Из рассказов Александры Ивановны Васильчиковой (tante-vertue)
Дочь московского генерал-губернатора князя Михаила Никитича Волконского Анна Михайловна была за московским же генерал-губернатором князем Прозоровским (Александр Александрович), необразованным, но правдивым чудаком (он оставил капитал для сооружения над своим прахом церкви в Киеве; при постройке там Киевской крепости склеп перенесен под одну башню).
Княжна Анна Михайловна была некогда помолвлена за прекрасного и умного человека, князя Петра Михайловича Голицына, но какие-то были козни придворные, и его, говорят, отравили, а её, по расчетам, отдали за богатого князя Прозоровского.
С нею был трехдневный летаргический сон, и уже собирались хоронить её, как она стала оказывать признаки жизни. Чудак-муж имел привычку беспрестанно говорить "сиречь". Видя, что жена двигается, вместо радости он воскликнул: "сиречь не к добру"! Она после долго жила и была статс-дамой при императрице Марии Фёдоровне.
До безумия любила она своего зятя Федора Сергеевича Голицына и страстно привязалась к придворной своей службе, беспрестанно смотрела на часы, опасаясь опоздать к Императрице. Часто ссорилась она с Екатериной Ивановной Нелидовой. Когда умирала сия последняя, остававшаяся при Николае во всегдашней немилости, к ней послан был князь Александр Николаевич Голицын взять её бумаги.
Когда их прочли, то она оказалась совершенно невинною, и после старались загладить неправду милостями к мужу её племянницы Нелидовой (Александра Александровна), князю Трубецкому (Никита Петрович).
Императрица Мария Фёдоровна, помня приезд свой в Петербург в 1776 году, как тяжело ей было в чужой земле, где Екатерина (Алексеевна) не оказывала ей большой ласки, хотела принять как нельзя лучше свою будущую невестку, принцессу Шарлотту (здесь будущая Александра Фёдоровна), которая еще в 1816 году была сговорена за любимого сына Марии Фёдоровны, Николая Павловича. Задолго до её приезда старая Императрица только и думала о разных приготовлениях.
Для будущей великой княгини, коей страсть наряжаться и веселиться уже была известна, приготовили прекрасные комнаты. Мария Фёдоровна водила своих приближенных показывать в Павловске спальню принцессы, где на изящнейшей кроватке лежал розовый матрац, а по сторонам по корзине для ночного и денного белья. Узнали наперёд, какой любимый цвет принцессы, какие она любит цветы, какие духи и пр.
В этом же кабинете лежало по мерке (эти сведения привезла из Берлина Мария Яковлевна Нарышкина) нарочно снятой в Берлине, сшитое платье с васильками (любимый цветок Александры Фёдоровны). Расставлено было по стенам множество шкапчиков, в которых лежали всевозможные уборы и наряды. Наконец отделали розовым атласом особый кабинетец, и когда потом в него вошла принцесса, первое её восклицание было: "Ah! j'ai toujours révé un cabinet rose!" (Я всегда мечтала о розовом кабинете).
В числе лиц, сопровождавших принцессу, были: Друксельс, гувернантка m-lle Wildermeth (друг Жуковского) madame Hacken, пожилая женщина, большая модница; генерал Нацмер (который не скрывал своего сожаления о том, что принцесса переменяет веру). Через несколько дней после приехали: братья ее, принц Вильгельм, которого тогда укусила собака в конюшне великого князя Михаила Павловича (рану прижигали) и дядя Антоний Радзивилл (коего дочь была влюблена в принца Вильгельма и умерла потом от этой неудовлетворенной страсти).
Принцессу привезли сначала в Павловск. И теперь еще живо помнят, как она выпрыгнула из кареты, живая, легкая, полувоздушная, и пала на колени перед Марией Фёдоровной. На другой день в Павловске был обед человек на сто. Входя в собрание, процесса вдруг увидала подле двери приятельницу своего детства madame Фридрихс, и внезапный крик: - Аh, Cécile! - вырвался у нее. Она была прекрасна, в белой воздушной шляпке с марабу.
Дело в том, что Мария Фёдоровна нарочно выписала из Германии madame Фридрихс, дабы принцесса не было скучно. Мужу её дали место адъютанта при Николае Павловиче.
Дня через два последовал торжественный въезд принцессы в столицу, столь памятный ее жителям. Она говела. Во время миропомазания она одета была вся в белом, с распущенными волосами, которые приподымала для помазания ее воспреемница, игуменья одного Новгородского монастыря Шишкина (сестра писательницы Олимпиады), воспринимавшая потом также Елену Павловну.
После свадьбы, когда молодых везли в Аничков дворец, все заметили, что Государь (Александр Павлович) сидел в одной карете с Елизаветой Алексеевной, чего никогда прежде не бывало; тут они сидели как посажёные отец и мать.
Тогда давали балет "Амур и Психея", тот самый, который потом игран был на свадьбе наследника Александра Николаевича.
Осенью 1828 царь и царица уехали в Одессу, оставив детей на попечение матери и вверив Петербург Павлу Васильевичу Кутузову. Старая императрица должна была раньше воротиться из Павловска в Петербург и не жить по своему обычаю в Гатчине, лишив себя, таким образом, прогулок. Сверх того она очень беспокоилась неудачами тогдашней трудной войны (здесь русско-персидская 1826-1828 гг.) и ежеминутно ждала вестей о Варне.
В самый день, когда ждали известий, доктор Иван Фёдорович Рюль нашел у неё всю шею в синих пятнах. Он не решился пустить кровь, потому что Крейтон (Василий Петрович), написавший программу для её будущего здоровья, именно отсоветовал кровопускание, опасаясь водяной. 14 октября ей пошел 70-й год, и около этого времени возвратились их величества. Болезнь усиливалась, и придворные езжали беспрестанно осведомляться.
В день смерти, вечером, 24 октября, сидели за три комнаты от её спальни:
- Аркадий Иванович Нелидов (брат Екатерины Ивановны, отец теперешней придворной барышни Варвары Аркадьевны); когда в 12 часов ночи дамы спрашивали его, можно ли еще оставаться, он ответил: "Должно".
- Софья Андреевна Трубецкая;
- Александр Григорьевич Строганов, очень любимый императрицею (бывший министр внутренних дел);
- А. И. Васильчикова, и еще человека три.
Мимо их пронесли к умиравшей государыне наследника, Марью Николаевну без чулочков, Ольгу Николаевну и Константина Николаевича, благословиться. Сказывали, что уже рука вся онемела, и она побагровела. Государь, бросившись на колени перед образом, сказал: - Господи! Что я перед Тобой сделал, что Ты меня так наказываешь.
Возле постели стояли Катерина Николаевна Кочетова (фрейлина, ныне живущая у князя Сергея Михайловича Голицына) и Екатерина Ивановна Нелидова. Когда сидевшим в 3-ей комнате объявили о смерти (часу в 3-м ночи) и через несколько времени позволили пойти к покойнице, они нашли её в белом чепчике с подвязанным подбородком, на алой ленте крестики и образа, на простенькой кровати.
Тотчас отпели литию. В это время, когда еще её не обмыли и не трогали, князь Александр Николаевич Голицын опечатывал стоявшие вокруг в ее комнате и около постели шкапчики и ящики.
M-lle Яковлева, любимая ее камер-юнгфера и Кочетова горько плакали о том, что императрицу всю разняли по частям при анатомировании. Доктор Рюль, обязанный при том присутствовать, рассказывал, каково ему было видеть такую операцию с женщиною, которая была так скромна, что когда у неё бывали мозоли, она подавала ему ногу не иначе, как обернувши всю её и оставивши только мозоль. Всё, что можно было, глаза, зубы вставили поддельное; голова была похожа на куклу.
Когда всё приготовили и одели в корону и мантию, началась торжественная процессия. Длинный ряд певчих, один выше другого, потянулся с песнью "Святый Боже!". Теперешняя Государыня (Александра Федоровна) повесила позади короны у гроба венок из белых камелий. Царствующая чета удалилась в Аничков Дворец, и когда Александра Фёдоровна взошла, то с веселостью сказала: - Ах! как здесь хорошо. Je ferai danser ici (У меня здесь 6удут танцевать). Но Государь строго промолвил: - Прежде 12 месяцев здесь никто не будет танцевать. Так и было.
Но в марте 1829 года, постом, молодая царица затеяла живые картины, и Ольга Николаевна прекрасно представляла "Ангела", а Мария Николаевна "Пери" из переведенной Жуковским пьесы "Лалла-Рук" (в переводе Жуковского "Пери и ангел").
В деле человеколюбия много помогал Императрице начальник больниц и доктор всех ее деревень, вывезенный ею еще при Екатерине из заграницы, Виллим Иванович Ритмейстер. Он был отменно любим крестьянами. Дети его всегда бывали заняты больными. У него были портреты всех друзей человечества. Он очень любил цветы и каждый день приносил букет из своей оранжереи. До конца он не ложился и, поставивши букет на стол, умер. Жена его принимала всех детей Императрицы. Жуковский его очень любил.