Основной причиной большой популярности Достоевского в современной РПЦ, повышенного на него спроса и исключительной востребованности является точное попадание его в тренд, существующий ныне в восточном Христианстве вообще и в русском Православии, в частности, а именно, в тенденцию на обновление и осовременивание. Православные с некоторых пор устали от Православия и им захотелось чего-то нового, как говорится, вливания свежей крови, оригинальных идей. И «розовое христианство» Достоевского прекрасно подошло для этих целей. Достоевский стал олицетворением православного «аджорнаменто», персонификацией обмирщения Русской Церкви, иконой масштабных реформ Московского Патриархата. Проблема лишь в том, что, пользуясь словами князя Мышкина, почвенническое «православие» Достоевского это «все равно, что вера нехристианская», потому что она «оболганного Христа проповедует», а именно, не евангельского и апостольского, церковно-догматического Христа в терновом венце Искупителя грехов мира, но гностического «Иисуса», романтического «Христа» в «белом венчике из роз» гуманизма, или нравственного идеализма. Но это оказалось именно тем, что было нужно Православной Церкви в период ее исторической усталости и «выгорания». Поэтому Достоевского так высоко (по ранжиру «пророка» и «апостола») ставят и последние русские патриархи, и римские папы, и московские митрополиты, и ватиканские кардиналы, и академики РАН, и профессора МДА.
«”Светское” по определению принципиально внеположно “церковному”, рождено как раз тем разрывом храмовой и внехрамовой жизни, против которого они [представители русского религиозно-философского возрождения] восставали, ощущая себя внутри Церкви, расширенной на весь мир. <…> мир, в понимании этой плеяды мыслителей, Богу не внеположен, другое дело, что ему в лице человека еще предстоит осознать пребывание себя в Боге и Бога в себе» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата / Богословие Достоевского. М., изд.-во ИМЛИ РАН, 2021. С.41).
И здесь принципиальное отличие традиционного богословия Восточной Церкви и «новой ортодоксии»: если для Священного Предания человеку как грешнику «еще предстоит» получить от Бога как Его милость прощение и сподобиться благодати обожения как «пребывания себя в Боге и Бога в себе», то в неоплатоническом, или неогностическом богословии модернизма, человеку нужно всего лишь это «осознать», потому что это является здесь онтологической данностью, которую искаженное восприятие гностически «падшего» человека просто «не видит», или не сознает, будучи ослеплено своим отчуждением от «всецелого начала» по условиям существования в изгнании материального мира; и, осознав это «истинное положение вещей», человек оказывается способен вернуться в божественную «плерому» как нечто имманентное миру и своему «истинному я».
«Мне кажется, что мир наш — чистилище духов небесных, отуманенных грешною мыслию. Мне кажется, мир принял значенье отрицательное и из высокой, изящной духовности вышла сатира. Попадись в эту картину лицо, не разделяющее ни эффекта, ни мысли с целым, словом, совсем постороннее лицо... что ж выйдет? Картина испорчена и существовать не может! Но видеть одну жесткую оболочку, под которой томится вселенная, знать, что одного взрыва воли достаточно разбить ее и слиться с вечностию, знать и быть как последнее из созданий... ужасно! Как малодушен человек!» (Достоевский Ф. — Достоевскому М.М. 09.08.1838 / Д.,XXVIII(1), 50).
«…жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай» (Достоевский Ф. Братья Карамазовы. Кн.6, гл.II / Д.,XIV,260).
Вызванный грехопадением «разрыв» храмового и внехрамого, церковного и светского, «по определению» является аксиомой Священного Писания и догмой Церкви. И именно против этого «восставали» Достоевский и иже с ним, «ощущая себя» внутри мира как «внутри Бога», потому что мир и был их «богом», как для всякого язычника. Как эпоха Возрождения на Западе была возрождением античного мировоззрения и отступлением от Христианства, восточное вообще и русское, в частности, «религиозно-философское возрождение» было ренессансом эллинизма, то есть, стоицизма, неоплатонизма, перипатетизма и прочей «высокой» софистики классической древности, что в богословии означает реабилитацию классических ересей, возникших как раз путем «патристического синтеза» с Евангелием этой языческой философии, в частности, гностицизм, оригенизм и пелагианство, которые, по этой же причине, стали архетипами и для всех новых квазихристианских идеологий.
Отсюда другая форма революционного «восстания» светского богословия против традиционного церковного – это профанация тех духовно-нравственных изменений, которые эмпирический человек все-таки должен претерпеть и необходимость которых вынужденно здесь признается. Если в Священном Предании такие изменения падшего состояния природы человека способна произвести только сила божественной природы, то есть, благодать Творца этой разумной твари, то в неогностицизме и неопелагианстве богословского модернизма это подвластно самому человеку, естественной силе его воли и разума.
«Религия есть воссоединение человека и мира с безусловным и всецелым началом. Это начало, как всецелое или всеобъемлющее, ничего не исключает, а потому истинное воссоединение с ним, истинная религия не может исключать, или подавлять, или насильственно подчинять себе какой бы то ни было элемент, какую бы то ни было живую силу в человеке и его мире. Воссоединение, или религия, состоит в приведении всех стихий человеческого бытия, всех частных начал и сил человечества в правильное отношение к безусловному центральному началу, а через него и в нем к правильному согласному отношению их между собою» (Соловьев В. Чтения о Богочеловечестве. Чтение первое / Соловьев В.С. Соч. в двух томах. М., «Правда», 1989. Т.2. С.14).
Настроить свою жизнь «на волну» Бога, привести все свои «стихии» в соответствие с «абсолютом», духовно прокачать себя до состояния «я Христа» и т.д. можно путем «нравственного самосовершенствования», потому что это «естественно и возможно» для каждого, или для самой человеческой природы, которая есть не что иное, как совершивший инволюцию модус божественной природы.
«Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждений, что человек вечен, что он не простое земное животное, а связан с другими мирами и с вечностью» (Достоевский Ф. Дневник писателя. 1880 / Д., XXVI,165-166).
Поэтому любой жизненный опыт, даже самый негативный, в частности, смертные грехи, является в этой диалектической теогонии ценным и даже необходимым, потому что тоже работает на приближение конечной цели «процесса развития», «от обратного» ведет человека к неминуемому возвращению к «всецелому началу», как каждый ручеек на земле – к впадению в мировой океан.
«Путь к спасению, к осуществлению истинного равенства, истинной свободы и братства лежит через самоотрицание. Но для самоотрицания необходимо предварительное самоутверждение: для того, чтобы отказаться от своей исключительной воли, необходимо сначала иметь ее; для того, чтобы частные начала и силы свободно воссоединились с безусловным началом, они должны прежде отделиться от него, должны стоять на своем, стремиться к исключительному господству и безусловному значению, ибо только реальный опыт, изведанное противоречие, испытанная коренная несостоятельность этого самоутверждения может привести к вольному отречению от него и к сознательному и свободному требованию воссоединения с безусловным началом» (Соловьев В. Чтения о Богочеловечестве. Чтение первое. Цит. изд. С.15).
«Человек как личность всегда в этом состоянии своего общегенетического роста становился во враждебное, отрицательное отношение к авторитетному закону масс и вcex. Терял поэтому всегда веру и в бога» (Достоевский Ф. Социализм и христианство. Записная тетрадь 1864-1865 / Д.,ХХ,192).
Так девальвация «преображения» (понижение себестоимости внутреннего изменения, а именно, отказ от покаяния, которое является необходимым условием спасения в Христианстве) оборачивается реабилитацией грехов. Постепенное ослабление аскезы и цензуры, хранивших церковную жизнь от попадания в нее нечистоты жизни мирской, по причине излишней доверчивости к самозваным богословам от «мира сего», привел к тому, что ложные идеи светской религиозной философии заразили собой уже само академическое богословие Церкви, поддавшееся на экзальтированные призывы «возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы», исходящие от пребывавших в бесовской прелести философов всеединства. Вместо заявленного «расширения Церкви» до размеров мира происходит вторжение лежащего в грехе и в демонической лжи языческого мира в Церковь и ее разрушение его антихристианским духом. Религиозный философ и
«художник превращается в свидетеля, подобно тем свидетелям Откровения, что проповедовали Слово Божие на стогнах града в апокалипсическую эпоху, или гуслярам, стоящим на огнестеклянном море пред престолом Божиим и поющим “новую песнь” (см.: Откр. 11:3-12; 14:2-3; 15:2-4)» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата Цит. изд. С.42),
только он выступает при этом «свидетелем» не Христа, но антихриста, потому что сама установка богословского модернизма, как мы помним, заключалась в «восстании» против богословия Традиции, против установленного Самим Богом «разрыва» между Собой (и Своей Церковью) и падшим миром. «Первообраз», к которому восходят все сублимированные образы Достоевского, это образ самого дьявола как «отца лжи». Поэтому и его референты (все «идеальные» герои Достоевского как типичные лжехристы) только и делают, что религиозно лгут, буквально в каждой фразе искажая Священное Писание и извращая Предание Церкви.
«Призыв Спасителя — первая манифестация принципа нравственного истолкования догмата, содержащаяся еще в Новом завете» [По всей видимости, имеется в виду Мф 5:48. – А.Б.]. «Полнота совершенства, которая заключена в Боге, ставится целью человечеству» (Гачева А. Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата Цит. изд. С.45).
Разница только в том, что в Христианстве это возможно силой одной только божественной природы, трансцендентной падшему человеку благодати; а в новом гностицизме – силой самой человеческой природы (почему Достоевским и выдвигается категорический императив «нравственного самосовершенствования» для всех и каждого). И не слышать того, что это взаимоисключающие учения, для специалиста РАН (тем более – для специалиста МДА), это и означает самому настолько хватануть духа «мира сего», его квазирелигиозного исступления, что «работать» уже дьяволу, а не Богу.
«Достоевский в своих текстах практически совсем не говорит о Боге. Достоевский говорит только о человеке. Но вот о человеке он говорит практически всегда в перспективе Бога, прямо обозначая человека как место присутствия, “место жительства” Бога на земле, место Его явления для другого человека <…> то, что Достоевский говорит именно и только о человеке — и именно поэтому он величайший богослов, прекрасно понимали его ближайшие потомки, которым он изменил глаз и подарил другое видение себя самих» (Касаткина Т. Богословие Достоевского: описание изнутри / Богословие Достоевского и проблема нравственного истолкования догмата Цит. изд. С.159-163).
Совершенно верно: «богословие» Достоевского – это «именно и только» квазитеология человека, один только неогегельянский антропотеизм и неошеллиангианский панентеизм и ничего больше. И именно таким образом он вместе со своим соратником Вл. Соловьевым открыл «третий глаз» всей последующей отечественной религиозно-философской и церковно-богословской мысли, «подарив» всем неогностическое «видение себя в перспективе Бога».