Пока «бабульки-стрекозульки» «выговаривались», в «чащобах» что-то произошло. Был «первый сентябрь». Школьники возвращались с Торжественной линейки и Урока мира. Стояла осенняя жара. Как раз, радовались, для копки картошки.
Мария Кузьмовна не пошла в «милиссию». Худо говорила. Смеялись. Да и, ну, кто её Борьку найдёт?! «Убивиц» не ищут как следует. А тут – слепой «поросеньчишко». «Город большущий»! Наверное, кто прибрал. Может, и бродячая собака задрала. А может, жив-здоров. Где-нибудь кормится на воле-вольной. Подпитываясь этими мыслями, резвая пенсионерка, оплакивая подсвинка-малыша, повременила несколько деньков, а затем подалась на речку. Теоретически слепое животное могло убрести по запаху на водопой к сочным речным берегам.
За огородами речное русло сужалось. Таловые кусты преграждали видимость. Гражданка Мосеева не торопилась, спустившись к низинам, идя вдоль и наблюдая. Она не кричала. Толку-то! Всем околотком искали, когда узнали. Не нашли. А вот у реки не были. Правдоподобно сказал рослый сосед: «Да не может слепой убежать! Ну, колышек сломил. И всё! Незрячий, куда он подастся? Украли скотинку у тебя, баб Марусь! Довыводила на показ. Лучше бы травы и крапивы нажала. Забросила бы ему в оградку. Да хрустел бы, нахваливал». А ведь мужик дело говорил. Да только «крептилось», беспокоилось Марии Кузьмовне. Жалко было пропажу. Прикипела, будто к человеку. Ведь каждый год повторялась встреча. Только здоровых покупала. Здоровых и резала. А нынче сэкономила. Порешила «дитёнку» «пооткладывать». Мясо, оно съестся. А вот денежки окупятся. Уж больно хлипко приходилось ему, страдальцу, в Свердловске-то. И куда лешак закинул?! Здесь тот же город, та же деревня. Как «задурел». «Ни остануся, мать! – заорал. – Девок нету! А с вонючим Палычем целоваться не хочу!» Может, всё и к лучшему. Смазлив шибко получился. Только после армии попивал. Вот «Оликсандер» Палыч и «извязался». Да и другие – тоже. Часто стали пересекаться. Тот при живой «матушке» «заприглашал». Сначала Мишка-красавец не «зацикливался». А чуть постыдное дельце поднадоело да по низам пошло, призадумался. Когда у собутыльников спросил, те как на духу ответили: «Ты чё, Мишка, сбрендил!» – «Да Палыч золотой!» – «Мы вот сами милуемся с ним!» – «У кого, как не у него, погуляешь?!» – «Дома-то, Мишка, склоки да мат! Жинки лютуют!» – «Да! А ты попробуй приведи нас к себе!» – «Живенько, Мишка, твоя Кузьмовна выдворит да ещё вдогонку наградит: «Охтоньки! Окыянныя порозыты!» – «Ах, если б не было войны, погуляли б!» – «Сидел бы таперича в своей Украине, Мишка!» – «Когда женишься, – а женилка-то, Мишка, уж выросла, большущая-пребольшущая, – поймёшь всю красотень нашинской любови!» Не устроили эти слова «нормального» и здорового молодого парня. Не с кем было дружить. Бедненький, не «глянулся». А честная компания привечала. Да и мать не противилась, не зная, что там так буйно процветает. И гостинчиков положит, и водочки. Всё думала: если работающие мужички полюбят, так в люди выведут. Действительно, вывели. Мишка на моду выбрался. В «сваршики» позвали. А дружеское поведение не нравилось. Перепьются, и давай «лапаться». Вырывался Мишка, бунтовал. Подминали. Деваться было просто некуда. Плевался и старался забыться. Все эти невинные игрища не заходили за буй. Но не пойман, не вор! Бросил Мишка и «работку», и «матку». Когда в баньку приветили…
Баба Маруся, несмотря на пожилой возраст, зорко видела. Её орлиный взгляд вдруг остановился на белеющем куске, выступающем из-под воды, у самого края, на берегу.
– Ихь, утоп! – заревела хозяйка и, взяв длинную палку, попыталась достать мёртвого «порося».
Речушка, хоть и была небольшой, круто уходила в глубину. В этом месте имелся подход. Правда, не для купанья, а для любованья. Уж красота распрекрасная открывалась душе.
Никак не подавался поросёнок. Ровно прирос ко дну. Похлопала-похлопала «бадажиной» и упрела. Недолго думая, расстроенная бабулька, скинув галоши, забралась в тёплую прибрежную воду, предполагая вытащить «утопца», чтобы «хочень» овчарке соседской скормить.
Наклонилась она и испугалась. Это белое пятно не поросячья кожа была, а мешковина. Делать стало нечего. Старушечье любопытство – как пчела. Привяжется, не отстанет. Не сумела с собой совладать. Опустила руки в водичку и, нащупав «горловину», потянула. Кладь оказалась тяжёлой. Но сдвинулась, до половины обнажив тайну.
Трясущимися ладонями Мария Кузьмовна развязала склизкие завязки. И, только приоткрыв, не стерпела, и упала в обморок. Ладно, не лицом книзу. А то бы, «окануневшая», сама утонула. Очнувшись, вскочила как ошпаренная и сиганула в «милиссию».
В белеющем мешке лежали разрубленные куски человечины…
Продолжение следует...