрением сказала:
- «Братья» проделали огромную работу по дезинформации: с образованными людьми они рядят ислам в современное одеяние, а с простыми – рассуждают о рае и аде, расширяя свои ряды и во имя социализма, и во имя национализма, и во имя демократии.
«Моя любимая не устаёт говорить о своих принципах и убеждениях. Я сказал «моя любимая»? Да, ведь с того времени, когда я украдкой сорвал поцелуй, я усердно продолжаю звать её своей любимой; она же протестует как словами, так и жестами. Затем она начала делать вид, что не замечает этого, будто отчаялась исправить меня, а когда я сказал ей, что горю от нетерпения услышать слова любви из её ротика, занятого рассуждениями о социализме, она упрекнула меня: «Это устаревший буржуазный взгляд на женщину...» «Да?!» Я с опаской ответил ей: «Моё уважение к тебе выше всяких слов, и я признаю, что я твой ученик в самых благородных достижениях своей жизни, но я при этом ещё и люблю тебя, и в этом нет ничего плохого». Я почувствовал, что гнев её испарился, хотя насколько мог заметить, проявления его остались. Когда я приблизился к ней, намереваясь поцеловать, то уж не знаю как, но она догадалась о моём замысле и толкнула меня в грудь, но несмотря на это, я поцеловал её в щёчку. Таким образом, случилось то, чего она остерегалась, хотя она могла серьёзно противостоять этому, и я счёл, что она была согласна. Она невероятная личность, обладающая прекрасным умом и телом, несмотря на озабоченность политикой. Когда я пригласил её прогуляться по саду, она заявила: «С условием, что мы возьмём с собой книгу для продолжения перевода». Я сказал ей: «Нет, только прогулка ради удовольствия и приятной беседы, а иначе я откажусь от всей идеи социализма!» Наверное, в самом себе меня больше всего беспокоит то, что я насквозь пропитан духом Суккарийи, так как я всё ещё смотрю время от времени на женщину с традиционной буржуазной точки зрения. Иногда во время отступления назад и упадка духа мне кажется, что социализм для прогрессивной женщины это своего рода очаровательная черта сродни игре на фортепьяно или дани моде. Но вполне допустимо и то, что за тот год, что я и Сусан стали коллегами, она меня сильно изменила, очистив от буржуазности, засевшей глубоко внутри, что весьма похвально!»
- К сожалению, наших товарищей заключают за решётку в массовом порядке!..
- Да, моя дорогая, тюремное заключение становится модой и в военное время, и во время террора, хотя закон не видит ничего плохого в том, чтобы отстаивать свои принципы, если они не сочетаются с призывами к насилию...
Ахмад засмеялся и продолжал:
- Нас посадят за решётку всё равно, рано или поздно, если только не...
Она вопросительно посмотрела на него, и он добавил:
- Если только нас не исправит брак!
Она презрительно пожала плечами и сказала:
- Что заставило тебя думать, что я согласна выйти замуж за такого мошенника, как ты?
- Мошенника?!
Она немного задумалась, затем серьёзно ответила:
- Ты не из рабочего класса, как я! Мы оба боремся с одним и тем же врагом, однако ты не испытывал это на себе, в отличие от меня. Я долго переносила нищету, и её ненавистные последствия затронули мою семью. Моя сестра пыталась этому сопротивляться, но потерпела поражение и умерла. Ты же не... Не из рабочего класса!
Он спокойно ответил:
- Энгельс тоже не был выходцем из рабочего класса...
Она коротко засмеялась, в чём проявилась её женственность, и сказала:
- Как мне называть тебя? Принцем Ахмадовым?! Не отрицаю твоей преданности принципам и делу, но в тебе сохранились могучие пережитки буржуазии. Мне иногда кажется, что ты даже рад тому, что происходишь из семейства Шаукат!
Тоном, в котором проскальзывали резкие нотки, он заявил:
- Ты заблуждаешься, и к тому же ты несправедлива! Я не виноват в том, что унаследовал богатство, так же как и ты – бедность. Я имею в виду тот небольшой доход, за счёт которого наша семья ведёт праздную жизнь. Никто не виноват в том, что он родился в буржуазном окружении. Человека можно винить только в закостенелости и отставании от духа времени...
Она улыбнулась:
- Не сердись. Мы оба с тобой научные феномены. Нас не спросят о том, откуда мы начинали. Мы отвечаем за свои убеждения и действия. Я прошу у тебя прощения, Энгельс, но скажи-ка мне, готов ли ты продолжать читать лекции среди рабочих, несмотря на последствия?
Он горделиво ответил:
- До вчерашнего дня я дал уже пять лекций, подготовил проекты двух важных манифестов и распространил десятки листовок. Правительство должно заключить меня года на два в тюрьму!
- А меня намного дольше!
Он легонько протянул руку и ласково положил на её смуглую ручку с нежной кожей. Да, он любил её, но работе он отдавался отнюдь не во имя любви. Разве не казалось иногда, что она сомневается в нём? Или она дразнит его, или испытывает опасения из-за его буржуазности, которая, по её мнению, укоренена в нём?.. Он верен своим принципам, так же как и любви к ней. И то, и другое было необходимо ему.
«Разве не счастье встретить на своём пути человека, который так хорошо тебя понимает, и которого ты так хорошо понимаешь? И между нами нет никаких уловок. Я преклоняюсь перед ней, когда она говорит: «Я долго переносила нищету». Эти откровенные слова возвысили её над всеми остальными девушками и сделали частью меня самого. Но мы испытываем любовь, игнорируя тюрьму, которая нас обоих подстерегает. Мы можем пожениться и избежать всех этих тягот, довольствуясь зажиточной жизнью в своё удовольствие. Но это будет бездушная жизнь. Иногда мне кажется, что эти принципы лежат на нас как своего рода проклятие, постигшее нас по непреложному приговору судьбы. Это моя плоть и мой дух, словно только я ответственен за всё человечество разом...»
- Я люблю тебя...
- В связи с чем это?
- В связи со всем и ни с чем...
- Ты говоришь о борьбе, но твоё сердце поёт от удовольствия!
- Разделять обе эти вещи так же глупо, как нас с тобой!
- А разве любовь не означает удовольствие, стабильность и ненависть к тюрьме?
- А ты не слышала о пророке, который сражался и днём, и ночью, что, однако, не помешало ему девять раз жениться?!
Тут она щёлкнула пальцами и воскликнула:
- Это твой брат одолжил тебе свой язык. Какой такой пророк?
Ахмад засмеялся:
- Пророк мусульман!
- Дай-ка я расскажу тебе о Карле Марксе, который корпел над «Капиталом», пока его жена и дети голодали и унижались!
- В любом случае, у него была жена!
«Вода пруда похожа на жидкие изумруды, и этот нежный бриз веет украдкой над нами без спроса у июньской жары. Утки плещутся, вытягивая клюв, чтобы подобрать кусочки хлеба. Ты так счастлив, а мучающая тебя любимая слаще всего в мире. Мне кажется, лицо её покрылось румянцем. Кажется, она заставила себя на время забыть о политике и стала думать о...»
- Я надеялся, моя дорогая коллега, что в этом саду нам выпадет шанс поговорить о чем-то приятном!
- Более приятном, чем то, о чём мы уже беседовали?
- Я имею в виду нашу любовь!..
- Нашу любовь?..
- Да, и тебе это известно!
Ненадолго воцарилось молчание, затем она опустила глаза и спросила:
- Чего ты хочешь?
- Скажи, что мы хотим одного и того же!
Как будто только из желания слушаться его, она сказала:
- Да. Но всё же?
- Давай без увёрток!
Она как будто задумалась, и его очень огорчило то, что ожидание его было недолгим, так как она спросила:
- Раз всё ясно, зачем ты меня мучаешь?
Он выдохнул с глубоким облегчением:
- Как замечательна моя любовь!
Снова наступила пауза, похожая на интерлюдию между двумя песнями. Затем она произнесла:
- Меня беспокоит одна вещь...
- Да?
- Моя честь!
Он встревоженно сказал:
- Твоя честь и моя – одно и то же!
Она обиженно заметила:
- Тебе лучше известны традиции твоего круга! Тебе многое предстоит услышать о происхождении и семье...
- Это пустая болтовня. Ты считаешь меня ребёнком?
Она немного поколебалась и сказала:
- Нам угрожает только одно: «буржуазное мировоззрение»!
Он произнёс со страстью, что делало его похожим в этот момент на своего брата Абдуль Мунима:
- У меня нет ничего общего с этим!
- Ты осознаёшь, насколько серьёзны твои слова?... Я имела в виду всё то, что связывает мужчину и женщину в личном и общественном смысле...
- Я всё понимаю...
- Тебе тогда потребуется новый словарь для таких терминов, как любовь, брак, ревность, верность, прошлое...
- Да!..
Либо это могло что-то означать, либо не значило ничего. Сколько раз ему на ум приходили такие мысли, однако ситуация требовала от него исключительной мужественности. Это было только испытанием как врождённого, так и приобретённого мировоззрения, что весьма пугало его. Ему показалось, что он понимает, что она имеет в виду, хотя, возможно, было и то, что она просто проверяет его. Но даже поняв это, он не отступит. Боль охватила его, и в душу медленно закралась ревность. Но всё равно он не отступит...
- Я согласен с тем, что ты предлагаешь. Но позволь сказать тебе откровенно, что я надеялся получить девушку, имеющую чувства, а не просто аналитический склад ума!
Следя глазами за плавающей в пруду уткой, она спросила:
- Чтобы она сказала тебе, что любит тебя и выйдет за тебя замуж?!
- Да!
Она засмеялась:
- И ты считаешь, что я пустилась бы в обсуждение деталей, не будучи согласна в принципе?!
Он нежно сжал её ладонь, и она сказала:
- Ты всё и так знаешь, но несмотря на это, желаешь услышать?
- Мне не надоест это слышать!..
44
- Это касается репутации всей нашей семьи. В любом случае, это твой сын, потому ты волен в своём мнении!
Хадиджа говорила быстро, в тревоге переводя взгляд с одного лица на другое: с мужа Ибрахима, который сидел справа от неё, на сына Ахмада, расположившегося в противоположном углу гостиной, по ходу минуя Ясина, Камаля и Абдуль Мунима...
Подражая её тону, Ахмад шутливо сказал:
- Слушайте внимательно все: это касается репутации всей нашей семьи. В любом случае, я ваш сын!
Тоном горького упрёка она произнесла:
- Что за бедствие такое, сынок? Ты не согласен прислушаться ни к кому, даже к собственному отцу, отвергаешь все советы, даже если это для твоего же блага. Всегда прав один ты, а все остальные люди ошибаются. Ты забросил молитву, и тогда мы сказали: «Может быть, Господь наш выведет его на истинный путь». Ты отказался поступать на юридический факультет, как и твой брат, и мы сказали: «Его будущее в руках Аллаха». Ты заявил нам, что будешь журналистом, и мы ответили: «Будь хоть кучером!..»
Ахмад улыбнулся:
- А теперь я хочу жениться!
- Женись. Все мы будем только рады этому. Но для брака есть ряд условий...
- И кто устанавливает эти условия?
- Здравый смысл...
- Здравый смысл у меня есть...
- Разве время не доказало тебе ещё, что не следует полагаться только на свой собственный ум?!
- Вовсе нет. Советоваться можно во всём, кроме брака, который равнозначен еде!
- Еде!.. Ты ведь женишься не просто на девушке, ты жениться на всей её семье, и мы – твои родные – женимся вслед за тобой...
Ахмад громко рассмеялся и сказал:
- Вы все!.. Это уж слишком! Мой дядя Камаль не хочет жениться, а дядя Ясин хотел бы сам на ней жениться...
Все, кроме Хадиджи, рассмеялись. И до того, как улыбка спала с его лица, Ясин сказал:
- Если бы это разрешило проблему, то я вполне готов принести эту жертву.
Хадиджа воскликнула:
- Смейтесь, смейтесь. Ваш смех его только ещё больше воодушевит. Лучше выскажите своё мнение. Что вы думаете о том, кто хочет жениться на дочери типографского рабочего, который работает в том же журнале, что и она? Нам и так тяжело выносить то, что он работает журналистом, а теперь ещё и собирается породниться с людьми из этой среды! У тебя разве нет мнения на этот счёт, господин Ибрахим?
Ибрахим Шаукат только вскинул брови, будто хотел что-то сказать, но промолчал. Хадиджа продолжала:
- Если произойдёт такое несчастье, то в вечер свадьбы твой дом наполнится типографскими и складскими рабочими, сапожниками и Бог знает кем ещё!
Ахмад разгорячённо сказал:
- Не говорите так о моей семье!
- О Господь небесный! Разве ты станешь отрицать, что это всё её родственники?
- Я женюсь только на ней одной, а не на всей её родне...
Ибрахим Шаукат с раздражением заметил:
- Не женишься ты только на ней одной. Да доставит тебе Господь столько же проблем, сколько ты доставляешь нам!
Хадиджа, воодушевившись протестом мужа, добавила:
- Я решила посетить их дом и отправилась туда, как того требует обычай, сказав, что хочу видеть невесту сына. Я обнаружила, что они живут в подвале дома на улице, населённой со всех сторон евреями. Её мать по внешнему виду не отличается от горничной, а самой невесте не меньше тридцати лет. Клянусь Господом, если бы она была хоть малость красива, я бы ещё простила это. Почему он хочет на ней жениться? Он околдован. Она заворожила его своими уловками, работает вместе с ним в этом злосчастном журнале. Видимо, выждала удобный момент, пока он не видел, и подсыпала ему чего-то в кофе или в воду. Теперь вот идите, посмотрите и судите сами. Я же разбита: вернулась домой, еле-еле разбирая дорогу из-за грусти и сожаления...
- Ты меня разгневала. Я тебе никогда не прощу таких слов...
- Извини, извини, морячок..., – процитировала она слова известной песенки... – Я сама виновата: всю свою жизнь искала недостатки в других людях, и Господь наш наказал меня тем, что все эти недостатки собраны в моих детях. Да простит меня Всемогущий Господь.
- Что бы ты о них ни говорила, ни один из них не выдвигает ложных обвинений в отношении других людей..., как делаешь ты!
- Завтра, после того, как ты всё выслушаешь и узнаешь, будет уже поздно. Да простит тебя Господь за то, что ты так оскорбил меня.
- Это ты уже достаточно оскорбила меня!
- Ей нужны твои деньги. И если бы не твои неудачи, то максимум, на что она могла бы рассчитывать – это на продавца газет...
- Она сама редактор журнала с жалованьем в два раза больше, чем у меня...
- И та тоже журналистка!.. Машалла. Работают лишь старые девы, уродины да мужеподобные девицы!
- Да простит вас Аллах...
- И да простит Он тебя за те страдания, которым ты подвергаешь нас!
Тут Ясин, который следил за их разговором, закручивая рукой усы, сказал:
- Послушай, сестра. Нет причин для ссоры. Мы откровенно поговорим с Ахмадом о том, о чём следует, но только ссора тут не поможет...
Ахмад поднялся с сердитым видом и произнёс:
- С вашего позволения, я оденусь и пойду на работу...
Когда он ушёл, Ясин подсел к сестре, склонился к ней и сказал:
- Ссора тебе ничем не поможет. Мы не можем судить своих детей. Они считают себя лучше нас и умнее. Если ему нужно жениться, пусть женится. Если он будет счастлив – хорошо, а нет – то сам будет виноват. Я успокоился только тогда, когда женился на Занубе, как ты знаешь!. .Может быть, в его выборе и будет для него благо. Ум приходит к нам не со словами, а с опытом.
Засмеявшись, он пояснил:
- А меня вразумили, наверное, и не слова и не опыт!
Камаль прокомментировал слова Ясина:
- Мой брат прав...
Хадиджа с укором посмотрела на него и сказала:
- И это всё, что ты можешь сказать, Камаль? Он же любит тебя, и если бы только ты поговорил с ним наедине...
Камаль ответил:
- Я выйду и поговорю с ним. Но только хватит уже ссор. Он свободный человек, и имеет право жениться на ком захочет… Ты можешь помешать ему? Или ты намерена разорвать с ним отношения?
Ясин улыбнулся:
- Всё просто, сестра. Он сегодня женится, а завтра разведётся. Мы же мусульмане, а не католики...
Хадиджа прищурила свои маленькие глазки и процедила сквозь зубы:
- Конечно. Кто ещё, кроме тебя, будет его защищать? Прав был тот, кто сказал, что ребёнок похож на брата матери!
Ясин громко захохотал и произнёс:
- Да простит тебя Аллах. Если бы все женщины были оставлены на покровительство других женщин, то ни одна бы вообще не вышла замуж!..
Хадиджа указала на своего мужа и сказала:
- Его мать вот, да упокой Господь её душу, сама выбрала меня для него!
Ибрахим, вздохнув, улыбнулся и ответил ей:
- И сама же заплатила за это. Да простит и помилует её Аллах!
Хадиджа не обратила внимания на его замечание и продолжила с горечью в голосе:
- Если бы она хотя бы была красивой!.. Он слепой просто!
Ибрахим засмеялся:
- Как и его отец!
Она сердито повернулась к нему и сказала:
- Ты неблагодарный, как и всё мужское племя!
Мужчина спокойно ответил:
- Однако мы терпеливы, и рай принадлежим нам...
Она закричала на него:
- Если ты и войдёшь в него, то только благодаря мне... Это я научила тебя твоей религии!
***
Камаль и Ахмад вместе покинули Суккарийю. С самого начала всей этой истории с женитьбой Камаль испытывал сомнения и колебался. Он не мог винить себя за приверженность несуразным традициям или безразличие к принципам равенства и гуманизма, но вместе с тем отвратительные социальные реалии не позволяли человеку игнорировать их. Когда-то давно он был увлечён Камар, дочерью Абу Сари, владельца лавки с жареными закусками, и она, – несмотря на всю свою привлекательность – чуть не стала проблемой для него из-за ужасного запаха её тела. Но вместе с тем он восхищался этим юношей, беззлобно завидуя его мужеству и силе воли, как и другим его достоинствам, которыми он сам был обделён, прежде всего убеждённости, трудолюбию и воле для женитьбы. Ахмад словно появился в семье в качестве искупления за косность и негативизм Камаля. Почему для него самого брак был так важен, тогда как в глазах других он был такой же частью жизни, как приветствие и ответ на него?!
- Куда ты идёшь, мой мальчик?
- В редакцию своего журнала, дядя, а вы?
- В редакцию «Аль-Фикр» для встречи с Риядом Калдасом. Ты не подумаешь немного, прежде чем сделать такой шаг?
- Какой шаг, дядя?! Я ведь уже женился!
- Правда?!
- Правда. И буду жить на первом этаже нашего дома ввиду жилищного кризиса...
- Какой неприкрытый вызов!
- Да. Но она будет дома только тогда, когда моя мать заснёт...
Придя в себя от такой новости, Камаль с улыбкой спросил его:
- И ты женился по закону Аллаха и Его посланника?
Ахмад засмеялся и ответил:
- Конечно. Брак и погребение – согласно нашей прежней религии, а вот жизнь – по закону Маркса!
И уже прощаясь, он сказал:
- Дядя, она очень понравится вам. Вы сами увидите её и рассудите. Она замечательный человек во всех смыслах этого слова...
45
Какое замешательство! Оно похоже на хроническую болезнь. У каждой вещи, кажется, есть сразу несколько одинаковых сторон, когда так нелегко выбирать. Это справедливо и по отношению к метафизическим вопросам, и к простому опыту повседневной жизни. Мешают недоумение и колебания по отношению ко всему. Жениться или нет?! Ему нужно решить наконец; он же всё ходит вокруг да около вплоть до головокружения, которое нарушило баланс чувств, разума и духа. Когда же водоворот этот отступает, оказывается, что ничто так и не изменилось, и он не добился ответа на свой вопрос: жениться ему или нет?.. Иногда свобода тяготит его, и одиночество становится тяжёлым или раздражает из-за совместного существования с бесплотными идейными призраками. Он принимается тосковать по своим товарищам, и инстинкты любви и создания семьи стонут в своём заточении от желания высвободиться. Он представлял себя в роли мужа, излечившегося от сосредоточения на самом себе: фантазии его рассеялись бы тогда, но в то же время он самоотверженно заботился бы о своих детях, поглощённый зарабатыванием на кусок хлеба и нуждами повседневной жизни, что наваливались на него, от чего он испытывал безмерную тревогу, и принимал решение воздержаться от брака и остаться свободным, как бы ни страдал от одиночества и мук. Однако недолго он наслаждался постоянством, и вновь возвращался к тому же вопросу, и так по кругу до бесконечности. Где же выход? Будур и впрямь замечательная девушка, и её ничуть не портит то, что сегодня она ехала на трамвае, ведь она родилась и воспитывалась в раю среди ангелов, в которых он был страстно влюблён когда-то. Она похожа на упавший на Землю метеорит, образованная и прекрасная и внешностью, и характером. К тому же заполучить её в жёны будет не так-то сложно: она многообещающая невеста во всех смыслах этого слова, если он хочет продвинуться в этом деле вперёд. Ему и нужно-то всё время продвигаться вперёд. Помимо всего этого, он не мог не признать, что она занимает центральное место в его сознании. Она была последним образом в жизни, с которым он прощался, отходя ко сну, и первым, кого он встречал, когда просыпался. И в течение дня она практически не покидала его воображение. Едва только он удостаивался возможности видеть её воочию, как сердце его начинало трепетать, вторя меланхоличным мелодиям, словно эхо. Весь его мир уже не был прежним миром одиночества, страданий и смятения: в него вторгся свежий бриз, наполнив влагой жизни. Если это не была любовь, то что же тогда?!
В течение двух прошедших месяцев он каждый вечер появлялся на улице Ибн Зейдун, медленно пересекал её, глядя на балкон, чтобы встретиться глазами с ней. Затем они обменивались улыбками, достойными двух коллег, что казалось случайностью в начале, но затем стало повторяться, как будто намеренно. И каждый раз, как он приходил сюда, то обнаруживал её сидящей на балконе с книгой или смотрящей по сторонам. Он убедился, что она поджидала его. Если бы она хотела стереть эту мысль из его головы, ей бы просто нужно было избегать появляться вечерами на балконе по нескольку минут. Но что она думала о его появлении, улыбке и приветствии?! Но не надо спешки. Наши инстинкты нас не подводят. Оба они хотели встречать друг друга, что привело его в восторг, пьянило радостью и ощущением ценности жизни, до того не испытанной. Однако вся эта радость была омрачена тревогой, да и как могло быть иначе, если он до сих пор не определил, по какому пути идти? Поток подхватил и унёс его, и ему пришлось уступить, не зная, ни куда его занесёт, ни где его ждёт спокойная пристань!
Разум подсказывал ему быть осмотрительным, но радость жизни захлестнула его, и он захмелел от счастья. Рияд говорил ему: «Действуй. Это твой шанс». С тех пор, как сам Рияд стал носить на пальце обручальное кольцо и говорить о свадьбе так, как будто это была первая и последняя цель человека в жизни, он бахвалился тем, что испытает на себе этот уникальный опыт без всякого страха, ибо тогда он сможет по-новому, более правильно понять жизнь, что даст ему возможность начать писать рассказы о супружеской жизни, о детях... «Разве это не есть жизнь, философ, парящий по волнам жизни?» Камаль дал ему уклончивый ответ: «Сегодня ты стоишь по другую сторону, и ты самый последний из тех, кто может вынести правильное решение. Я буду скучать по твоим искренним советам».
С другой стороны любовь представлялась ему диктатором, а политическая жизнь в Египте научила его ненавидеть диктатуру всем сердцем. В доме тётушки Джалилы он дарил Атийе своё тело, а потом быстро забирал его назад, как будто ничего и не было. Но эта девушка, защищаемая скромностью, будет довольна лишь тогда, когда навсегда завладеет и его духом, и телом. Значит, его лозунгом отныне будет ожесточённая ежедневная борьба за кусок хлеба для содержания семьи и детей – причудливая судьба, превращающая жизнь, полную величественных дел, в простое средство «заработка». Индийский нищий отшельник может быть дураком или безумцем, однако он в тысячу раз мудрее того, кто по уши поглощён тем, чтобы зарабатывать на хлеб насущный.
«Наслаждайся любовью, которой тебе так не хватало и по которой ты тосковал... Вот она – оживает в твоём сердце, однако несёт за собой столько проблем!»
Рияд говорил ему:
- Разумно ли, что ты любишь её и можешь жениться, но затем возьмёшь и удержишься от этого?
И Камаль ответил ему, что он любит её, но не любит сам брак!
Друг запротестовал:
- Любовь примиряет нас с браком, и если ты не любишь брак, как утверждаешь, то и саму девушку тоже не любишь!
Камаль настойчиво ответил:
- Нет, я люблю её, но ненавижу брак!
Рияд сказал:
- Наверное, ты боишься ответственности.
Камаль резко возразил:
- Я и так несу на себе ответственность и дома, и на работе, и ты сам не потянешь даже части её.
Рияд заявил:
- А ты ещё больший эгоист, чем я думал.
Камаль язвительно заметил:
- А что заставляет человека вступить в брак, если не явный или скрытый эгоизм?
Рияд улыбнулся:
- Ты, видимо, болен. Сходи к психологу, может, он всё это проанализирует.
Камаль ответил:
- Забавно, что название моей будущей статьи в журнале «Аль-Фикр» – «Как анализировать себя».
Рияд сказал:
- Признаю, ты озадачил меня.
Камаль ответил:
- Я и сам себя всегда озадачиваю.
Однажды, когда он по своему обыкновению шёл по улице Ибн Зейдун, столкнулся по пути с матерью своей возлюбленной, направлявшейся домой: он с первого же взгляда узнал её, хотя не видел лет семнадцать, по крайней мере.
Она больше не была той «госпожой», знакомой ему прежде. Она самым печальным образом увяла, и тревоги состарили её раньше времени. Невозможно было представить, что эта худая снующая туда-сюда женщина была той самой госпожой, что горделиво расхаживала по саду особняка, и была верхом красоты и совершенства...
Несмотря на всё это, формой головы она напомнила ему Аиду, и вид её поразил его. К счастью, он уже успел обменяться улыбкой с Будур до того, как увидел её мать, иначе он просто не смог бы выдавить из себя улыбку. Сам не зная как, он вспомнил Аишу! Вспомнил, как этим утром она была вне себя от раздражения, повсюду ища свой зубной протез, забыв, куда положила его накануне перед сном. А позавчера он видел Будур, стоявшую на балконе вопреки привычке, и ему стало понятно, что она собирается выйти из дома!.. Он спросил себя: «Выйдет ли она одна?» Но она тут же скрылась, и он медленно и задумчиво продолжил свой путь. И правда, если бы она вышла из дома одна, то подошла бы к нему. Возможно, такой опьяняющий триумф смоет унижение, от которого он пострадал столько лет назад!.. Но поступила бы так Аида, даже если бы сама луна раскололась на части?!
Когда он уже достиг середины улицы, обернулся назад и увидел, что она приближается к нему... одна!.. Ему казалось, что стук его сердца был настолько громким, что его могли слышать соседи. Он тут же ощутил, насколько серьёзна складывающаяся ситуация. Часть его души даже призывала его к бегству! Все предыдущие улыбки, которыми они обменивались, были невинной игрой чувств, зато эта встреча не будет иметь себе равных по значимости! Она будет ответственной, серьёзной и требующей решительного выбора. И если бы он сейчас сбежал, то у него было бы больше времени для размышлений! Однако он не сбежал и продолжал неторопливо двигаться, словно одурманенный, пока она не догнала его на повороте в сторону улицы Аль-Джалаль. Когда он обернулся, их глаза встретились, и они обменялись улыбкой. Он сказал:
- Добрый вечер...
- Добрый вечер...
Ощущая, что ситуация становится ещё более серьёзной, он спросил:
- Куда направляетесь?
- К одной подруге. Вот в этой стороне...
И она указала рукой на улицу королевы Назли, и он безрассудно спросил:
- Я тоже туда иду. Позволите ли вы мне проводить вас?
Скрывая улыбку, она сказала:
- Пожалуйста...
Они пошли рядом бок о бок. Она надела это красивое платье не для того, чтобы встретиться с подругой, а чтобы увидеться с ним. Оно предназначалось для него, и сердце его восприняло это с нежностью и страстью. Но как ему следует поступить? Наверное, ей надоело его бездействие, и она сама пришла, чтобы подготовить ему такую благоприятную возможность, и либо он воспользуется ей из уважения к девушке, либо проигнорирует, тем самым потеряв её навсегда. Всего одно слово может преобразовать всю его жизнь или заточит его в темницу, из-за чего он будет сожалеть всю оставшуюся жизнь. Так он сам невольно завёл себя в тупик. Они всё шли, а она, видимо, выжидала. Она казалась отзывчивой, словно вовсе и не была одной из Шаддадов. Да уж, она ни в чём не была похожа на Шаддадов. Шаддадов больше не было, и время их вышло.
«Та, что сейчас идёт рядом с тобой, просто одна из тех девушек, которым не повезло».
Она повернулась к нему и с мягкой улыбкой сказала:
- Было приятно повидать вас!..
- Спасибо!
И что дальше? Кажется, она ждёт какого-то нового шага с его стороны. Они уже приближаются к концу улицы, и ему пора решиться: либо неловкость, либо прощание. Может быть, она совсем не представляет себе, что они могут вот так просто расстаться, не сказав друг другу ни единого слова. Через несколько шагов будет развилка. Камаль знал о том болезненном чувстве разочарования, которое постигнет её, но язык его отказывался говорить. Или же ему заговорить, и тогда будь что будет?! Она остановилась и смущённо улыбнулась, как будто говоря: «Пришло нам время расстаться». Его волнение достигло предела. Она протянула ему руку, и он взял её своей рукой. За весь этот решительный миг он не проронил ни слова, затем выдавил:
- До свидания!..
Она отдёрнула руку и свернула на боковую улочку. Он чуть не позвал её. Её уход, смешанный с разочарованием и замешательством, был сущим невыносимым кошмаром.
«Кому, как не тебе быть мастером по части таких вот жалких ситуаций?»
Язык же его был скован. Тогда к чему было преследовать её все эти два месяца?
«Говорит ли то, что ты отталкиваешь её, когда она сама пришла к тебе, о твоём плохом вкусе? Разве милосердно обращаться с ней так же, как в своё время с её сестрой? Тем более, что ты её любишь?! Проведёт ли она такую же ночь, что и ты когда-то давно, словно горящая жаровня, освещающая мрачное прошлое и его тлеющую боль?!»
Камаль продолжал идти, задаваясь вопросом: хочет ли он на самом деле оставаться холостяком, чтобы быть философом или зовёт на помощь философию, чтобы оставаться холостым?
Рияд сказал ему:
- Невозможно поверить, что ты так поступил. Ты ещё будешь жалеть!
Да, в это и правда невозможно поверить, но сожалеет ли он? Рияд заявил:
- Как ты мог так легко порвать с ней, когда ты сам говорил о ней так, словно она девушка твоей мечты?
Но она не была девушкой его мечты... Девушка его мечты никогда бы не пришла к нему.
И вот совсем недавно Рияд также заметил:
- Тебе тридцать шесть, и скоро будет уже тридцать семь. После этого ты уже не годишься для брака. Камаль был возмущён его словами. На него нашло уныние...
46
Карима в свадебном платье приехала в Суккарийю в экипаже вместе с родителями и братом. Их встретили Ибрахим Шаукат, Хадиджа, Ахмад и его жена Сусан Хаммад, а также Камаль. О свадебном торжестве напоминали лишь букеты из роз, украшавшие зал. В мужской гостиной было полно бородатых молодых людей, центральное место среди которых занимал шейх Али Аль-Мануфи. И хотя прошло уже полтора года с момента кончины господина Ахмада, Амина не появилась на свадьбе, обещав прийти поздравить молодых позже. Аиша же, когда Хадиджа пригласила её на это скромное мероприятие, удивлённо покачала головой и нервно ответила:
- Я посещаю лишь похороны!
Хадиджу обидели её слова, однако она уже привыкла проявлять образцовую кротость в отношениях с сестрой.
Второй этаж дома в Суккарийе был во второй раз украшен приданым невесты. Ясин подготовил для своей дочери всё, что положено, продав последнее, чем владел, за исключением дома в Каср аш-Шаук. Карима казалась воплощением красоты, напоминая мать в расцвете молодости, особенно по тёплому взгляду её глаз. Лишь в последнюю неделю октября она достигла брачного возраста. Хадиджа, как и следует матери жениха, казалась счастливой. Воспользовавшись той возможностью, что она на минуту осталась наедине с Камалем, она склонилась к нему и сказала ему на ухо:
- В любом случае, она дочь Ясина. И как бы то ни было, она в тысячу раз лучше, чем невестка-дочь типографского наборщика!
Небольшой фуршетный стол был установлен в столовой для семьи, и ещё один – во дворе для бородатых гостей Абдуль Мунима, который ничем не отличался от них, поскольку тоже отпустил бороду, так что однажды Хадиджа даже заметила ему:
- Религия это прекрасно, но зачем же отращивать бороду, которая делает тебя похожим на Мухаммада Аль-Аджами, продавца кускуса?!
Члены семьи уселись в гостиной, за исключением Абдуль Мунима, который был со своими друзьями, и Ахмада, что вместе с ним некоторое время вышел приветствовать гостей, а затем вернулся в гостиную, присоединившись к родным со словами:
- Мужская гостиная стала такой, как тысячу лет назад!
Камаль спросил его:
- О чём они говорят?
- О битве в Аль-Аламайне. Аж стены гостиной дрожат от звука их голосов.
- И как они реагируют на победу англичан?
- С яростью, разумеется. Они же враги англичан и заодно русских. Они так и жениха не пожалеют даже в его первую брачную ночь...
Ясин сидел рядом с Занубой. В своём наряде она казалась моложе лет на десять. Ясин сказал:
- Пусть все они перегрызут друг друга, но вдали от нас. Господь наш сжалился над нами, не сделав Египет полем боя...
Хадиджа с улыбкой заметила:
- Ты, видимо, желаешь мира, чтобы делать всё, что пожелаешь!
Она бросила на Занубу хитрый взгляд, так что все засмеялись. За эти несколько последних дней пошёл слух, что Ясин заигрывал с новой жиличкой в их доме, и что Зануба поймала её с поличным или почти поймала, и не переставая травила её до тех пор, пока не вынудила освободить квартиру. Ясин, принимая смущённый вид, сказал:
- Как я могу делать всё, что пожелаю, когда мой дом управляется по законам военного времени?!
Зануба возмущённо сказала ему:
- И тебе не стыдно перед дочерью?
Ясин умоляюще ответил:
- Я невиновен, а бедную соседку несправедливо обвинять!
- Это я-то несправедливо обвиняю её?! Это меня застали с поличным, и это я стучала посреди ночи в её квартиру, а затем извинилась, что ошиблась дверью в темноте! А? Ты сорок лет живёшь в этом доме, и всё ещё не знаешь, где твоя квартира?!
Разразился хохот, пока Хадиджа не заметила ироническим тоном:
- Да уж, в темноте он часто ошибается!
- Как и при свете дня...
Тут Ибрахим Шаукат обратился к Ридвану:
- А ты, Ридван, как ладишь с Мухаммадом-эфенди Хасаном?
Ясин поправил его:
- С Мухаммадом-эфенди подонком!
Ридван сердито ответил:
- Он наслаждается наследством моего деда, которое перешло к матери!
Ясин запротестовал:
- Наследство это значительное, однако всякий раз, как Ридван приходит к матери за денежной помощью и прочим, этот бессовестный принимается требовать от него отчёта в расходах!
Хадиджа сказала Ридвану:
- У неё нет никого, кроме тебя, и тебе лучше всего наслаждаться её богатством пока она жива..., а потом...
Она добавила:
- А потом, тебе пришло время жениться, не так ли?
Ридван вяло засмеялся и ответил:
- Только вслед за дядей Камалем!
- Я уже разочаровалась в твоём дяде Камале, и тебе не следует брать с него пример...
Камаль в раздражении слушал, что говорили о нём, хотя на лице его это никак не отражалось. Она разочаровалась в нём, и он тоже разочаровался в самом себе. Он прекратил ходить на улицу Ибн Зейдун, признав тем самым свою вину, хотя и продолжал стоять на трамвайной остановке, чтобы увидеть её на балконе оттуда, где его невозможно было заметить. Он не мог противостоять желанию видеть её, и не мог отрицать то, что любил её или игнорировать своё отвращение или страх к браку! Рияд даже сказал ему: «Ты болен и отказываешься лечиться!..»
Ахмад Шаукат многозначительным тоном спросил Ридвана:
- Стал бы Мухаммад Хасан требовать с тебя отчёта, если бы партия саадистов была у власти?
Ридван злобно рассмеялся и ответил:
- Не он один сейчас требует с меня отчёта. Но подождите, это дело нескольких дней или недель.
Сусан Хаммад спросила его:
- Вы считаете, что дни «Вафда» сочтены, как предполагают её противники?
- Дни её зависят от желания англичан. Но в любом случае, война не будет длиться вечно... Затем придёт время давать отчёт!
С видимой серьёзностью Сусан сказала:
- В первую очередь ответственность за эту трагедию лежит на тех, кто помог фашистам нанести англичанам удар в спину...
Хадиджа глядела на Сусан насмешливо и критически, удивляясь тому, что она ведёт разговор как мужчина, и, не сдержавшись, заявила:
- Предполагалось, что у нас тут свадьба. Говорите лучше о чём-то более подходящем!
Сусан замолчала, чтобы избежать столкновений, а Ахмад и Камаль обменялись улыбками и понимающим взглядом. Ибрахим Шаукат засмеялся:
- Оправданием им служит то, что эта свадьба уже не из тех, что бывали раньше в нашей семье. Да помилует Аллах господина Ахмада и предоставит ему в раю просторное местечко...
Ясин грустно сказал:
- Я женился целых три раза, но у меня никогда не было торжественной процессии с проводами невесты в дом жениха!
Зануба с едким сарказмом заметила:
- О себе ты помнишь, а о дочери забываешь?
Ясин засмеялся:
- Устроим свадебную процессию и в четвёртый раз, Иншалла...
Зануба насмешливо сказала:
- Отложи это до тех пор, пока не женится Ридван!
Ридван рассердился, но не вымолвил ни слова. «Будьте вы все прокляты вместе с браком заодно. Разве не понимаете, что я никогда не женюсь! Я убью любого, кто заведёт со мной разговор на эту проклятую тему».
После непродолжительного молчания Ясин сказал:
- Хотел бы я остаться в женской гостиной, чтобы не присутствовать среди тех бородачей, которые пугают меня!
Зануба поняла, на что он намекает:
- Если бы они знали о твоём поведении, то побили бы тебя камнями!
Ахмад насмешливо сказал:
- Их бороды попадут в праздничные яства и разразится бой. По душе ли моему дяде Камалю «Братья»?
Камаль с улыбкой ответил:
- По крайней мере, только один из них!
Сусан повернулась к невесте и любезно спросила её:
- А что думает Карима о бороде своего мужа?
Карима скрыла лёгкий смешок, опустив голову в свадебном венце, и не стала говорить. Вместо неё ответила Зануба:
- Немногие молодые люди столько же благочестивы, как Абдуль Муним...
Хадиджа сказала:
- Мне нравится его набожность. Эта черта – в крови у нашего семейства. Но мне не нравится его борода...
Ибрахим Шаукат засмеялся:
- Признаюсь, оба моих сына – и верующий, и еретик – оба одинаково сумасшедшие!
Ясин расхохотался во всю силу своих мощных лёгких и добавил:
- Безумие – ещё одна черта, что в крови у нашего семейства!
Хадиджа протестующе поглядела на него, но Ясин, не дав ей сказать ни слова, попытался скрасить сказанное им с помощью юмора:
- Я имею в виду, что я сам сумасшедший, и полагаю, Камаль тоже. Если хочешь, то я один такой безумец!
- Это уж точно, и без преувеличений.
- Разумно ли, чтобы человек сам обрекал себя на безбрачие, чтобы полностью отдаваться чтению и писательству?
- Он рано или поздно женится, и будет разумнее всех.
Ридван спросил Камаля:
- Почему ты не женишься, дядя? Я хочу, по крайней мере, знать какие у тебя есть возражения, чтобы применить их в свою защиту, если возникнет необходимость!
Ясин сказал ему:
- Ты намерен бойкотировать брак? Я не позволю этого, пока я жив. Я подожду, пока твоя партия вернётся снова к власти, а уж затем можешь устроить превосходную политическую свадьбу!
Камаль ответил ему:
- Если у тебя нет препятствий, то женись сразу...
«До чего он красивый юноша! Он отменный кандидат и с точки зрения своего положения, и своего богатства! Если бы Аида в своё время увидела его, то влюбилась бы в него, а если бы Будур бросила на него мимолётный взгляд, она бы страстно увлеклась им».
Он же сам ходил вокруг да около, пока весь остальной мир делал шаг вперёд, и не переставая спрашивал себя: жениться ему или нет?! Жизнь казалась ему мрачным оцепенением, не благоприятным, но и не утерянным шансом. Любовь была трудной, смешанной с ссорами и мучениями. Если бы она только вышла замуж за кого-то другого! Тогда он бы избавился от своего замешательства и мучений!
Тут в гостиную вошёл Абдуль Муним, на лице которого прежде всего выделялась борода, и сказал:
- Прошу к фуршетному столу. Наше торжество сегодня ограничивается праздником живота...
47
Примерно в десять часов утра в пятницу Камаль брёл по улице Фуада Первого, пробираясь сквозь толпу пешеходов, мужчин и женщин. Погода была мягкой, что характерно для большей части ноября. Ходьба пешком была соблазном для него: он уже привык облегчать изоляцию своего сердца, незаметно затесавшись в толпу народа в выходной. Он ходил бесцельно, развлекаясь тем, что рассматривал людей и предметы вокруг. По дороге ему не раз попадались его младшие ученики, которые салютовали ему в знак приветствия, на что он не менее любезно отвечал.
До чего же много у него учеников!.. Были среди них те, кто уже получил должность и работал, были и такие, которые до сих пор учились в университете, однако большая часть их была либо в начальной, либо в средней школе. Немало он отдал науке и просвещению: целых четырнадцать лет.
Его традиционный облик не претерпел изменений: элегантный костюм, начищенные до блеска ботинки, прямо нахлобученная феска, очки в золотой оправе и густые усы. Впрочем, и гражданская служба шестого класса за эти четырнадцать лет тоже не изменилась, несмотря на распускаемые слухи о том, что «Вафд» подумывает о том, чтобы по справедливости поступить с этими угнетёнными служащими. Была в нём лишь одна перемена: его голова, начавшая седеть на висках.
Камаль был счастлив от того, что ученики, у которых он пользовался любовью и уважением, приветствуют его: такого положения не добивался ещё ни один учитель. Лишь он удостоился такой чести, несмотря на свою огромную голову и крупный нос, а также несмотря на царившие в эти дни шаловство и норов школьников!
Когда ноги сами привели его к перекрёстку улиц Имад Ад-Дин и Фуада Первого, он вдруг столкнулся лицом к лицу с Будур! Сердце его застучало так, словно объявили воздушную тревогу, и лицо его на миг сковало, будто параличом. Затем он улыбнулся в попытке избежать неловкого момента. Однако она отвела от него глаза, притворившись, что не заметила его, и не смягчая мышц лица, наконец промелькнула мимо. Тут-то он и заметил, что она держит под руку юношу, который сопровождал её!
Камаль остановился и проводил её глазами: всё верно, это была Будур в своём изящном чёрном пальто. А её компаньон был не менее элегантен, чем она. Ему, по всей видимости, нет ещё и тридцати. Потрясённый такой неожиданностью, Камаль попытался взять себя в руки и с интересом спросил себя: «Кто бы это мог быть?.. Это не её брат, и не влюблённый поклонник, поскольку поклонники не высказывают открыто свои чувства в пятницу утром на улице Фуада Первого. Неужели это... ?! Несколько минут сердце всё так же колотилось в страхе. Затем он без колебаний последовал за ними, не сводя глаз. Его внимание было настолько сосредоточено на них двоих, что он даже ощутил, как у него повысились температура и давление, а стук сердца напоминал объявление о смерти. Он увидел, что они остановились перед местной ярмаркой, где были выставлены сумки и чемоданы, и неторопливо приблизился к ним, устремив взгляд на правую руку девушки, пока не заметил на её пальце золотое кольцо! Его обожгло горячее чувство глубокой боли.
Прошло четыре месяца с того памятного инцидента на улице Ибн Зайдун. Неужели этот юноша поджидал его в конце улицы, чтобы занять его место? Но тут нечему удивляться: четыре месяца это слишком длинный срок, когда весь мир может перевернуться с ног на голову. Он встал у магазина игрушек на небольшом расстоянии от них, наблюдая за ними незаметно, сделав вид, что разглядывает какую-то игрушку. Сегодня она казалась даже красивее, чем когда-либо раньше, словно невеста в полном смысле этого слова! Однако откуда весь этот чёрный цвет в её одежде?.. Чёрное пальто – вещь вполне привычная, даже элегантная, но при чём тогда такое же чёрное платье? Дань моде или траур?... Неужели её мать скончалась?.. В его привычку не входило чтение газетных сообщений о смерти, но какое это имело отношение к нему? То, что на самом деле интересовало его, так это то, что страница под названием Будур перевёрнута в книге его жизни. С Будур покончено. Теперь он узнал ответ на будораживший его вопрос: «Жениться или нет?» Ответ на него был предрешён!.. Теперь он может поздравить себя с душевным спокойствием, пришедшим к нему после всего этого замешательства и мучений!.. Как же он хотел, чтобы она вышла замуж, чтобы избавила его от этих страданий – и вот она уже замужем, а значит, он может поздравить себя с избавлением от мук! Ему казалось, что когда человека убивают, он испытывает то же чувство, что и он сам в подобной ситуации. Двери жизни закрылись прямо перед его носом; его же выставили вон. Он увидел, как они повернули обратно и направляются в его сторону, затем они спокойно прошли мимо. Он следил за ними глазами и даже хотел отправиться вслед, но отказался от этой затеи с видимым раздражением, и остался стоять перед витриной магазина игрушек, глядя и не видя ничего перед собой. Ещё раз он посмотрел им вслед, словно на прощание. Она удалялась, не останавливаясь, то скрываясь среди прохожих, то вновь появляясь. Показывалась она то с одной стороны, то с другой. Каждая струна его сердца еле слышно произносила: «Прощай». В душу его проникло мучительное чувство, сопровождаемое грустной мелодией, что уже не была новой для него. Он вспомнил похожее состояние в далёком прошлом, пробудившее в душе целый поток воспоминаний, слитых с ним, словно таинственная мелодия, вызывавшая боль, но вместе с тем не лишённая приглушённого лёгкого удовольствия! В едином чувстве боль смешивалась с удовольствием, словно день и ночь, которые встречались друг с другом на рассвете.
Затем она исчезла из виду, даже может быть навсегда, как когда-то её сестра. Он обнаружил, что задаётся вопросом: интересно, кто её жених? Он не смог разглядеть его, хотя ему и очень хотелось это сделать. Он надеялся, что этот человек был чиновником и на ранг ниже учителя! Но что за ребяческие идеи? Это очень постыдно. А что касается боли, то ему бы следовало знать, ведь он испытал на собственном опыте, на собственной участи, что конец любой вещи – это смерть.
Он впервые обратил внимание на игрушки, выставленные на витрине прямо перед его глазами – до чего они были прелестны и хорошо расставлены. Тут были самые разнообразные игрушки, по которым сходят с ума дети: поезда, машинки, качели, музыкальные инструменты, домики и садики. Камаля тянуло к этой витрине со странной силой, бившей ключом в его измученной душе. Он пристально глядел на неё, не сводя глаз: в детстве ему не пришлось насладиться подобным игрушечным раем; так он и вырос, пряча в себе неутолимый инстинкт, но теперь уже слишком поздно было ублажать его. Что могли знать те, кто заявлял о том, что счастье в детстве? И кто мог с уверенностью сказать, что он лично был счастливым ребёнком? Вот почему это неожиданное несчастное желание мечтать о возвращении детства было таким глупым, как та деревянная куколка-пупс, что играла в красивом воображаемом саду. Какое же глупое и одновременное грустное желание! По своей природе, по-видимому, дети были невыносимыми существами, а может быть, это единственная профессия, где он мог работать, и которая научила его взаимопониманию и наставлению их. Но какой была бы его жизнь, если бы он вернулся снова в детство, при этом сохраняя свой взрослый ум и память? Он снова бы играл в саду на крыше дома с сердцем, наполненным воспоминаниями об Аиде, или пошёл бы в Аббасийю 1914 года, где увидел бы, как она играет в саду, зная при этом о ней то, что знал, когда повстречал её в 1924 году и после того! Или он шепелявым голосом заговорил бы с отцом и рассказал бы ему о войне, которая разразится в 1939 году, и что он умрёт вслед за одним из ночных воздушных налётов на город! Какие же глупые мысли! Но в любом случае они были лучше, чем сосредотачиваться на этом новом разочаровании, с которым он столкнулся на улице Фуада Первого, и лучше, чем размышления о Будур и её женихе, и о его собственном отношении к ней. Наверное, он допустил ошибку в прошлом, и подсознательно искупал её. Но какую ошибку? Когда и где он совершил её? Наверное, это случайно обронённое им слово или неловкая ситуация; либо то, либо другое были повинны в его мучениях.
Ему нужно познать самого себя, чтобы легко избавиться от боли, ведь борьба ещё не окончена, а капитуляции не было, да и не должно быть. Возможно, это и было причиной его адской нерешительности, которая заставила его грызть ногти, пока Будур прогуливалась под руку со своим женихом! Ему нужно дважды подумать об этом мучении, скрывавшем внутри себя непостижимое наслаждение. Разве он уже не испытал его когда-то давно в пустынной Аббасийе, когда глядел на свет, исходящий из комнаты новобрачных? И была ли его нерешительность с Будур уловкой, чтобы поставить себя в аналогичную ситуацию и возродить былые чувства, пережить и страдания и боль одновременно?! Лучше всего для него было познать себя, прежде чем он возьмёт в руки перо, чтобы писать о Боге, духе и материи. Познать свою индивидуальность, Камаля-эфенди ибн Ахмада. Нет, Камаля ибн Ахмада, нет, просто Камаля, дабы ему удалось создать себя заново. Значит, следует прямо сегодня вечером начать пересматривать свой дневник воспоминаний, чтобы получше рассмотреть прошлое. Да, это будет бессонная ночь, но не первая в своём роде. У него накопилась уже целая такая коллекция, которую можно сложить в единое сочинение под названием «Ночи без сна». Он не может сказать, что жизнь его прошла напрасно: в конце концов, от него останутся кости, из которых будущие поколения могут смастерить себе игрушки!..
Будур же исчезла из его жизни навсегда. До чего же грустная истина, похожая на похоронный марш! От неё не осталось ни одного нежного воспоминания, объятия или поцелуя, даже прикосновения или тёплого слова в его адрес. Но он больше не боялся бессонницы. Раньше он сталкивался с ней в одиночку, а сегодня у него было бесчисленное множество способов занять и свой ум, и своё сердце. Позже он отправится к Атийе в новое заведение на улице Мухаммада Али, и вместе они продолжат свой бесконечный разговор. В прошлый раз он заявил ей заплетающимся от выпитого алкоголя языком:
- Насколько же мы подходим друг другу!
С покорной иронией она сказала:
- Какой же ты милый, когда пьян!..
Он продолжил:
- Какими бы счастливыми супругами мы были, если бы поженились!..
Она нахмурилась:
- Не издевайся надо мной. Я была дамой во всех отношениях...
- Да, да. Ты приятнее, чем спелый фрукт в самом соку!..
Она насмешливо ущипнула его и сказала:
- Это ты так говоришь, но если я попрошу у тебя хоть на один риал больше, ты сбежишь!
- То, что между нами, превыше денег!
Она с каким-то протестом поглядела на него и заметила:
- Но у меня есть двое детей, которым нужны деньги, а не то, что между нами!
Его опьянение и грусть достигли апогея, и он насмешливо сказал:
- Я подумываю о покаянии, аналогичном тому, что сделала мадам Джалила. И когда я выберу путь суфия, то оставлю тебе всё своё состояние!
Она засмеялась:
- Если ты покаешься, то скажи – конец нашим отношениям...
Он тоже громко рассмеялся и сказал:
- Покаяние ещё не вредило таким, как ты!
Это было его прибежищем при бессоннице! Тут он почувствовал, что слишком уж долго стоит перед витриной магазина игрушек, отвернулся и пошёл прочь...
48
Халу, хозяина бара «Звезда», спросил:
- Это правда, дорогой мой, что они закроют все питейные заведения?
Ясин ответил ему с уверенностью в своих словах:
- Не приведи Господь этого, Халу! У депутатов есть обычай слишком много болтать при обсуждении бюджета, а у правительства есть обычай обещать рассмотреть пожелания депутатов при первой же возможности. И обычно такая возможность никогда не настаёт...
Члены компании Ясина в баре на улице Мухаммада Али соревновались друг с другом в представлении своих точек зрения. Начальник отдела кадров заявил:
- Они всю свою жизнь обещают выгнать англичан и открыть новый университет, а также расширить улицу Аль-Халидж. И что-нибудь из этих обещаний сбылось, а, Халу?
Старейший пенсионер ответил:
- Вероятно, депутат, который это предлагает, выпил смертельную дозу выпивки военного времени, и отомстил, внеся такое вот предложение...
Адвокат заметил:
- Как бы то ни было, это не затронет бары на улицах, которые посещают иностранцы. Так что, Халу, если такое и случится, ты можешь отдать свою долю какой-нибудь таверне или чему-либо ещё... Бар к бару, кабак к кабаку – как и здания, они поддерживают друг друга...
Начальник канцелярии Министерства вакфов сказал:
- Если бы англичане двинули свои танки на дворец Абидин из-за такого банальной дела, как возвращение к власти Ан-Наххаса, то неужели вы полагаете, что они промолчат в случае закрытия баров?!
Помимо компании Ясина в комнате был один человек из местных, а может из торговцев. Но несмотря на это, начальник канцелярии предложил смешать выпивку и пение:
- Давайте споём «Узник любви».
Халу вернулся на своё место за прилавком, и друзья затянули: «Узник любви! Какие унижения он терпит!» В нотках песни явно зазвучал хмельной дух, так что на лице торговца появилась саркастическая улыбка, однако песня не долго длилась. Ясин прекратил петь первым, и за ним последовали остальные. Свою роль продолжал играть один только начальник канцелярии. Последовавшую за тем тишину иногда прерывали только звуки причмокивания, смакования или хлопков в ладоши с требованием ещё одной рюмки или закуски. Тут вдруг Ясин сказал:
- Нет ли какого-нибудь способа, чтобы вызвать беременность?
Престарелый чиновник госслужбы запротестовал:
- Ты всё никак не перестанешь это спрашивать, всё время повторяешь!.. Потерпи ради Аллаха, брат мой!..
Начальник канцелярии Министерства вакфов сказал:
- Нет причин для беспокойства, Ясин-эфенди!... Ваша дочь непременно забеременеет!
Ясин, глупо улыбаясь, промолвил:
- Она красива, словно роза, украшение улицы Суккарийя, но она первая девушка в нашей семье, что после года брака все ещё не забеременела! Поэтому её мать так волнуется!
- И как видно, и отец тоже!
Ясин, снова глупо улыбаясь, ответил:
- Если уж жена беспокоится, то и муж тоже...
- Если бы человек помнил, насколько дети отвратительны, то возненавидел бы беременность!
- Если бы! Люди для того и женятся, чтобы иметь потомство...
- Вы правы! Если бы не дети, никто бы не мог вытерпеть супружескую жизнь...
Ясин выпил свою рюмку и продолжил:
- Я опасаюсь, что мой племянник придерживается этого же мнения...
- Некоторые мужчины порождают детей для того, чтобы вернуть себе немного утраченной свободы, пока их жёны занимаются детьми!
Ясин ответил на это:
- Увы! Женщина может кормить одного ребёнка и баюкать другого, но одновременно с этим таращить глаза на мужа с вопросом «Где ты был? Почему ты не дома в такой час?» И вместе с тем даже мудрецы не смогли изменить этот вселенский порядок.
- И что же помешало им?
- Их жёны! Они не дали им возможности поразмыслить над этим...
- Я уверен, Ясин-эфенди, что сын вашей дочери не сможет забыть услугу, оказанную ему вашим сыном при поступлении на госслужбу...
- Всё забывается...
Тут он засмеялся – выпивка ударила ему в голову – и сказал:
- К тому же мой сын сейчас не у власти!
- Ох! Кажется, и на этот раз «Вафд» сможет преуспеть...
Тут адвокат заговорил тоном проповедника:
- Если бы дела в Египте шли естественным ходом, то «Вафд» бы правил до скончания веков!..
Ясин засмеялся:
- Это было бы правильно, если бы мой сын не вышел из «Вафда»!
- Не забывайте о дорожном происшествии на улице Аль-Кассасин! Если бы король погиб тогда, то врагам «Вафда» пришёл бы конец!
- С королём всё в порядке!..
- Принц Мухаммад Али на всякий случай готов надеть свой парадный костюм! Он всю свою жизнь в ладу с «Вафдом»...
- Тот, кто сидит на троне – как бы его ни звали – враг «Вафда» в силу своей власти точно так же, как виски не сочетается со сладостями!
Ясин пьяно засмеялся:
- Наверное, вы правы. Тот, кто старше вас даже на день, умнее вас на целый год. Среди вас есть те, кто достиг уже старческого слабоумия, и те, кто ещё пока не достиг его!
- Да защитит тебя Господь, человек сорока семи лет!
- В любом случае, я вас моложе...
Тут он щёлкнул пальцами и, пьяно покачиваясь взад-вперёд, продолжил:
- Однако истинную жизнь не измерить в годах. Её нужно измерять только по количеству выпитого. Алкоголь весь выродился во время войны и по своему вкусу, и по ассортименту. Но хмель-то остался. Когда вы просыпаетесь утром, голова ваша трещит от боли, и глаза раскрываются только при помощи щипцов, а при отрыжке от вас пахнет спиртным. Но вот что я скажу вам – всё это ерунда по сравнению с тем удовольствием, что дарит опьянение. Возможно, брат спросит нас: «А как же здоровье?» Да уж, здоровье у меня уже не то, что раньше. Когда вам сорок семь лет, вы уже не такие, как когда-то, что указывает на то, что во время войны всё, кроме возраста, подорожало. У возраста же цены нет. Когда-то мужчина мог жениться и в шестьдесят, но в нашу уходящую эпоху даже сорокалетний просит медиков дать ему рецепт, укрепляющий силы. И во время медового месяца жених тоже может сесть в лужу!
- О, былые времена! Весь мир спрашивает: где они?
Струны хмеля ударили в голову Ясина и зазвучали в его голосе:
- Да, былые времена! Да помилует Аллах моего отца. Как же он бил меня, чтобы удержать от участия в кровавых событиях революции! Но тот, кого не испугали английские бомбы, не испугал и нагоняй отца! Мы, бывало, собирались в кофейне Ахмада Абдо обсудить участие в демонстрациях и закладке бомб...
- Опять вы зарядили старую пластинку! Скажите-ка мне, Ясин-эфенди, в годы борьбы вес у вас был такой же большой, как и сейчас?
- Даже больше. Но в пылу борьбы я был словно пчела, а в день великой битвы я шёл во главе всей демонстрации вместе с братом – первым мучеником националистического движения. Я слышал, как свистят пули, которые пронеслись рядом с ухом моего брата. Какие воспоминания! Если бы он прожил подольше, то по праву бы занял пост министра!
- Но только вместо него выжили вы!
- Да. Только я не смог стать министром, имея лишь аттестат начальной школы! Да и потом, когда мы участвовали в борьбе, то ждали смерти, а не высоких постов. Одни люди должны умирать, а другие – сесть в министерские кресла. На похоронной процессии моего брата шёл сам Саад Заглул, и лидер студентов представил меня ему. Это ещё одно знаменательное событие, о котором я помню!
- Но при всей вашей борьбе как вы смогли найти время, чтобы предаваться удовольствиям от вина и женщин?!
- Послушайте! Разве те солдаты, которые спят с женщинами прямо на улицах, не те же самые, которые разгромили Роммеля?!.. Бороться ещё не значит питать отвращение к веселью. Если бы вы знали, разумные люди, что алкоголь – это дух рыцарства, а воин и пьяница – братья!
- Разве Саад Заглул не сказал вам ни слова на похоронах вашего брата..?
Вместо Ясина ответил адвокат:
- Он сказал ему: «Лучше бы вы были мучеником, а не он!»
Они засмеялись, так как в таком состоянии сначала смеются, а потом уже спрашивают о причине смеха. Ясин тоже великодушно засмеялся вместе с ними, затем продолжил свой рассказ:
- Он этого не говорил. Он, да помилует его Господь, в отличие от вас, был очень вежливым человеком, и к тому же преуспевающим, а потому обладал широким кругозором. Он был политик, воин, писатель, философ и юрист. Одно его слово могло оживить и убить!
- Да смилуется над ним Аллах.
- И над всеми остальными. Покойники заслужили милости Божьей хотя бы потому, что умерли: даже проститутка, даже сутенёр, и мать, пославшая сына привести к ней любовника, что бросил её...
- Существует ли подобная мать?!
- На свете существует всё, что вы можете себе представить, и всё, что не можете!
- Разве она не нашла кого-нибудь другого, кроме собственного сына?
- А разве может кто-либо ещё лучше позаботиться о матери, чем её сын?! И потом, вы все родились на свет благодаря сексу!
- Законному сексу!
- Ну это только формальности. Истина-то одна. Я знал несчастных проституток, в постелях которых не было клиентов неделями и даже больше. Покажите мне хоть одну такую из ваших матерей, которая бы провела столько времени вдали от супруга!
- Я не знаю ни одного другого такого же народа, как египтяне, которые бы настолько увлекались рассуждениями о чести своих матерей!
- Мы не очень-то вежливый народ!
Ясин засмеялся:
- Время наказывало нас больше, чем необходимо. А всё, что преувеличено, становится собственной противоположностью. Поэтому мы и невоспитанные! Хотя в целом мы добродушны, несмотря на это. Как обычно, концом нашим будет покаяние!..
- Я вот – пенсионер, и до сих пор ещё не покаялся!
- Покаяние не годится для государственных чиновников. Да и к тому же вы не сделали ничего дурного. Вы пьёте по нескольку часов каждую ночь, и в том нет ничего плохого. Однажды вам запретит пить или болезнь, или врач, или даже и то, и другое, что по сути одно и то же. По своей природе мы слабы, и если бы не это, то мы бы не привыкли к вину и не смогли бы вытерпеть супружескую жизнь. С течением времени мы становимся всё слабее, но наши желания всё так же не знают предела. Увы, мы испытываем страдания, но потом снова напиваемся, и наши волосы седеют, явно выдавая скрываемый нами возраст. И вот какой-нибудь бессовестный тип преграждает вам однажды дорогу и говорит: «И не стыдно тебе преследовать женщину, когда у тебя уже седина в волосах?» Пресвят Аллах! Ему-то какое дело до того, молоды вы или стары, и женщину ли преследуете, или ослицу?! Иногда кажется, что все люди в сговоре с вашей женой против вас же. И впридачу ко всему прочему ещё и лихой флирт, и полицейский с дубинкой, да служанка, кокетливо разгуливающая по овощному рынку. Так вы оказываетесь в дурном мире, где кроме рюмки у вас нет друга. Затем приходят нанятые врачи и прямо и спокойно так говорят вам: «Не пейте!»
- И при этом вы отрицаете, что мы всем сердцем любим этот мир?
- Всем сердцем! Даже во зле есть добро. Даже в англичанах оно есть. Я однажды познакомился с ними вблизи. У меня были среди них друзья во время революции!
Адвокат воскликнул:
- И при этом вы боролись против них?.... Забыли?!
- Да... Да... Для всего есть своё время и место. Меня даже как-то заподозрили в шпионаже, если бы лидер студентов не поспешил мне на помощь в нужный момент и не сказал людям, кто я на самом деле. Затем они приветствовали меня. Всё это происходило в мечети Хусейна!
- Да здравствует Ясин!.. Да здравствует Ясин! Но что вы делали в мечети Хусейна?
- Ответьте. Это очень важный момент!..
Ясин засмеялся и сказал:
- Мы были там на пятничной молитве. Обычно мой отец брал нас с собой по пятницам в мечеть. Не верите? Спросите сами у тех, кто живёт рядом с мечетью Хусейна!..
- Вы молились, чтобы снискать расположение отца?
- Клянусь Богом. Не думайте так плохо о нас. Мы из религиозной семьи, каждый пьяница и развратник, но в конце концов всех нас ждёт покаяние!
Тут адвокат застонал:
- Давайте ещё немного споём?
Ясин опередил его и сказал:
- Вчера, когда я вышел из бара, напевая песенку, мне перегородил дорогу полицейский и предостерегающе закричал мне: «Эфенди!» Я спросил его: «Разве у меня нет права петь?» Он ответил: «После двенадцати ночи вопить во всё горло запрещено!» Я запротестовал: «Но я же пою!» И он резко сказал: «По закону пение и вопли одно и то же!» Я спросил: «А как же бомбы, которые взрываются после двенадцати ночи? Они не считаются за вопли и крики?» Он угрожающе предупредил: «По всей видимости, вы хотите провести ночь в полицейском участке?» Тогда я отошёл от него и сказал: «Нет уж, лучше я пойду спать домой!» Как мы можем быть цивилизованным народом, когда нами правят солдаты?! Дома тебя подстерегает жена, на работе в министерстве – начальник, и даже в могиле тебя ждут два ангела с дубинками...
Адвокат снова повторил:
- Давайте хоть немного насладимся пением...
Старик-пенсионер откашлялся и затянул:
Ещё узор из хны не высох на моих руках,
как благоверный мой взял ещё одну жену.
На другой день он привёл её домой
и огонь обжёг меня.
Вскоре все с диким энтузиазмом подхватили припев, и Ясина настолько обуял смех, что из глаз его даже потели слёзы…
49
Хадиджа часто ощущала себя одинокой. И хотя Ибрахим Шаукат – особенно после того, как его возраст стал приближаться к семидесяти годам – зимой стал проводить каждый день дома, он не мог рассеять её одиночества. Хлопоты по хозяйству не уменьшали этого чувства, даже больше – домашние заботы стали отнимать у неё меньше энергии и сил. Ей уже перевалило за сорок шесть, но она по-прежнему была бодрой, сильной и даже располнела. Хуже всего было то, что её обязанности как матери закончились тогда, когда обязанности тёщи, как казалось, ещё не начались и не начнутся. Одна из её невесток была её племянницей, а другая – работала, так что с ней она виделась только изредка и в особых случаях. С подавленным сердцем она беседовала с мужем, завернувшимся в плащ:
- Прошло больше года с момента их свадьбы, а мы так и не зажгли свечей для новорожденного!
Мужчина равнодушно пожал плечами без всяких комментариев, и она продолжала:
- Видимо, Абдуль Муним и Ахмад считают, что иметь потомство уже немодно, как и уважать родителей!
Муж с раздражением сказал:
- Успокойся. Они оба счастливы, и нам этого вполне достаточно.
Хадиджа резко спросила:
- Если невестка не беременит и не рожает, то какая тогда от неё польза?
- Видимо, твои сыновья расходятся во мнениях с тобой по этому вопросу!
- Они во всём разошлись со мной во мнениях. Все мои усилия и надежды были напрасны...
- Тебе грустно, что ты ещё не стала бабушкой?
Она ответила ещё более резко:
- Мне грустно за них, а не за себя!
- Абдуль Муним водил Кариму ко врачу, и тот предвещал, что всё будет хорошо...
- Бедный так много потратил, а в будущем потратит ещё больше. Сегодняшние невесты стали слишком дороги, как томаты и мясо!
Мужчина засмеялся, не комментируя её слова, и она продолжила:
- А что касается другой, то я прошу Божьей помощи с ней у нашего святого Мутавалли.
- Признайся, что язык у неё словно сотовый мёд!
- Это всё хитрости и плутовство. Чего ещё ожидать от дочери типографского рабочего?
- Побойся Аллаха, шейхиня!
- Интересно, когда наш «профессор» поведёт её ко врачу?
- Они оба отказываются идти!
- Разумеется. Она же работает. Откуда у неё время для беременности и рождения детей?
- Они оба счастливы, и в том нет сомнений.
- Работающая женщина не может быть хорошей женой. И он узнает об этом, когда будет уже поздно...
- Он же мужчина, и это нисколько не повредит ему...
- Во всём нашем квартале нет ни одного молодого человека, который был бы такой же безнадёжной потерей, как мои сыновья!
***
Когда и характер, и политическая ориентация Абдуль Мунима выкристаллизовались, он зарекомендовал себя и как способный чиновник, и как активный член «Братьев-мусульман». Когда шефство над их филиалом в квартале Гамалийя было передано ему, он был назначен их советником по юридическим вопросам, вносил свою долю в редактирование их журнала и иногда даже читал проповеди в местных мечетях.
Он устроил в своей квартире место собраний, где братья проводили всю ночь во главе со своим шейхом Али Аль-Мануфи. Молодой человек был особо ревностным и всегда искренне готовым отдать все свои силы, деньги и интеллект призыву к исламу. Как выражался его наставник, это был призыв, поддерживающий традиции предков, суннитским путём, суфийской истиной, политической группой, спортивной ассоциацией, научно-культурной лигой, экономической компанией и социальной мыслью. Шейх Али Аль-Мануфи также говорил:
- Изучение ислама и его заветов даёт исчерпывающий ответ на все проблемы людей как в этом мире, так и в будущей жизни. И те, кто полагает, что его учение ограничивается только духовной стороной или поклонением Богу без всего остального, ошибаются. Ислам – это вероучение, поклонение Богу, родина, национальность, религия, государство, духовность, Священная Книга и меч...
Один из присутствующих при этом молодых людей заметил:
- В это мы верим. Но мы застыли на месте. Нами управляет язычество с его законами, традициями и фигурами...
Шейх Али сказал:
- Необходимы призыв и проповедование, формирование ревностных приверженцев, а затем придёт этап проведения этих целей в жизнь...
- И сколько нам ждать?
- Будем ждать, пока не окончится война. Почва будет подготовлена к нашему призыву. Люди перестали доверять партиям, а когда настанет подходящее время для призыва, каждый член «Братьев» вооружится Кораном и оружием...
Тут подал свой мощный зычный голос Абдуль Муним:
- Давайте готовиться к длительной борьбе. Наш призыв обращён не к одному лишь Египту, а ко всем мусульманам в мире. И мы не добьёмся успеха, пока Египет и исламские страны не будут объединены по кораническим принципам. До тех пор мы не вложим наши мечи в ножны, пока не увидим, что Коран стал конституцией всех мусульман...
Шейх Али Аль-Мануфи сказал:
- Сообщу вам радостную весть: наш призыв распространяется, с Божьей помощью, повсюду. Сегодня у нас есть отделение даже в каждой деревне. Это призыв Аллаха, а Аллах не оставляет без поддержки тех, кто помогает Ему...
В то же самое время не менее горячий спор происходил на первом этаже того же дома, хотя и отличался по цели. Правда, здесь присутствовало не так много участников. Часто по ночам Ахмад и Сусан собирались с некоторыми друзьями, принадлежавшими к различным конфессиям и национальностям, по большей части из сферы журналистики. В тот вечер их посетил мастер Адли Карим. Он был в курсе теоретических споров, которые там проводились, и заявил им:
- Хорошо, что вы изучаете марксизм, но помните, что его исторический детерминизм это всего-навсего неизбежность, возникающая не из расположения звёзд на небе, а зависящая от воли и усилий человека. И наша первейшая обязанность заключается не в том, чтобы философствовать, а в том, чтобы повысить осведомлённость рабочего класса о его исторической роли, которую он призван сыграть ради спасения и себя, и всего мира...
Ахмад сказал:
- Мы переводим ценные книги по этой философии для образованной элиты, читаем вдохновляющие лекции для борющихся рабочих. Оба эти фактора незаменимы...
Мастер Адли Карим ответил:
- Однако развращённое и коррумпированное общество может преобразоваться только руками рабочих. Когда сознание рабочих наполнится новой верой, и весь народ станет единой волевой массой, нас не остановят ни варварские законы, ни пушки...
- Все мы верим в это, однако завоевание умов интеллигенции будет означать контроль над группой кандидатов в руководители и лидеры...
Тут Ахмад заявил:
- Профессор, я бы хотел добавить кое-что ещё: по опыту мне известно, что не так-то легко убедить образованных людей в том, что религия – это суеверие, а загробная жизнь – это заблуждение и усыпление народного сознания. Но высказывать простому народу подобные идеи опасно. Самое серьёзное обвинение, которое наши враги используют против нас – в том, что они клеймят нас вероотступниками и безбожниками...
- Наша первая задача состоит в том, чтобы бороться с попустительством, вялостью и покорностью. Покончить с религией же будет возможно только после политического освобождения, которое можно достичь только с помощью революции. В целом же, нищета сильнее веры, и всегда для нас мудрее всего будет обращаться к народу, говоря с ним на его языке...
Профессор посмотрел с улыбкой на Сусан:
- Вы верили в труд. Неужели брак убедил вас в ценности дискуссий?
Она понимала, что он дразнит её, однако серьёзно заметила:
- Мой муж выступает с лекциями перед рабочими в отдалённых предместьях и руинах. А я без устали распространяю листовки...
Ахмад удручённо заметил:
- Недостаток нашего движения в том, что оно привлекает в свои ряды многих неискренних оппортунистов, из тех, кто трудится только с целью получить вознаграждение или ради узкопартийных интересов!
Покачав своей крупной головой в знак явного презрения, господин Адли Карим сказал:
- Мне это хорошо известно, но также мне известно, что неверующие Омейяды унаследовали власть над исламским миром, и вместе с тем, они распространили его по всему древнему миру до самой Испании!! Так что мы вполне имеем право воспользоваться этими людьми. Но одновременно нам следует предостеречь их. Не забывайте, что время играет на нас, но при условии, что мы отдадим делу все свои силы и принесём себя в жертву....
- А как же «Братья-мусульмане», профессор?! Мы уже почувствовали опасность от них на своём пути!
- Я это не отрицаю, но они не так опасны, как вы себе представляете. Разве вы не видите, что они обращаются к народу на том же языке, что и мы, и говорят об исламском социализме? Даже реакционеры сочли необходимым позаимствовать наш лексикон. Если они опередят нас, совершив революцию, то воплотят некоторые из наших принципов, даже частично. Но они не остановят поступательное движение времени к неизбежной цели. И к тому же распространение знаний – это гарантия того, что мы выгоним их, как свет прогоняет летучих мышей!
***
Хадиджа следила за всеми проявлениями этой странной активности в её доме с удивлением, смешанным с раздражением и гневом. Однажды она даже заявила мужу:
- Я никогда ещё не видела домов, похожих на дома Абдуль Мунима и Ахмада. Может быть, они превратили их в кофейни без моего ведома. Не проходит ни единого вечера, чтобы улицу не заполнили бородатые гости или иностранцы, которые даже не являются мусульманами. Я ещё никогда не слышала ничего подобного...
Мужчина покачал головой и ответил:
- Значит, пришло тебе время услышать...
Она резко сказала:
- Даже их жалованья не хватит на весь тот кофе, что они подают своим гостям!..
- Они пожаловались тебе на нехватку денег?
- А люди? Что скажут люди, которые видят все эти толпы, которые входят и выходят?
- Каждый человек в своём доме хозяин...
Хадиджа фыркнула:
- Их нестихающие разговоры иногда доносятся даже до улицы...
- Ну и пусть доносятся до улицы или даже до неба!..
Она глубоко вздохнула и ударила ладонью о ладонь...
50
Вилла Абдуррахима-паши Исы в Хелуане была заполнена последней волной посетителей, что пришли попрощаться с ним перед его отъездом в святые земли Хиджаза для совершения хаджа...
- Хадж – моё стремление, которое я так давно питаю. Да проклята будет вся эта политика, которая удерживала меня от него год за годом. В моём возрасте человек уже должен думать о скорой встрече со своим Господом.
Али Мехран, помощник паши, поддакнул:
- Да проклята будет политика!
Паша задумчиво устремил свои блёклые глаза на Ридвана и Хилми и сказал:
- Говори о ней всё, что угодно, однако она сделала мне прекрасное одолжение, которое я никогда не забуду – отвлекла меня от одиночества. Старый холостяк как я нуждается в общении пусть даже и в аду!
Али Мехран игриво вскинул брови и произнёс:
- А как же мы, паша? Разве мы не выполняем свой долг, отвлекая вас?
- Это без сомнения, так. Но когда ты одинок, день тянется так же долго, как зимняя ночь. Человеку необходим товарищ. Я признаю, что женщина это важная необходимость. Сколько же я вспоминаю о своей матери в эти дни! Женщина необходима даже тому, кто не хочет её!
Ридван думал о разных посторонних вопросах, и вдруг спросил пашу:
- Предположим, что Ан-Наххас-паша потеряет власть. Не откажетесь ли вы тогда от своей поездки?!
Паша гневно отмахнулся и сказал:
- Пусть этот неудачник остаётся, по крайней мере, пока я не вернусь из хаджа!..
Затем, покачав головой, заметил:
- Все мы грешники, но хадж смывает грехи...
Хилми Иззат засмеялся:
- Вы, паша, верующий, и ваша вера многих сбивает с толку!
- Почему? Вера терпима. Один лишь лицемер утверждает о своей абсолютной безгрешности. Неразумно считать, что человек совершает грехи только тогда, когда его вера мертва. Да и потом – наши грехи больше похожи на невинные детские шалости!
Али Мехран, издав вздох облечения, сказал:
- Превосходные слова! Разрешите мне теперь откровенно заявить вам, что я часто чувствовал недоброе предзнаменование, когда вы заговаривали о своём решении отправиться в хадж! Я задавался вопросом: означает ли это покаяние?! И закончились ли для нас радости жизни?!
Паша расхохотался так, что туловище его затряслось:
- Ах ты, чёртово отродье! Вы и впрямь огорчитесь, если узнаете, что я покаялся?
Хилми застонал:
- Словно женщина, чей младенец убит прямо у неё на коленях!
Абдуррахим-паша снова засмеялся и сказал:
- Позор вам, бесстыжие! Если такой, как я, действительно захочет покаяться, он должен избегать красивых глаз и розовых щёк, а не усердно посещать могилу Пророка, мир ему и благословение...
Мехран злорадным тоном воскликнул:
- Вы едете в Хиджаз? А вы вообще знаете, что это такое? Знающие люди рассказали мне, что там вы будете словно просящий помощи у огня от зноя!
Хилми Иззат запротестовал:
- Может быть, это всё лживая пропаганда англичан? А есть во всём Хиджазе хотя бы одно ангельское лицо, подобное лицу Ридвана?!
Абдуррахим Иса воскликнул:
- Ни там, ни даже в раю!.. – затем, словно отойдя от этой темы... – Ах вы бесстыдные мальчишки, мы же обсуждали покаяние!
Али Мехран сказал:
- Не так быстро, паша. Вы однажды рассказали мне об одном суфии, что каялся семьдесят раз. Разве это не означает, что он семьдесят раз согрешил?
Ридван также заметил:
- Или сто?
Али Мехран ответил:
- Я доволен и семидесятью!
С сияющим от радости лицом паша спросил:
- А долго ли длится наша жизнь?
- Да продлит Господь наш вашу жизнь, паша. Успокойте нас и скажите, что это ваше первое покаяние!
- И последнее!
- Глупое бахвальство! Если вы провоцируете меня, то когда вы вернётесь, я буду встречать вас из хаджа с личиком, похожим на Луну в своей красоте, или даже с несколькими такими, и тогда посмотрим, что вы будете делать!
Паша улыбнулся:
- Результат будет таким же, как твоя физиономия. Ты дьявол, Мехран, дьявол, без которого человеку не обойтись...
- И спасибо Господу Богу за то...
Ридван и Хилми произнесли почти одновременно:
- Спасибо Господу...
Паша с гордостью и восторгом сказал:
- Вы мои милые друзья. Какая же жизнь без любви и дружбы? Жизнь прекрасна, и красота прекрасна, упоение музыкой прекрасно, прощение прекрасно. Вы молоды и потому смотрите на жизнь под особым углом. Жизнь же многому научит вас. Я люблю вас и люблю этот мир. Я посещу Дом Господа ради благодарности, просьбы о прощении и мольбы о наставлении на путь истинный...
Ридван улыбнулся его словам:
- До чего вы прекрасны! Вы так и источаете безмятежность...
Али Мехран лукаво сказал:
- Однако всего-лишь одно небольшое движение, и он будет источать кое-что совсем другое. Правда, паша? Вы учитель для целого поколения!
- А ты сам Иблис, сын старой карги! О Боже, если я когда-нибудь предстану на том свете для отчёта, я просто укажу на тебя, и этого будет достаточно!
- На меня?.. Вы несправедливы со мной, ей-Богу. Я всего-лишь ваш покорный слуга!
- Нет, ты дьявол...
- Но ведь без него человеку не обойтись?!
Паша засмеялся:
- Да, сводник...
- Я был и по-прежнему являюсь в вашей насыщенной жизни приятной мелодией, красивым личиком и постоянным счастьем. И наконец, не забудьте о моей молодости, ваше вероломное превосходительство!
Паша вздохнул со стоном:
- О молодость!.. О былые времена!.. О дети, почему вы так быстро растёте?!! Да славится и возвышается мудрость Твоя, о Господи!
Он прочитал строки из стихотворения:
Моё копьё не отклонялось от злорадства врага,
Ему подходили и утро, и вечер.
Мехран, подёрнув бровями, переспросил:
- От злорадства врага?! Нет уж, скажите лучше «От насмешек Мехрана»!
- Сукин ты сын, не порть нам настроение своей болтовнёй! Нельзя шутить, когда мы вспоминаем прекрасное былое время. Иногда слёзы лучше улыбок, они более гуманны и полны признательности. Вот послушайте ещё такое стихотворение:
Она отвергла меня, но том, о чём она не знала
Были седина и плешь.
- Что вы думаете о словах «то, о чём она не знала»?
Тут Мехран заговорил тоном продавца газет:
- Газеты «События», «Пирамиды», «Египтянин»...
Паша в отчаянии взмолился:
- Это не твоя вина, это...
- Ваша вина!
- Моя?.. Меня винить не в чем. Когда я познакомился с тобой, ты был развращён настолько, что тебе мог бы позавидовать сам Иблис. Но я не позволю тебе испортить атмосферу, созданную воспоминаниями. Вот послушайте ещё одно стихотворение:
Я был лишён молодости, когда был совсем юн.
Как ветка лишается листвы.
Мехран встревоженно спросил:
- Как ветка, паша?
Паша перевёл взгляд на Ридвана и Хилми, которых объял смех:
- Ваш друг словно труп, которого не трогает поэзия! Но скоро он пожалеет об этом, когда о каждом встреченном красавце будет говорить в прошедшем времени. – Тут он обратился к Мехрану. – А как же друзья прошлого, ты забыл их, сын старой карги?
- О, да сохранит их Аллах… Это были образцы красоты и жеманства...
- Что тебе известно о Шакире Сулеймане?
- Он был заместителем министра внутренних дел и салонной собачонкой у англичан, пока не вышел на пенсию раньше срока во время второго или третьего правительства Ан-Наххаса, точно не помню. Полагаю, что сейчас он удалился от мира и сидит у себя в Кум Хамаде...
- Какие чудесные были те дни! А как там Хамед Ан-Наджди?
- Ему не повезло больше всех остальных наших друзей! Он остался у разбитого корыта, и теперь по ночам обходит общественные уборные...
- Он был остроумным и обаятельным малым, но при этом азартным игроком и дебоширом. А Али Рафат?
- Благодаря «своим стараниям» он сумел стать членом совета директоров сразу в нескольких компаниях, но говорят, что его репутация стоила ему поста в правительстве!
- Не следует верить тому, что говорят люди. В правительство получили назначение те, чья слава распространилась далеко за пределами нашего королевства, но как я уже много раз указывал вам, обладание добродетелями для нас гораздо важнее, чем для других! Если хоть один из вас достигнет их, то его и попрекнуть будет не в чем. Мамлюки правили Египтом в течение многих поколений, и их потомки до сих пор пользуются всеми благами богатства и высокого положения. Однако что такое эти мамлюки?! Ничего! Раб, которым владеют! Я расскажу вам одну очень важную историю...
Паша некоторое время хранил молчание, словно собираясь с мыслями, потом сказал:
- Тогда я ещё был председателем суда. И к нам попало гражданское дело об оспариваемом наследстве. До рассмотрения дела кто-то познакомил меня с одним красивым юношей с лицом как у Ридвана, станом как у Хилми и..., – он указал на Мехрана..., – и изяществом этого пса в самом расцвете молодости!.. Некоторое время мы поддерживали дружбу, и я не знал, что у него есть одна тайна, пока не настал день рассмотрения дела, и он представлял одну из сторон! И что вы думаете, я сделал?
Ридван пробормотал:
- Ну и ситуация!
- Я дал себе отвод по этому делу без каких-либо колебаний!
Ридван и Хилми высказали восхищение, а Мехран возразил:
- И все его усилия, значит, пропали даром?!
Паша, не обратив внимания на замечание Мехрана, продолжал:
- Но это ещё не всё. Я порвал с ним из презрения к его скверному характеру. Да, если у человека отсутствует нравственность, он ничего не стоит. Не англичане самые умные люди. Французы и итальянцы умнее их, однако они господствуют благодаря своей морали, а значит, господствуют над всем миром! Вот почему я отвергаю банальную, низкопробную красоту.
Али Мехран со смехом спросил его:
- Я так понимаю, что вы держали меня при себе потому, что я обладаю нравственностью?
Отмахнувшись от него рукой, паша сказал:
- Нравственность может быть разной. От судьи требуется, чтобы он был добродетельным и справедливым, министр должен обладать чувством долга и ответственностью перед обществом, а друг – искренним и верным. А ты, без сомнения, буян и хам в большинстве случаев, однако честный и...
- Надеюсь, что лицо моё покрылось румянцем смущения!
- Аллах не налагает на душу больше того, что она может вынести!.. На самом деле мне довольно и того хорошего, что есть в тебе. И к тому же ты ещё муж и отец, а это ещё одна добродетель. Счастье могут по-настоящему ценить только те, которые страдают из-за тишины в доме. Поселившаяся в доме тишина – это одно из мучений в старости!
Ридван неодобрительно заметил:
- Я думал, что старость это любовь к покою и тишине.
- Представления молодых людей о старости – это заблуждение. Представления стариков о молодости – это сожаления. Скажи-ка мне, Ридван, что ты думаешь о браке?
Ридван нахмурился и ответил:
- Я вам уже говорил это раньше, паша.
- И нет надежды, что ты передумаешь?
- Не думаю.
- Почему?
Ридван немного поколебался и сказал:
- Удивительно, но я даже и не знаю. Но женщина кажется мне созданием, вызывающим отвращение!
В увядших глазах появился грустный взгляд:
- Какая жалость! Разве ты не видишь, что даже Мехран – и тот муж и отец? И твой друг Хилми тоже сторонник брака? Мне вдвойне жаль – не только тебя, но и себя, потому что часто меня озадачивало то, что я читал и слышал о красоте женщины, хотя и держал своё мнение при себе из уважения к памяти матери. Я очень сильно её любил. Она отдала Богу душу у меня на руках, когда мои слёзы капали на её лоб и щёки. Как бы я хотел, Ридван, чтобы ты смог преодолеть все свои проблемы...
Ридван рассеянно и задумчиво сказал:
- Человек может прожить и без женщины... Это не проблема!
- Человек может прожить и без женщины, но в этом-то и проблема! Ты можешь не обращать внимания на то, о чём спросят другие, но как насчёт тебя самого? Возможно, ты скажешь, что женщина вызывает у тебя отвращение, но почему же она не вызывает отвращения у других? Ты ощущаешь, что ты сродни неизлечимой болезни и сторонишься всего мира. Но это худший компаньон одиночества. Может быть, после тебе будет стыдно того, что ты вынужденно продолжаешь презираешь женщин.
Али Мехран в отчаянии фыркнул и сказал:
- Я мечтал о приятном вечере, достойном прощания!
Абдуррахим-паша засмеялся и спросил:
- Но это же прощание с паломником!.. Что ты вообще знаешь о прощании с паломниками?
- Я провожу вас с молитвой и встречу с розовощёкими и прекрасными, и тогда посмотрим, что вы будете делать!
Паша ударил рукой об руку и засмеялся:
- Предаю себя в руки Всемогущего Аллаха!
51
На пересечении улиц Шариф и Каср Ан-Нил перед кафе «Ритц» Камаль неожиданно столкнулся с Хусейном Шаддадом! Оба остановились и уставились друг на друга. Камаль воскликнул:
- Хусейн!
Тот в свою очередь тоже воскликнул:
- Камаль!
Они обменялись тёплым рукопожатием и радостно засмеялись.
- Какая приятная неожиданность после стольких лет!
- Сколько лет, сколько зим!.. Ты так сильно изменился, Камаль. Но не буду забегать вперёд, возможно, я только преувеличиваю! Фигура та же, как и в целом внешний вид. Но откуда эти солидные усы?!.. И эти классические очки и трость!.. И эта феска, которую уже никто, кроме тебя, не носит?!..
- Ты тоже сильно изменился!.. Располнел даже больше, чем я мог себе представить. Это в духе парижских традиций?.. Где тот Хусейн, которого я знал?!
- А где тот Париж?.. Где Гитлер и Муссолини?.. Что с нами стало? Я направлялся в «Ритц» выпить стакан чаю. Не возражаешь, чтобы посидеть немного вместе?
- С превеликим удовольствием...
Они вошли в «Ритц» и уселись за столик у окна, выходящего на улицу. Хусейн Шаддад заказал чай, а Камаль кофе. Затем они вновь с улыбкой принялись рассматривать друг друга. Хусейн стал намного крупнее и вширь, и ввысь. Но интересно, что он делал в жизни? Странствовал ли по миру, как когда-то хотел? Но несмотря на улыбку в его глазах, в них отражался грубый взгляд, словно сменивший детский период, что был в них до того. Прошёл уже год с момента встречи Камаля с Будур на улице Фуада Первого. За это время он оправился от любовного рецидива, и всё семейство Шаддад отступило в дальний угол забвения. Появление же Хусейна пробудило его душу от дремоты. Прошлое вновь предстало перед ним, словно распространяя все те радости и боль.
- Когда ты вернулся из-за границы?
- Почти год назад...
«И ты совсем не делал попыток встретиться со мной?! Но в чём можно тебя упрекнуть, если я сам забыл тебя и уже давно окончил нашу дружбу?!»
- Если бы я знал, что ты вернулся в Египет, то примчался бы увидеть тебя!
По лицу Хусейна не было заметно, что от слов Камаля его охватила неловкость или смущение. Он просто ответил:
- Когда я вернулся, я обнаружил, что меня ждали проблемы. Разве тебя не достигли известия о нас?
Лицо Камаля омрачилось, и он коротко с сожалением произнёс:
- Да, через нашего друга Исмаила Латифа.
- Он уехал в Ирак два года назад, как мне рассказывала мать... Словом, по возвращении меня ожидало множество проблем, я уже говорил тебе. И потом мне пришлось работать, и я работаю днём и ночью!
Это был Хусейн Шаддад 1944 года разлива! Тот самый, что считал работу преступлением против человечества. Неужели это прошлое существовало? Вероятно, единственным свидетельством тому был стук его собственного сердца.
- А ты помнишь последний раз, когда мы встречались?!
- Ох!..
Тут к ним подошёл официант с чаем и кофе, прежде чем Хусейн закончил говорить. Хотя было видно, что он не питает особого энтузиазма перед воспоминаниями!..
- Дай мне напомнить тебе. То был 1926 год.
- Браво, какая память!.. – он рассеянно заметил... – Семнадцать лет в Европе!
- Расскажи мне о своей жизни там!
Хусейн покачал головой, поседевший лишь в районе висков, и сказал:
- Давай это отложим до поры до времени. Сейчас довольствуйся такими заголовками: «То были годы путешествий и радости, похожие на мечту. Любовь и женитьба на парижанке из почтенной семьи. Война и эвакуация на юг, банкротство моего отца, работа в магазине моего тестя, возвращение в Египет без жены для подготовки ей достойной жизни здесь». Что ещё ты хочешь знать?
- У тебя есть дети?
- Нет...
Он словно не хотел говорить. Но что же осталось от их прежней жизни, чтобы заставить Камаля жалеть о ней? Несмотря на это, он обнаружил в себе сильное желание раскрыть двери прошлого, и спросил:
- А как насчёт твоей прежней философии?
Хусейн ненадолго задумался, затем саркастично засмеялся и ответил:
- В течение многих лет я погружён в работу. Я всего-навсего теперь деловой человек!
Где же тот дух Хусейна Шаддада, в котором Камаль искал утешения и находил эмоциональное блаженство? Уж точно не в этом массивном человеке. Возможно, он нашёл себе новую обитель – в Риаде Калдасе. Этого же человека он не знал. Единственной связующей нитью с ним было непознанное прошлое, то прошлое, от которого он желал сохранить живой образ, а не холодную фотокарточку.
- И что ты делаешь сейчас?
- Один из друзей моего отца нашёл мне работу в бюро цензуры, где я работаю с полуночи до рассвета. И ещё я занимаюсь переводами для некоторых европейских газет...
- А когда ты не работаешь?
- Очень редко. Трудности облегчает то, что я приглашу свою жену в Египет, когда подготовлю для неё такой уровень жизни, который ей подходит. Она из почтенной семьи, и когда я женился на ней, то считался богачом!..
Произнеся эти слова, он громко рассмеялся, словно подшучивал сам над собой, а Камаль улыбнулся так, словно поощряя Хусейна, и про себя отметил: «К счастью, я уже давно забыл тебя, иначе я бы плакал над тобой в глубине души!»
- А ты, Камаль, чем занимаешься?
Тут он поправил себя:
- Помню, что ты очень любил культуру!
«Его следует поблагодарить за такое напоминание!» Он не питал к нему уже никаких чувств, словно тот был покойником, как, впрочем, и его друг к нему. «Мы умираем и вновь оживаем много раз за день!»
Камаль ответил ему:
- Я преподаватель английского языка...
- Преподаватель! Да… Да... Сейчас я вспоминаю. Ты ведь хотел стать писателем?
«Какие безуспешные надежды!»
- Я публикую статьи в журнале «Аль-Фикр», и может быть, скоро соберу несколько из них в книгу!
На лице Хусейна появилась понурая улыбка:
- Ты счастлив, так как реализовал мечты своей юности. Я же...
И он снова засмеялся. Для Камаля же его слова «Ты счастлив» прозвучали как-то странно. Но ещё более странным был тон, с которым он произнёс их, указывающий на зависть. Наконец-то, хоть один раз он был счастлив и достоин зависти! Но от кого? От главы семейства Шаддад! Однако в знак вежливости Камаль произнёс:
- Зато какая карьера у тебя в жизни!
Последний с улыбкой сказал:
- У меня нет выбора. Моя единственная надежда – вернуть кое-что из того уровня, что был в прошлом...
Наступила пауза. Камаль внимательно глядел на Хусейна. Это вызывало у него другие образы из прошлого. Наконец он нашёл в себе силы спросить:
- А как твои родные?
Тот уклончиво ответил:
- Хорошо...
Камаль немного поколебался и спросил снова:
- У тебя ведь была младшая сестра. Я забыл её имя. Как она поживает сегодня?
- Будур?! Она вышла замуж год назад...
- Машалла. Наши дети вступают в брак!
- А ты так и не женился?
«Интересно, он уже ничего не помнит?»
- Нет...
- Поторопись, а иначе опоздаешь на поезд...
Камаль засмеялся:
- Он уже намного миль впереди меня...
- Может быть, ты невольно возьмёшь да женишься. Уж поверь мне. У меня в планах тоже не было вступать в брак, однако я женат уже больше десяти лет...
Камаль равнодушно пожал плечами и сказал:
- Лучше расскажи мне, как тебе жизнь там, ведь ты провёл столько лет во Франции?
- После оккупации жизнь там была не из самых лёгких, здесь легче, чем там..., – он добавил с ностальгией... – Однако Париж… Где же, где тот Париж?!
- Почему ты не остался во Франции?
Хусейн досадливо сказал:
- Жить полностью за счёт тестя?! Ну уж нет. Из-за условий военного времени не осталось никакого оправдания, чтобы не уехать. Потом мне просто пришлось уехать!
«Интересно, был ли то отголосок его былого высокомерия?» Почувствовав, что его так и тянет встать на опасный и вместе с тем мучительный путь приключений, Камаль лукаво спросил:
- А какие новости от нашего друга Хасана Салима?
Хусейн посмотрел на него в замешательстве на какой-то миг, и холодно ответил:
- Я ничего о нём не знаю!
- Как же так?!
Отведя взгляд через окно на улицу, Хусейн произнёс:
- Уже два года, как мы не поддерживаем с ним связь!
С нескрываемым удивлением Камаль спросил:
- Ты имеешь в виду...?!
И не закончил свою фразу от навалившейся неожиданности. Вернулась ли Аида в Аббасийю снова, на этот раз как разведённая женщина?!.. Но лучше отложить это и подумать обо всём позже. Он спокойно сказал:
- Последнее, что рассказал мне о нём Исмаил Латиф, была его поездка в Ирак!
Хусейн мрачно произнёс:
- Моя сестра пробыла с ним в этой поездке не больше месяца. Затем она вернулась одна..., – тут он понизил голос... – Да упокоит её Господь!
- Как?!..
Это слово вырвалось у Камаля нечаянно, но было слышно за соседними столиками. Хусейн с удивлением поглядел на него и спросил:
- Ты не знал?! Она умерла год назад!
- Аида?!
Хусейн утвердительно кивнул, и одновременно Камаль испытал стыд от того, что произнёс это имя вслух. Но длилось это чувство не более мига. Теперь, казалось, любые слова не имели значения. Он ощутил круговорот пространства, описывающего круги в голове. Но то было изумление и ужас, а не грусть и боль. В конце концов он заговорил:
- Какая печальная новость! Да будет долгой твоя жизнь!
Хусейн сказал:
- Она вернулась из Ирака одна и оставалась вместе с матерью месяц, затем вышла замуж за Анвара-бека Заки, инспектора отдела английского языка, но и с ним она прожила только два месяца, после чего заболела и скончалась в коптской больнице.
Как мог его ум следовать за всеми этими событиями с такой бешеной скоростью?!.. Но он же сказал – Анвар-бек Заки – а это главный инспектор преподавательского отдела Камаля. Он, видимо, много раз удостаивался чести встретиться с ним. И тот был мужем Аиды... Боже мой! Только сейчас он вспомнил, как шёл на похоронной процессии супруги главного инспектора год назад. Так значит, это и была Аида?! Но как же он тогда не встретился с Хусейном?
- Ты был здесь, когда она умерла?
- Нет… Она умерла ещё до моего возвращения в Египет...
Покачав головой от удивления, Камаль сказал:
- Я был на её похоронах, но не знал, что это твоя сестра!
- Как так?
- В тот день я узнал в школе, что супруга главного инспектора скончалась, и что похоронная процессия пройдёт, начиная с площади Исмаилийя, и отправился с несколькими своими коллегами-учителями, не прочитав в газетах траурного объявления. Мы шли вместе с другими провожающими до мечети Джаркас. Это было год назад...
Хусейн грустно улыбнулся и сказал:
- Да будут твои хлопоты вознаграждены...
Если бы она умерла в 1926 году, он бы сошёл с ума или покончил с собой. Сегодня же эта была для него обычная новость. Удивительно то, что он сам участвовал в её похоронах, не зная того. В тот момент он всё ещё оставался в плену горького опыта, вызванного замужеством Будур, и вероятно, покойная и приходила ему на ум, но вместе с образами Будур и её семьи. Он помнил день похорон, когда подошёл к Анвару-беку с соболезнованиями, затем сел среди других сопровождающих, и когда всем сказали встать по прибытии гроба, он посмотрел на красивый деревянный ящик, украшенный белым шёлком. Кто-то из коллег шепнул, что это вторая жена инспектора... Она пала жертвой воспаления лёгких. Камаль простился с гробом, не зная, что прощается со своим прошлым. Кто был её мужем? Мужчина, которому было за пятьдесят, уже имевший одну жену и детей. Как ангел прошлых лет мог согласиться стать его женой?
«Ты считал, что она выше брака. И вот она получает развод, а затем довольствуется статусом второй жены!»
Пройдёт ещё много времени, прежде чем остынет пыл в этой груди, но не из-за грусти или боли, а из-за шока и изумления, из-за исчезновения в мире восторженных мечтаний, из-за потери прошлым своей очаровательной тайны навсегда.
«Если и была грусть, то из-за того, что ты не грустил так, как следовало бы тебе!»
- Но что изменило Хасана Салима?
Хусейн презрительно встряхнул головой:
- Этот подлец влюбился в сотрудницу полномочного представительства Бельгии в Ираке, и моя покойная сестра разозлилась из-за такого оскорбления её чести и потребовала развода...
«В такой ситуации для мужчины единственным утешением служит то, что даже очевидные аксиомы Евклида уже не кажутся такими уж полностью очевидными!»
- А как же её дети?
- Они у бабушки со стороны отца.
«А она? Где же она? Что стало с ней за этот год? Могло ли быть так, что она познакомилась с Фахми или господином Ахмадом Абд Аль-Джавадом или Наимой?»
Тут Хусейн Шаддад встал и сказал:
- Мне пора. Дай мне повидаться с тобой. Я обычно ужинаю в «Ритце».
Камаль тоже поднялся в свою очередь. Они пожали друг другу руки, и он пробормотал:
- Иншалла...
На этом они расстались, и Камаль почувствовал, что больше никогда не увидит его, да и не было ему нужды вновь видеть его, как и Хусейну не было нужды видеть его, Камая. Выйдя из кафе, он сказал про себя: «Мне так грустно, Аида, что я не скорбел по тебе так, как следовало бы...»
52
Ночью, перед самым рассветом в дом семейства Шаукат на улице Суккарийя постучали. За первым стуком раздался и второй, так что спавшие жильцы дома проснулись. И едва служанка открыла дверь, внутри раздалась тяжёлая поступь шагов, как эхо разнёсшихся по двору, лестнице и всем трём квартирам. Ибрахим Шаукат вышел в зал; его утомлённая старостью голова отяжелела от сна, и тут он увидел перед собой офицера полиции посреди группы полицейских и сыщиков. Изумлённый, он в тревоге спросил их:
- Да убережёт нас Господь от всяческого зла. Что тут происходит?
Старший офицер грубо спросил его:
- Вы разве не отец Ахмада ибн Ибрахима Шауката и Абдуль Мунима ибн Ибрахима Шауката, что проживают в этом доме?
Изменившись в лице, Ибрахим ответил:
- Да...
- У нас есть приказ обыскать весь дом...
- Зачем, ваша честь?
Тот не обратил внимания на вопрос и повернулся к своим подчинённым, отдавая приказ:
- Обыщите...
Полицейские бросились в комнаты, исполняя приказ, тогда как Ибрахим Шаукат спросил:
- Зачем вы обыскиваете мою квартиру?
Но чиновник проигнорировал его. Хадиджа, вынужденная покинуть спальню, в которую ворвались сыщики, набросив на себя чёрную шаль, в гневе закричала:
- У вас разве нет уважения к женщинам?! Мы что, воры, господин начальник?!
Она гневно посмотрела ему в лицо, и внезапно почувствовала, что уже видела это лицо раньше, или, если говорить более точно, впервые видела оригинал ещё до того, как начала стареть. Но только где и когда? «Боже мой, это же он, несомненно! Он не так уж сильно изменился. Как там его зовут?»
Она без колебаний сказала:
- Вы ведь были офицером в полицейском участке в Гамалийе двадцать лет назад, нет, тридцать? Я уже точно не помню...
Офицер с удивлением поднял на неё глаза, и Ибрахим Шаукат тоже с любопытством поглядел на них обоих. Она спросила:
- Вас ведь зовут Хасан Ибрахим, не так ли?
- Вы, госпожа, знаете меня?
Она с мольбой в голосе произнесла:
- Я дочь господина Ахмада Абд Аль-Джавада и сестра Фахми ибн Ахмада, которого англичане убили во время революции. Вы разве не помните его?
В глазах чиновника появилось удивление, и впервые он заговорил учтивым тоном:
- Да помилует его Господь...
Тогда она ещё больше стала умолять:
- Я его сестра. И вам нравится вот так унижать мой дом?
Полицейский отвернулся и оправдывающимся тоном сказал:
- Мы лишь выполняем приказы, госпожа.
- Но почему, ваша честь? Мы добрые люди!
Полицейский мягко возразил:
- Да, но не ваши сыновья...
Хадиджа возмущённо воскликнула:
- Они же племянники вашего старого друга!
Не глядя в их сторону, офицер ответил:
- Мы выполняем приказы Министерства внутренних дел.
- Они не причинили никакого вреда. Они хорошие мальчики, клянусь вам...
Полицейские и сыщики вернулись в зал, не найдя ничего, и начальник велел им покинуть квартиру. Затем, повернувшись к супругам, стоящим по-прежнему перед ним, сказал:
- До нас дошли сведения о подозрительных собраниях в их квартирах...
- Это всё ложь, господин начальник!
- Надеюсь, что так. Но сейчас я вынужден арестовать их обоих до тех пор, пока не закончится расследование в отношении них. Возможно, исход будет вполне благоприятным!
Дрожащим голосом, вся в слезах, Хадиджа закричала:
- Вы их и правда потащите в участок? Это же... Я не могу себе представить... Простите их, умоляю вас жизнью ваших детей!
- Я не могу это сделать. У меня есть чёткий приказ арестовать их. Доброй ночи!
С этими словами он покинул комнату. Хадиджа не задержалась и тоже вышла, а вслед за ней её пожилой супруг. Они спустились по лестнице, не обращая ни на что внимания. Карима, что в ужасе стояла на ступенях перед квартирой, увидела их и воскликнула:
- Тётя, они забрали его, забрали его в тюрьму...
Хадиджа бросила окаменевший взгляд в сторону её квартиры и быстро спустилась в первую квартиру, где застала Сусан, также стоящую у дверей и хмуро глядящую во двор. Она поглядела в ту же сторону и увидела Абдуль Мунима и Ахмада в окружении полицейских, что уводили их, и не сдержавшись, закричала изо всех сил и хотела было уже пуститься в догоню за ними, если бы рука Сусан не остановила её. Хадиджа неистово развернулась в её сторону, однако Сусан спокойным, но грустным голосом заметила:
- Успокойтесь. Они не нашли ничего сомнительного, и против них нет и не будет никаких улик. Из уважения к чести Абдуль Мунима и Ахмада не бегите за ними...
Хадиджа закричала на неё:
- Твоему спокойствию можно позавидовать!
Сусан мягко и терпеливо ответила:
- Будьте уверены, они в целости и сохранности вернутся домой...
Хадиджа резко спросила её:
- Откуда тебе знать?
- Я уверена в том, что говорю...
Хадиджа не обратила внимания на её слова и повернулась к мужу. Ударив рукой об руку, заговорила:
- Вот так неверность! Я говорю, что они племянники его покойного друга Фахми, а он говорит: «У меня приказ». Почему Господь наш забирает добрых людей и оставляет подлецов?!
Сусан подошла к Ибрахиму и сказала:
- Они обыщут теперь дом на Байн аль-Касрайн! Я слышала, как сыщик говорил начальнику, что ему знаком дом их деда на Байн аль-Касрайн, и заместитель начальника предложил ему обыскать и там из предосторожности, выполняя приказ, чтобы узнать, не спрятали ли они и там листовки и воззвания!
Хадиджа воскликнула:
- Я отправляюсь к матери. Может быть, Камаль сможет что-то сделать. Ох, Боже, я вся пылаю...
Она надела пальто и быстрыми возбуждёнными шагами покинула Суккарийю. На улице было холодно и ещё темно. Петухи кукарекали в ответ приветствиям друг друга. Она спустилась по кварталу Аль-Гурийя и пересекла базар ювелиров в сторону Ан-Нахасин. У дверей дома она застала агента полиции, а во дворе – ещё одного, затем поднялась по лестнице, с трудом переводя дыхание...
Вся семья вынужденно пробудилась из-за звонка в дверь. Умм Ханафи в ужасе сообщила им: «Полиция!» Камаль бросился во двор, где встретился с начальником, и в тревоге спросил его:
- Что здесь происходит, эфенди?
Полицейский спросил его:
- Вы знаете Абдуль Мунима ибн Ибрахима и Ахмада ибн Ибрахима?
- Я их дядя!
- Чем вы занимаетесь?
- Учитель в школе Силахдар...
- У нас есть приказ провести обыск в доме!
- Но зачем? Какое обвинение вы предъявляете?
- Мы ищем подпольные листовки этих молодых людей, которые они могли спрятать здесь!
- Заверяю вас, что в нашем доме нет никаких листовок. Пожалуйста, ищите, если считаете нужным...
Камаль заметил, что он приказал своим людям подняться на крышу и лестницу, сам же прошёл вслед за ним в дом. Обыск не походил на перевёртывание всего дома с ног на голову, ибо полицейский удовлетворился осмотром комнат и бросил поверхностный взгляд на его кабинет и книжные шкафы, и Камаль перевёл дыхание и даже смог любезным тоном задать ему вопрос:
- Вы обыскали их дом?
- Конечно...
Спустя короткий миг он сказал:
- Они сейчас под стражей в полицейском участке!
Камаль встревоженно спросил:
- Против них есть какие-то доказательства?
С непривычной для человека такого положения, как у него, офицер ответил:
- Надеюсь, что до этого не дойдёт. Хотя расследование поручено прокуратуре.
- Благодарю вас за такую учтивость!
Спокойно улыбаясь, офицер сказал:
- Не забывайте, что я не стал обыскивать ваш дом!
- Да, господин, я даже не знаю, как вас благодарить!
Тут полицейский повернулся к нему и спросил:
- Вы ведь брат покойного Фахми?
Глаза Камаля расширились от удивления, и он ответил:
- Да. Вы его знали?
- Мы были друзьями. Да упокоит Господь его душу...
Камаль с надеждой в голосе сказал:
- Какое счастливое совпадение..., – он протянул ему руку... – Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад...
Офицер пожал ему руку и сказал:
- Хасан Ибрахим, начальник полицейского участка в Гамалийе! Я начинал там младшим офицером и вот дослужился до командира...
Покачав головой, он добавил:
- У нас были чёткие приказы. Надеюсь, что против них не найдут ничего, в чём можно было бы их обвинить.
Тут до них долетел голос Хадиджи, которая говорила с матерью и Аишей и плакала, рассказывая о том, что случилось. Офицер сказал:
- Это их мать. Она узнала меня, какая у неё удивительная память! А затем напомнила мне о покойном Фахми, но уже после тщательного обыска в их доме. Заверьте её, что всё будет в порядке, насколько сможете.
Они стали спускаться вместе. И когда проходили мимо второго этажа, Аиша с явной резкостью метнулась к ним и злобно поглядела на офицера, прокричав:
- Почему вы без всякой причины арестовываете детей других людей? Разве не слышите рыданий их матери?
Словно в ответ на такую неожиданную нападку офицер перевёл на неё взгляд, затем вежливо опустил его и заметил:
- Скоро их отпустят, Иншалла...
Отойдя от дверей на приличное расстояние, он спросил Камаля:
- Это ваша мать?
- Нет, моя сестра! Ей нет ещё и сорока четырёх лет, но ей очень не повезло в жизни. Несчастья сломили её...
Офицер в изумлении повернулся к нему, и Камалю показалось, что с губ его вот-вот сорвётся вопрос, однако поколебавшись на мгновение, он отказался от этой затеи. Они пожали друг другу руки во дворе дома, и прежде чем полицейский отправился дальше своим путём, Камаль спросил:
- Позволено ли мне навестить их в участке?
- Да...
- Спасибо...
Камаль вернулся в гостиную и присоединился к матери и сёстрам, сказав им:
- Завтра я навещу их. Нет причины бояться. После расследования их отпустят...
Хадиджа не смогла сдержаться и разрыдалась, а Аиша нервно закричала:
- Ты-то не плачь, довольно наших слёз. Они вернутся к тебе. Слышишь?
Хадиджа стонала:
- Не знаю... Не знаю... Мои сыновья в тюрьме!
Амина молчала, словно скорбь сделала её немой. Пытаясь внушить им спокойствие, Камаль заявил:
- Офицер нас знает. Он был другом покойного Фахми. Он и так невероятно сжалился над нами при обыске дома, и нет сомнений в том, что он будет обращаться с ними мягко!
Мать подняла голову и вопросительно посмотрела на Камаля. Хадиджа недовольно процедила:
- Это Хасан Ибрахим. Вы не помните его, мама?.. Я сказала ему, что я сестра Фахми, а он лишь сказал в ответ: «Мы выполняем приказ, госпожа!» Эти приказы у него в глазах!
Мать поглядела на Аишу, но нельзя было сказать, что она что-то помнила...
Затем Амина отвела Камаля в сторону и с явным волнением заговорила с ним:
- Сынок, я так ничего и не поняла. Почему их арестовали?
Камаль задумался над тем, что ему следует сказать, и ответил:
- Правительство ошибочно полагает, что они действуют против него!
Она лишь недоумённо покачала головой и сказала:
- Твоя сестра говорит, что они арестовали Абдуль Мунима потому, что он один из «Братьев-мусульман». Почему они хватают мусульман?
- Правительство считает, что они настроены против него...
- А Ахмад?!.. Она сказала, что он... Я забыла это слово. Как его там, сынок?!
- Социалист? Социалисты, как и «Братья» под подозрением правительства!
- Социалисты?! Это шииты, сторонники нашего господина, халифа Али?
Камаль спрятал улыбку и ответил:
- Нет, социалисты, а не шииты. Это партия, выступающая против правительства и англичан!
Озадаченная женщина лишь тяжко вздохнула и спросила:
- Когда их освободят? Погляди на свою несчастную сестру! Правительство и англичане не нашли ничего лучше, кроме нашего дома, на который и так свалились все несчастья!
53
На рассвете среди полной тишины раздался азан на утреннюю молитву, когда начальник полицейского участка в Гамалийе вызвал к себе в кабинет Абдуль Мунима и Ахмада. Вооружённый полицейский привёл их, и начальник приказал ему выйти. Он внимательно поглядел на обоих, затем отдельно на Абдуль Мунима, и наконец спросил его:
- Ваше имя, возраст и профессия?
Абдуль Муним уверенно и спокойно ответил:
- Абдуль Муним ибн Ибрахим Шаукат, двадцать пять лет, следователь отдела расследований Министерства образования.
- Как же вы можете нарушать государственные законы, когда сами представляете закон?!
- Я не нарушал закон. Мы работаем открыто, пишем в газеты и выступаем с проповедями в мечетях. Тем, кто призывает к религии Аллаха, нечего бояться.
- Разве в вашем доме не устраиваются подозрительные собрания?
- Нет, это были обычные собрания друзей, на которых мы обмениваемся мнениями, советами и религиозными наставлениями...
- А входит ли сюда ещё и агитация против союзнических держав?
- Вы имеете в виду Англию, господин? Она же наш вероломный враг. Государство, которое попирает своими танками нашу честь, не может зваться союзническим...
- Вы образованный человек и должны были понимать, что у военного времени свои условия, накладывающие ограничения!
- Я понимаю то, что Британия наш первейший враг в этом мире!
Офицер повернулся к Ахмаду с вопросом:
- А вы?
С полуулыбкой на губах Ахмад ответил:
- Ахмад ибн Ибрахим Шаукат, двадцать четыре года, редактор в журнале «Новый человек»...
- У меня имеются серьёзные сообщения о ваших экстремистских статьях. И кроме того, ваш журнал, как известно, пользуется дурной репутацией...
- Мои статьи не выходят за границы защиты принципов социальной справедливости...
- Так вы коммунист?
- Я социалист. А большинство депутатов парламента призывают к социализму, да и сам закон не осуждает коммунизм за его идеи, пока он не прибегает к насильственным методам...
- Так значит, мы должны подождать, пока собрания, что вы устраиваете у себя в квартире, не превратятся в насилие?
Ахмад задался вопросом, неужели им стала известна тайна их листовок и ночных выступлений?! И ответил:
- Я собираю у себя дома только близких друзей, и у меня бывает в день не более четырёх-пяти человек. Наши идеи весьма далеки от насилия...
Офицер перевёл взгляд с одного на другого, и немного поколебавшись, сказал:
- Вы оба образованные и... воспитанные. И к тому же женатые, не так ли? Ладно. Не лучше ли будет вам заняться своими личными делами и избегать неприятностей?..
Абдуль Муним ответил ему своим зычным голосом:
- Благодарю вас за совет, которому я никогда не последую...
Офицер не удержался от короткого смешка, вырвавшегося у него как будто помимо его воли, и сказал:
- Во время обыска мне стало известно, что вы внуки покойного Ахмада Абд Аль-Джавада, и ваш покойный дядя Фахми был моим близким другом. Полагаю, вы знаете, что он погиб... на заре своей юности, когда его товарищи выжили, чтобы потом занять высокие посты...
Ахмад, раскусивший секрет такой странной мягкости офицера, поразившей его, сказал:
- Позвольте мне спросить вас, господин, каким бы стал Египет, если бы не жертвы, принесённые моим дядей и другими, подобными ему?!
Офицер покачал головой и промолвил:
- Рассудительно подумайте над моим советом вам, и избавьтесь от этой губительной философии!..
Тут он встал:
- Вы останетесь гостями в нашей тюрьме до тех пор, пока не будет закончено расследование. Желаю вам приятного пребывания...
Они покинули комнату, где их взяли под стражу ефрейтор и два вооружённых полицейских, и все вместе спустились на первый этаж, затем свернули в тёмный и очень влажный зал и немного прошли вперёд, где их встретил тюремщик со своим электрическим фонарём, словно для того, чтобы показать им дверь камеры. Он открыл дверь и провёл их в камеру, направив фонарь на циновки, приготовленные для них. Фонарь осветил место, которое оказалось камерой средних размеров с высоким потолком и маленьким зарешёченным окошком в самом верху стены. Камера оказалась заселена постояльцами: двумя молодыми людьми по виду похожими на студентов, и тремя босыми мужчинами отталкивающей безобразной наружности.
Как только дверь за ними закрылась и опустилась темнота, проникший в камеру свет и движение шагов вновь прибывших разбудил спящих. Ахмад шёпотом сказал брату:
- Я не буду садиться сюда, иначе меня убьёт эта сырость, лучше давай дождёмся утра стоя!
- Мы вынуждены будем присесть рано или поздно. Ты знаешь, когда нас освободят из этой тюрьмы?
Тут послышался голос – они отчётливо осознали, что он принадлежал одному из юношей:
- Всё равно придётся вам сесть. Это неприятно, конечно, но это легче, чем простоять так несколько дней...
- Вы здесь давно?
- Уже три дня!
Наступила пауза, пока голос не спросил снова:
- Почему вас арестовали?
Абдуль Муним лаконично ответил:
- Очевидно, по политическим причинам...
Голос засмеялся:
- В последнее время большинство тех, кто сидит в этой тюрьме, попадали сюда по политическим причинам. До вашего прихода нас было меньшинство...
Ахмад спросил его:
- В чём вас обвиняют?
- Сначала скажите вы, вы ведь новички! Хотя нет смысла задавать вопросы, после того, как мы заметили у одного из вас такую же бороду, как у «Братьев»!
Улыбаясь в темноте, Ахмад спросил его:
- А вы?
- Мы оба – студенты-юристы, обвиняемые в распространении подпольных листовок, как они говорят...
Ахмад рассвирепел и спросил:
- Они поймали вас с поличным?
- Да...
- А что было в листовках?
- Отчёт о том, как перераспределяют сельскохозяйственные ресурсы в Египте...
- Газеты публикуют это даже на фоне законов военного времени!
- Плюс к этому немного восторженных увещеваний!
Ахмад снова улыбнулся в темноте и впервые почувствовал облечение от того, что он не один. Голос заговорил снова:
- Мы не столько боимся закона, сколько боимся ареста...
- Имеются радостные предвестники перемен...
- Но мы останемся мишенью, кто бы ни пришёл к власти...
Тут раздался грубый громкий голос:
- Хватит уже вам болтать, дайте нам поспать...
От его слов проснулся его товарищ, который спросил, позёвывая:
- Уже утро?
Первый с насмешкой ответил:
- Нет. Но наши приятели считают, что они в курильне опиума...
Абдуль Муним глубоко вздохнул и тихо шепнул Ахмаду:
- Меня бросают в такое место только потому, что я поклоняюсь Аллаху?!
Ахмад, улыбаясь, прошептал ему на ухо:
- А в чём моя вина, если я не поклоняюсь Ему?!
Никто больше не имел желания говорить. Ахмад же задавался вопросом: что послужило причиной для ареста остальных? Кража? Драка? Пьянство и дебош? Он давно уже писал о народе, закутавшись в халат в своём красивом кабинете, и вот он – этот народ, сыпящий проклятия или храпящий во сне. Это были угрюмые жалкие лица, которые он успел заметить в свете фонарей на какой-то миг; вон тот человек почесал голову и подмышки – наверно, у него вши, которые постоянно по нему ползали.
«Он и есть тот самый народ, ради которого ты живёшь. Тогда почему тебя так беспокоит мысль о контакте с ним?! Вон тот человек, на которого возложена миссия спасти всё человечество, должен перестать храпеть и осознать свою историческую роль – подняться ради спасения всего мира!»
Он сказал себе: «Нас объединяет то, что все мы – люди, несмотря на то, что находимся в этом тёмном сыром месте. «Брат-мусульманин», коммунист, пьяница – все едины, все мы – как один, несмотря на то, что кому-то повезло в жизни, а кому-то – нет». Снова начав разговор сам с собой, он подумал: «Почему ты не занимаешься своими личными делами, как и сказал офицер полиции? У тебя есть любящая жена, солидный доход. Человек счастлив, когда он является мужем или отцом, сыном, служащим, но он всё же обречён на невзгоды или даже смерть, так как он всего-только человек. Неважно, приговорят ли его на этот раз к тюремному заключению или освободят, в глазах его будут стоять эти огромные и мрачные ворота тюрьмы на горизонте всей жизни. Он снова спросил себя: «Что толкает меня на этот опасный, ослепительно яркий путь?.. Не то ли человеческое существо, что скрывается глубоко во мне, сознающее свою суть и понимающее своё общечеловеческое, историческое положение. Отличие человека от всех остальных созданий – в том, что он сам может приговорить себя к смерти по собственной воле и осознанному выбору»...
Он почувствовал, как сырость пронизывает его ноги и слабость, проникающую в мышцы. Храп соседа проникал во все углы камеры в регулярном ритме. Сквозь решётки маленького окошка Ахмад заметил слабые признаки утреннего света...
54
Врач покинул комнату, а за ним в подавленном настроении Камаль. Догнав врача в гостиной, он поглядел на него с вопросом в глазах, и тот спокойно сказал:
- Мне жаль расстраивать вас, но это полный паралич...
У Камаля сжалось сердце от его слов. Он спросил:
- Она в тяжёлом положении?
- Конечно!..Одновременно с этим её поразило воспаление лёгких, поэтому я выписал инъекции, чтобы она отдохнула...
- Нет ли надежды на выздоровление?
Врач немного помолчал и сказал:
- Любая жизнь в руках Аллаха. Как врач я могу лишь сделать оценку, что такое состояние не продлится больше трёх дней...
Камаль стойко вынес встречу с этим предвестником смерти и проводил врача до дверей дома, затем вернулся в комнату. Мать спала или казалось, что спит: из-под толстого одеяла не было видно ничего, кроме её бледного лица и косо закрытого рта. У кровати стояла Аиша, которая подошла к нему и спросила:
- Что с ней, брат?.. Что сказал врач?
Стоящая в изголовье кровати Умм Ханафи сказала:
- Она не разговаривает, господин мой. Не произнесла ни слова...
Он про себя сказал: «И отныне не произнесёт», и ответил сестре:
- У неё высокое давление, сопровождаемое лёгкой простудой. Инъекция поможет ей расслабиться!
Вероятно, обращаясь больше к себе, чем к остальным, Аиша прокомментировала:
- Я боюсь. Если она надолго останется прикована к постели, как сейчас, то жизнь в этом доме станет невыносимой...
Камаль отвернулся от неё и спросил Умм Ханафи:
- Ты всем сообщила?
- Да, господин мой. Сейчас придут госпожа Хадиджа и господин Ясин. Что с ней, господин мой?.. Утром она была в прекрасном состоянии и здорова...
Была!.. Он и сам был тому свидетелем! Он прошёл через гостиную, как делал по своему обыкновению каждое утро перед тем, как уйти в школу Силахдар, выпил чашку кофе, которую мать подала ему, и сказал:
- Не выходи сегодня из дома, на улице очень холодно...
Она мягко улыбнулась и сказала:
- Разве день будет хорошим для меня, если я не посещу гробницу нашего господина Хусейна?
Он простестующе заметил:
- Делай, как хочешь. Ты ведь такая упрямая, мама!
Она пробормотала в ответ:
- Да хранит тебя Господь твой...
Затем, когда он уже уходил, произнесла:
- Да осчастливит тебя сегодня Господь наш...
Это был последний раз, когда он застал её в сознании. Весть о том, что ей плохо, застала его в полдень в школе, и он вернулся, приведя с собой врача, который предсказал её смерть всего несколько минут назад. Да, осталось всего-то три дня! Интересно, сколько дней отведено ему самому? Он подошёл к Аише и спросил её:
- Когда и как это произошло с ней?
Вместо неё ему ответила Умм Ханафи:
- Мы вдвоём сидели в гостиной, затем она встала и направилась в свою комнату, чтобы надеть пальто и выйти на улицу, и сказала: «Когда я совершу паломничество к гробнице Хусейна, я зайду в гости к Хадидже», и удалилась в комнату. Сразу после того, как она вошла туда, до моих ушей донёсся звук падения чего-то, и я бросилась туда, найдя её распростёртой на полу между кроватью и шкафом. Я подбежала к ней и позвала госпожу Аишу...
Аиша сказала:
- Я быстро пришла и обнаружила её в том самом месте, и мы вдвоём перенесли её на кровать. Я стала спрашивать, что с ней, но она не ответила мне, и не говорила вообще. Когда она заговорит, брат?
Он беспокойно ответил:
- Когда того захочет Господь!
Он отошёл к дивану и сел, поглядев на грустное и бледное молчаливое лицо. Да уж, лучше ему подольше на него смотреть вот так, ведь в скором времени он уже не сможет это сделать. Сама эта комната изменится, как и обстановка во всём доме в целом. Никто больше в этом доме не позовёт «Мама!» Он и не представлял себе, что её смерть принесёт его сердцу такую боль. Разве он ещё не знаком со смертью?.. Почему же?.. Он достаточно пожил на этом свете и имел большой опыт, чтобы не испугаться смерти. Вот только колющее чувство из-за вечной разлуки с ней причиняет боль. Возможно, в том следует порицать своё сердце – несмотря на все пережитые им страдания, оно вновь испытывало боль, как в юности. Как же она любила его, всех и вся в этом мире!
«Однако душа обращает внимание на эти прекрасные качества только в момент разлуки, и в этот важный момент твою память переполняют образы различных мест, дат и событий, потрясших её до самых глубин. Свет сливается со мраком, и синева раннего утра смешивается с зеленью сада на крыше, а жаровня для кофе – с мифами и сказками, воркование голубей – с нежными песнями. Это была замечательная любовь, о неблагодарное сердце! Возможно, завтра ты скажешь, что и впрямь смерть забрала самого любимого для тебя человека. Возможно, из слёз твоих будут течь слёзы, пока сама старость не упрекнёт тебя. Трагическое видение жизни не лишено наивной ребяческой романтики, и самым достойным для тебя будет отважно смотреть на неё как на драму со счастливым концом – смертью. Спроси себя – до каких пор ты будешь напрасно тратить свою жизнь?.. Мать умрёт, проживя полную жизнь, но что сделал в жизни ты сам?»
***
Он проснулся от шума шагов: это потрясённая Хадиджа стремительно влетела в комнату и направилась прямо к кровати матери, зовя её и спрашивая, что с ней. Боль Камаля усилилась вдвойне из-за этого, так что он даже испугался, что выдержка может подвести его в какой-то момент, и вышел из комнаты матери в гостиную. Почти сразу прибыли Ясин, Зануба и Ридван, которые пожали руку Камалю. Не вдаваясь в подробности, он рассказал им о её болезни, и они вошли в её спальню. Камаль же остался один в гостиной, пока к нему не вернулся Ясин, который спросил:
- Что тебе сказал врач?
Камаль мрачно ответил:
- У неё паралич и воспаление лёгких. Всему придёт конец в течение трёх дней...
Закусив губу, Ясин грустно сказал:
- Нет власти и могущества, кроме как у Аллаха...
Присев, он пробормотал:
- Несчастная, всё произошло так внезапно! Она не жаловалась в последние дни на плохое состояние?
- Нет, как ты знаешь, она не привыкла жаловаться, но иногда выглядела уставшей...
- Не стоило ли тебе позвать к ней врача раньше?
- Для неё не было ничего более ненавистного, чем советоваться с врачами!
Через некоторое время к их разговору присоединился Ридван, который сказал Камалю:
- Считаю, что её следует поместить в больницу, дядя!
Грустно покачав головой, Камаль заметил:
- В этом нет нужды. Фармацевт пришлёт сюда знакомую медсестру, чтобы сделать инъекцию...
С мрачными лицами они замолчали. Тут Камаль вспомнил одну вещь, которой не стоило пренебрегать по правилам вежливости, и спросил Ясина:
- Как состояние Каримы?
- Должна родить на этой неделе. Так, во всяком случае, утверждает акушерка..
Камаль пробормотал:
- Да поможет ей Аллах...
Ясин сказал:
- Новорожденный появится на свет, пока его отец пребывает в местах заключения...
Тут раздался звонок в дверь: то был Рияд Калдас, которого Камаль встретил и проводил в свой кабинет. По дороге туда Рияд сказал:
- Я спросил о тебе в школе, и секретарь передал мне новость. Как её состояние?
- У неё паралич. Врач сказал мне, что всё закончится через три дня...
Рияд нахмурился и спросил:
- Нет ли возможности что-то сделать?
Камаль в отчаянии покачал головой:
- Видимо, даже лучше, что она без сознания и не знает, что её ждёт...
Когда они оба присели, он саркастическим тоном заметил:
- Да и знаем ли мы вообще о том, что нас самих ожидает?
Рияд улыбнулся и промолчал, и Камаль продолжил:
- Многие считают, что мудрее всего использовать смерть как предлог, чтобы задуматься о ней. Но на самом деле смерть следует рассматривать как предлог задуматься о жизни...
Рияд улыбнулся в ответ:
- Это лучше всего, по-моему. Когда кто-то умирает, давайте спросим самих себя: а что мы сделали в своей жизни?
- Ну, если говорить обо мне, то я не сделал ничего в жизни. Вот о чём я думал...
- При том, что ты, Камаль, пока на середине пути!..
«Может быть да, а может и нет. Однако человеку всегда лучше задумываться над обуревающими его мечтами. Суфизм и мистицизм же – это бегство, так же как и пассивная вера в науку – бегство. А значит, убеждения необходимы для того, чтобы трудиться. Вопрос лишь в том, как нам создать себе убеждения, которые будут достойны жизни?»
Он сказал:
- Ты считаешь, что я искренне выполнил свой долг по отношению к жизни благодаря тому, что выбрал профессию учителя и писал философские статьи?
Рияд мягко заметил:
- Ты, без сомнения, выполнил свой долг!
- Но я жил с нечистой совестью, как и любой предатель!
- Предатель?!
Камаль глубоко вздохнул:
- Дай-ка я поведаю тебе, что сказал мне мой племянник Ахмад, когда я посетил его в тюрьме в полицейском участке, прежде чем его перевели в лагерь...
- Кстати, о них нет никаких свежих известий?
- Они вместе со многими другими направлены в лагерь Ат-Тур на Синае...
Рияд улыбнулся и спросил:
- Того, кто поклоняется Аллаху и того, кто не поклоняется Ему?
- Первым делом следует поклоняться правительству, чтобы жить спокойно...
- В любом случае, интернирование, на мой взгляд, легче осуждения по приговору суда!
- Это и моё мнение. Но вот только когда закончится всё это тревожное время? Когда будет снято военное положение? Когда будет восстановлена Конституция и вернутся нормальные законы? Когда с египтянами будут обращаться как с людьми?!
Рияд принялся поиграть своим обручальным кольцом на левой руке, затем печальным тоном заметил:
- Да, когда? Ну ладно. А что сказал Ахмад, когда находился в тюрьме при полицейском участке?
- Он сказал мне, что жизнь состоит из труда, брака и всеобщей человеческой обязанности. Конечно, это не подходящий случай, чтобы обсуждать долг индивидуума перед его профессией или женой. Общечеловеческая обязанность это вечная революция, что, в свою очередь, является постоянным трудом для воплощения воли к жизни в виде продвижения к идеалу...
Рияд немного задумался и сказал:
- Да, это прекрасная идея, хотя и здесь возможны различные противоречия...
- Да, и потому Абдуль Муним – его брат и полная противоположность – согласен в этом с ним. Я понял это, несмотря на то, что его идея – это призыв к ряду убеждений, независимо от того, какая у него политическая ориентация и цель. Поэтому я объясняю свои несчастья угрызениями совести предателя. Может показаться лёгким жить в футляре собственного эгоизма, зато трудно при этом быть счастливым, если ты на самом деле человек...
Лицо Рияда, несмотря на удручённость, соответствующую случаю, просияло:
- Это предвестник серьёзной революции, которая вот-вот грянет!
Камаль предостерёг его:
- Не издевайся надо мной. Проблема моего вероубеждения по-прежнему не решена, и самое большее, чем я могу утешиться – тем, что эта битва ещё не закончена, и не закончится, даже если мне осталось жить не более трёх дней, как и моей матери...
Тут он тяжело вздохнул:
- Знаешь, что он мне сказал ещё? Он сказал: «Я верю в жизнь и в людей, и считаю себя обязанным следовать высоким идеалам, пока убеждён, что в этом и заключается правда, а отступление от этого является малодушием и бегством. Я также считаю своим долгом восстать против тех идеалов, что считаю ложными, и отступление от этого будет предательством. В этом заключается смысл вечной революции!»
Пока Рияд слушал, он кивал головой в знак согласия. Поскольку Камаль казался утомлённым и напряжённым, он предложил ему:
- Я вынужден уйти. Как ты смотришь на то, чтобы проводить меня до трамвайной остановки? Возможно, прогулка пешком расслабит твои нервы!
Они вместе встали и вышли из комнаты. У входа на первый этаж встретили Ясина – тот поверхностно был знаком с Риядом, – и Камаль позвал его вместе с ними. Но прежде Камаль попросил у них несколько минут, чтобы бросить взгляд на мать, и прошёл в её спальню, где и застал в том же бессознательном состоянии, в котором и оставил. Хадиджа сидела на постели в её ногах с красными от слёз глазами. Лицо её выражало отчаяние, не покидавшее её с того момента, как правительство прибрало к рукам её сыновей. Зануба, Аиша и Умм Ханафи сидели молча на диване. Аиша торопливо и беспокойно курила сигарету. Глаза её нервно блуждали по комнате. Он спросила их:
- Как её состояние?
Аиша громко ответила, что свидетельствовало о её взволнованном протесте:
- Она не хочет поправляться!
Камаль посмотрел на Хадиджу, и они обменялись долгим взглядом, говорившем о грустном взаимопонимании и разделяемом обоими отчаянии. Он не выдержал и покинул комнату, чтобы присоединиться к своим спутникам...
Они не спеша прошли по дороге, пересекли базар ювелиров в направлении к Гурийе, почти не перекинувшись ни словом. Когда они достигли улицы Санадикийа, неожиданно столкнулись с шейхом Мутавалли Абдуссамадом, который, покачиваясь на каждом шагу, сворачивал в сторону Гурийи, опираясь на свою палку. Он был слеп, и руки его дрожали. Обращаясь к людям вокруг, он громко спросил:
- Какая дорога ведёт в рай?
Какой-то прохожий, засмеявшись, ответил ему:
- Первый поворот направо...
Ясин сказал, обращаясь к Рияду Калдасу:
- Верите, что этому человеку уже перевалило за сто ещё лет этак десять назад?..
Рияд засмеялся:
- В любом случае, это уже не человек...
Камаль с нежностью смотрел на шейха Мутавалли: тот напомнил ему отца. Он считал его одной из достопримечательностей этого квартала, как и старую дорогу, мечеть Калауна, Красные Ворота. Он встречал многих людей, которые сочувствовали шейху, хотя старик не смирился с озорством мальчишек, которые свистели ему в лицо или ходили за ним по пятам, подражая его жестам.
Камаль с Ясином проводили Рияда до остановки и подождали, пока он сядет в трамвай. Затем они оба вернулись в Гурийю, и внезапно Камаль остановился и сказал Ясину:
- Тебе пора отправляться в кофейню...
Ясин резко возразил:
- Ну нет, я останусь с тобой...
Камалю лучше всех остальных был знаком темперамент брата, и потому он сказал:
- В этом нет никакой необходимости...
Ясин подтолкнул перед собой Камаля и сказал:
- Она моя мать столько же, как и твоя!
Камаля внезапно охватил страх за Ясина! Правда, жизнь в нём била ключом словно в огромном верблюде, но до каких пор он будет терпеть жизнь, переполненную страстями?.. Сердце его наводнила скорбь, но вдруг мысли вернули его в лагерь Ат-Тур.
«Я верю в жизнь и в людей», так он сказал. «И считаю себя обязанным следовать высоким идеалам, пока верю, что в этом и заключается правда, а отступление от этого является малодушием и бегством. Я также считаю своим долгом восстать против тех идеалов, что считаю ложными, и отступление от этого будет предательством!
Ты давно спрашиваешь себя – что есть правда, а что – ложь? Возможно, сомнение есть своего рода бегство, как и суфизм, и пассивная вера в науку. Можешь ли ты быть идеальным учителем, идеальным супругом и вечным революционером?!»
Когда они поравнялись с магазином Аш-Шаркави, Ясин остановился и сказал Камалю:
- Карима попросила меня купить некоторые принадлежности для будущего новорожденного... С твоего позволения...
Они вошли в маленький магазинчик, и Ясин принялся выбирать вещи для будущего ребёнка: пелёнки, чепчик, сорочку... И тут Камаль вспомнил, что его чёрный галстук, который он не снимал почти год в знак траура по отцу, износился, и ему нужен новый, чтобы предстать в нём в ещё один скорбный день. Когда продавец закончил дела с Ясином, он обратился к нему:
- Пожалуйста, дайте мне чёрный галстук...
Каждый из них взял свой свёрток, и вместе они покинули магазин.
Закат тихо источал по капле бронзу, пока они вместе бок о бок шли домой...
Конец