Эскиз Резцом
Войдем в могучий лес Русской Литературы. Из корней и гумуса вещего Бояна, неистового Аввакума, всеохватного Ломоносова, чудовищного Тредиаковского, велеречивого Державина и иже с ними вздымаются вдруг разом три высочайших сосновых ствола, облитых попеременно солнечным, лунным, звездным светом - Пушкин. Лермонтов. Гоголь. Далеко окрест, во все концы мира и самой Вселенной видно с вершин сих гигантских столпов, таких близких, таких разных, таких одиноких. И вот уже мощный, ветвистый, многоствольный, широко и привольно простертый среди долин и рек, пахотных полей и заливных лугов раскинулся неувядающей свежей зеленью, зажил, заблагоухал Великий Лес. Там, в самой сердцевине его сокровенной — ясная поляна и два узловатых, корявых, битых и градом, и молнией железной крепости дуба - Толстой. Достоевский. Как величаво, как недоступно глядятся они издали. Сколько неожиданных изъянов вблизи с удивлением замечаешь. Жухлые, неживые листья. Расщепленные стволы. Подгнившие корни. Сухие ветки. Глубокие дупла. И все же каждую Весну, вопреки всему, силой своей первозданной вновь и вновь охватывает их скрытое до поры пламя жизни и со всех сторон тянутся прохожие по жизни люди то ли отдохнуть, то ли взволноваться душой под приемлющей всех сенью великанов. Пятеро Атлантов неутомимо держат на своих нечеловеческих плечах высокое и глубокое Небо - Небо Русского Слова.
Такое множество давностей давних увидите вы под этим небом, то жандармски голубым, то канцелярски серым. Милые, уютные, растаскиваемые ветром и временем дворянские гнезда то и дело будут открываться вам по дороге. Вас будут боязливо сторониться одиноко бродящие над обрывами с книжкой и зонтиком в руках задумчивые и прекрасные барышни. К вам будут приставать пьяненькие сельские мудрецы, с безнадежной тоской и без всякого, впрочем, подлинного интереса вопрошающие всех и каждого, кому на Руси жить хорошо, что делать и кто виноват. Вы будете проходить через невеликие уездные города, все до единого с огромными лужами и жизнерадостными свиньями на главной площади, с одним и тем же непреодолимым названием города Глупова. Временами, из дали непомерной, из-за Немецкого Моря, до вас будет доноситься тревожный звон колокола. Вы узрите неземные, воздвигнутые пылким воображением справедливолюбцев палаты, в которых испокон веков спит, то в гробу хрустальном, то в постели слишком уж теплой, непробудная Русская Мечта, которой все так и снятся навек несбыточные сны Веры Павловны. Вам встретится невероятно смышленый, тароватый, все-то умеющий и все превзошедший русский мужик, оттого, наверное, только такой во веки веков несчастный, что делает-то он все левой рукой. Он и блоху-то вам подкует, да вот беда, больше уж та блоха не спляшет. Вам едва ли посчастливится увидеть знаменитого русского барина, предпочитающего презирать немецкую суету жизни и вместо этого углубиться в пружины покойного и надежного дивана. Зато сколько всякого чудного люда повстречаете вы в лесах, на горах, в монастырях и обителях обширной и обильной земли русской.
Но чу — гроза гремит и полыхает огонь над ней. Прекрасные девушки бросаются с обрыва, проклиная участь свою. На дно, на дно сваливаются дворянин и купец, промышленник и рабочий, разночинец и крестьянин, и царь, и раб — все катятся неостановимо на Дно. Меж тем так истово трудились наши художники, изобразившие кроткого Иисуса и гордого Демона, и наши музыканты, сумевшие донести до нас музыку Лысой Горы и Шестого Круга земного ада, и взлетов нежной души над Лебединым Озером, и державной победы духа во имя спасенного самодержца. Меж тем так сладко пели нам наши стихотворцы, о так особенно от всех других языков умеют петь они — и о громокипящих кубках, и о божественной стыдливости страданья, и о суеверной любви на склоне дней. Невероятная блистающая плеяда их осыпала все небо русской поэзии, так что даже тесно взгляду от плотных виноградных гроздьев, всё его усеявших. Невозможно перечислить всех поименно, не впадая в стиль статистического перечня. От одних звезд первой величины слепит в глазах. Блистательно чеканный Тютчев. Расплывчато мистический Блок. Таинственно тонкий Анненский. Гениально глубокий Мандельштам. Классически прекрасная Ахматова. Несчастно русский Есенин. Сломанно сильный Маяковский.
Читатель, милый читатель, когда ты побредешь березовой рощицей, и заденут твое лицо горько-сладкие ягоды рябины, и встанут перед тобой прямые и строгие тополя, и обрушатся на тебя лесные сирень и черемуха, и от одного взгляда задрожит знобкая осина, и величавая мрачная ель слегка кольнет тебя — вспомни, вспомни их, наших поэтов, давших живую душу нашим русским деревьям.
В лунном серебряном блеске, завороженная своим чудесным голосом, бессильная противостоять самой себе, заламывая белые руки, многословно утешая и мучая себя, влюбляясь и ненавидя, веря и проклиная, по темным аллеям бредет к своей гибели Россия. Весело, весело подскакивают молодцеватые, с вороненым масляным блеском мужицкие топоры - То-то весело, споро да удало рубят по всей матушке России - Вишневый Сад. Скоро, скоро одним ударом, одним последним гвоздем заколотят в брошенном Доме ненужного Фирса. Ибо в России есть и другие писатели. Есть самый плодовитый писатель Владимир Ленин с пальтишком на зябких плечиках. Есть самый немногословный писатель Иосиф Сталин с острыми железными перьями. От них побежит не успевшая броситься под поезд или с обрыва бедная Машенька, которую до сих пор ждут в холодном, чужом и враждебном, приютившем бездомных русских Берлине.
И все с тем же тяжелым звонким грохотом скачет над Россией - Медный Всадник - Все так же неприкаянно скитается по русской земле - Герой Нашего Времени - Все так же повсюду, куда ни глянь - Мертвые Души - И снова, как прежде, распяты мы промеж - Войны и Мира - И снова, как прежде, ввергнуты мы в бездну - Преступления и Наказания.
В дремучем лесу, неприступен, стоит полуразрушенный деревянный Дом, весь заросший кустарником и бурьяном. Никто не знает дороги к нему. В Доме обширная Зала со множеством оцепеневших призраков. В Зале смутно и копотно от негасимых тусклых свечей. Но в ней есть и живые. Гладкое, скользкое и влажное, гибкое существо с круглыми печальными глазами едва заметными движениями передвигается по бревенчатой стене, временами совсем застывая, словно от ужаса. Другое, вертлявое, вдруг начинает кружиться на одной ноге, прихлопывая себя по ляжкам, и изо рта, из ушей, из ноздрей его хлещет, хлещет неостановимо легкая шампанская пена, обдавая все вокруг искрометным обилием. Некто в офицерском мундире поднимает к лобастой голове дуэльный пистолет, целится тщательно, взводит курок, опускает руку — и снова тянется изящный тонкий ствол ко лбу тяжелой головы, и щелкает смертельное железо, и стынет не дрогнувшая рука того, кто в строгой военной форме — и снова — Пока по замшелому полу катается в припадке падучей неостановимо что-то говорящий, причитающий, жалующийся, плачущий человек с иконкой в одном стиснутом кулаке и смятой колодой карт в другом — Пока на грязном заплеванном полу в игрушечную железную дорогу самозабвенно играет толстый мальчик в коротких штанишках — И Вий, стоящий в углу, сам подымает свинцовые свои веки — И стаи призраков вылетают в разверстые окна — И летят над лесом далеко и долго туда, где люди — Они летят под небом, которое держат Атланты. Но летят они Ночью. И пуста под ними Страна.