Привет, Женька!
«В кейптаунском порту с пробоиной в борту «Жанетта» поправляла такелаж».
Таким образом, Женька, прибыла я в порт приписки с весьма расстроенным такелажем. Шпангоуты жмут немилосердно. Плохой из меня вышел шкипер. Через пробоину не столько натекло, сколько вытекло, все мои живительные влаги оказались за бортом. Надо бы залить баки, поэтому на тебя уповаю. С теми влагами вытекло из меня самое сущее – Женское, та кипящая смола, липнущая и прилепляющая, двусторонний мой скотч, моя плавильня, оставшаяся без углей. Могу писать катехизис для обезлюбленных с пересохшим горлом между ног. Ох уж это горло, это печное горнило, вечно кровоточащая рана, кротовая космическая нора, то бишь дыра, где улыбка чеширского кота встречается с котом Шредингера, в которой параллельные миры соударяясь воспламеняются и отсылают свои вопли к Создателю, а тот, неторопливо помешивая ложечкой Вселенную в маленькой кофейной чашке, облекает плотью свой очередной замысел. Только почему-то воплощения этих замыслов большей частью какие-то кособокие, хилые, водянистые, трусливо сжимающие в трясущихся кулачках пятаки самолюбий. Вот бы кулачонки-то разжать, освободить для чего подороже, крупнее. Не-е-ет, так сжимают, что аж ветры пускают и мыльные пузыри выдувают. Редкие перельманы самоотверженно подбирают отмычки ко всяким загадкам и гипотезам. Что-то, видимо, не так с ложечкой у Создателя или нора температуру не держит.
Ох, Женька, мне бы в горы, посидеть на берегу ручья, вглядеться в его хрустальный кровоток и чтобы кто-то сверху в темечко постучал, чакры-то, может, и откроются. Где это место, Женька, где голову подставлять? Но только чтоб не под ведро помоев, когда глаза не продрать от налипшего похабства. Этого было вдоволь и дополна. Туда хочу, где ты не лишняя, потому что единственная. У тебя, Женька, там обзор шире. Прикинь координаты, высылай с нарочным. А я пока в этой норе кротовой обои переклею и потолки побелю. Печь топить буду.