Собранные воедино в одном сборнике письма, статьи, послания, обращения и опубликованные в 1982 году во Франции явились огромным подарком для всех, кто «приручен» произведениями Антуана де Сент-Экзюпери.
С неповторимо поучительной, высоконравственной, философской сказкой-притчей «Маленький принц», с книгой учебником для руководителей любого звена – «Ночной полет», светлой, доброй, наблюдательной «Планетой людей», Библией 21-23 веков – «Цитаделью», - в ней я нашел: афоризмов – 641, притч – 43, молитв – 27, рассказов о природе – 18, гимнов – 16, рассказов – 16, - «Военные записки» дают возможность «заглянуть» во внутренний мир писателя: в мир переживаний, раздумий, страданий….
«Цитадель» - это колоссальное дарохранилище, заповеданное нам, потомкам великого Мыслителя 20 века! Ищите, и многое для себя обрящите! Как подступиться к этой трудно покоримой вершине - читайте главу «Муки прочтения «Цитадели» в книге «Семь эссе на произведения Антуана де Сент-Экзюпери» на ЛитРес.
Благодаря этому сборнику мы можем проследить жизненный путь пилота-писателя, а затем и летчика-писателя, становление и совершенствование его духовных качеств. Хотя, читая его ранние произведения «Танцовщица Манон», «Южный почтовый» видишь зрелого и ответственного человека, для которого духовная составляющая жизни первостепенна, все остальное - второстепенно.
Благодатный источник для понимания мировоззрения и миропонимания автора – его письма: к матери, друзьям, жене, любимым женщинам…. В письмах он предельно откровенен: в отстаивании своих взглядов на окружающую действительность, в любовных признаниях, в твердости и жесткости к политическим и литературным оппонентам, в трогательной и искренней нежности к матери. Их можно читать и перечитывать регулярно – и когда светло, и когда серо на душе. Они искренни, честны, душевны, правдивы, как чистая вода родника. Любую жизненную «жажду» можно утолить из этого источника.
И, конечно, послания, обращения, статьи предвоенные и военного времени. В них боль и страдание, размышления и отчаяние, стыд за поражение и непоколебимая вера в победу. Ему достает силы, знаний, мудрости, политической прозорливости, убедительности, чтобы побежденным французам и их будущим союзникам, американцам, внушить необходимость единым фронтом оказать сопротивление гитлеровским оккупантам. Ему это удается. Напомню фразу американского редактора-переводчика книги «Полет в Аррас» на английский язык (в русском переводе – «Военный летчик») Эдварда Вике: «Кредо сражающегося человека и история участия в борьбе замечательного летчика в этой повести, наряду с речами Черчилля, служит лучшим ответом демократических государств на «Майн кампф» Гитлера».
Есть информация об участии Сент-Экзюпери в разработке операций «Факел» (высадка американского десанта 8 ноября 1942 года в Северной Африке) и операции «Оверлорд» - англо-американо-канадского десанта на побережье Франции 6 июня 1944 года.
А теперь сосредоточимся и начнем приобщение к дарохранилищу:
Физическая трагедия волнует нас лишь тогда, когда нам открывают ее духовный смысл. (Пилот и стихия).
Истина — это не то, что можно доказать; это то, что делает мир проще. (Кто ты, солдат? Статья была напечатана в газете «Пари-суар» 2 октября 1938 г).
Истина для человека — это то, что делает его человеком. (Надо придать смысл человеческой жизни. Статья напечатана
в «Пари-суар» 4 октября 1938 г).
Но мне сейчас плевать на политиков, спекулянтов, мыслителей-надомников из обоих лагерей. Они дергают за веревочки, сыплют громкими словами и полагают, что руководят людьми. Они полагают, что люди настолько наивны. Но если громкие слова и пускают корни, как семена, развеянные по ветру, - это значит только, что ветру на пути встретились тучные земли, пригодные нести груз урожая. И пусть кто-то цинично воображает, что разбрасывал песок вместо зерен: распознавать хлеб — дело земли.
Сами того, не зная, мы ищем новые заповеди, которые оказались бы выше всех наших временных, предварительных заповедей. Из-за них пролито слишком много людской крови. Мы шествуем к грозовому Синаю (Среди ночи голоса врагов перекликаются из окопов. Статья опубликована в «Пари-суар» 3 октября 1938 г).
Мы лишь тогда будем счастливы, когда начнем двигаться в нужном направлении — в том, по какому шли с самого начала, только пробудившись из глины. Тогда мы сможем жить в мире, ибо то, что придает смысл жизни, придает смысл и смерти.
(Надо придать смысл человеческой жизни. Статья напечатана в «Пари-суар» 4 октября 1938 г).
Лишь будучи активным участником событий, можно сыграть действенную роль. И ежели «представляющие собой ценность» являются солью земли, они должны смешаться с землей. Нельзя говорить «мы», когда стоишь в стороне. А если говоришь, тогда ты просто сволочь. (Письмо X. Тулуза, 26 октября 1939 г).
Если бы я не был убежден, что человек, в общем-то, способен чувствовать лишь то, что способен выразить. (Мораль необходимости. Этот текст (название дано публикаторами) был вчерне набросан писателем в конце 1939 или начале 1940 г. и при его жизни остался неопубликованным)
Так вот, есть только один способ возвести это здание, которое больше каждого из вас и которое в свой черед обогатит вас, когда вы его построите. Один-единственный способ. Его задолго до нас изобрели самые древние религии. На нем основывается дух любой религии. Дух любого общества. Это, можно сказать, самое надежное средство. Люди позабыли его с развитием материального прогресса. Это средство - жертва. Причем под жертвой я подразумеваю не отказ от жизненных благ, не покаянный жест отчаяния. Я подразумеваю под жертвой безвозмездный дар. Дар, ничего не требующий взамен. Вас формирует не то, что вы получаете, а то, что вы отдаете. Усилия, которые вы отдаете обществу, формируют общество. А оно делает богаче вас самих.
Да, человечеству было необходимо вырвать человека из рабства, обеспечить ему право на плоды его труда, поэтому мы стали уделять такое внимание труду, подразумевающему обмен. Труд обменивается на товар. Однако мы не должны забывать, что труд приносит нам не только плату, но, главное, делает нас духовно богаче. В хирурге, физике, садовнике больше человеческого, чем в игроке в бридж. Одна сторона труда кормит нас, другая созидает. Созидает самоотдача. И Дороти Томпсон призывает вас отдавать. Она призывает вас созидать ваше общество. Трудясь безвозмездно на благо воюющих Соединенных Штатов, вы поможете строить общество Соединенных Штатов. А еще вы построите ваше братство. Я хотел бы поделиться собственным опытом.
(Послание молодым американцам. С этой речью писатель выступил 7 декабря 1941 г. (в день нападения японской авиации на Пёрл-Харбор и вступления США в войну) перед членами одной из студенческих организаций Нью-Йорка. Речь была напечатана в мае 1942 г. в одном из американских журналов).
Давайте же объединимся ради общего служения, французы. (Франция прежде всего. Статья впервые опубликована 29 ноября 1942 г. в журнале «Нью-Йорк таймс мэгэзин» под названием «Французам, где бы они ни находились»)
Я еду (...) Это мой долг. Еду на войну. Для меня невыносимо оставаться в стороне, когда другие голодают; я знаю только один способ быть в ладу с собственной совестью: этот способ — не уклоняться от страдания. Искать страданий самому, и чем больше, тем лучше. В этом мне отказа не будет: я ведь физически страдаю от двухкилограммовой ноши, и когда встаю с кровати, и когда поднимаю с пола платок. (...) Я иду на войну не для того, чтобы погибнуть. Я иду за страданием, чтобы через страдание обрести связь с ближними (...) Я не хочу быть убитым, но с готовностью приму именно такой конец. Антуан. (Письмо жене Консуэло, середина апреля 1943 г).
Мне безразлично, убьют меня на войне или нет. Что уцелеет из того, что я любил? Я имею в виду не только людей, но и обычаи, и невосстановимые оттенки, и некий духовный свет. И завтрак под оливами на провансальской ферме, и Генделя. Мне наплевать на вещи, которые уцелеют. Для меня важен только определенный порядок их расположения. Цивилизация — это невидимая связь между вещами, потому что она распространяется не столько на сами вещи, сколько на невидимые отношения, существующие между ними. Такие, а не другие. В результате массового производства мы можем получить сколько угодно превосходных музыкальных инструментов, но где взять музыкантов? (Неотправленое письмо генералу Шамбу. Уджда, июнь 1943 г).
Я недвусмысленно сказал американцам: «Ответственность за поражение лежит на вас. Нас было сорок миллионов крестьян против восьмидесяти миллионов обитателей промышленной страны. Один человек против двух, один станок против пяти. Даже если какому-нибудь Даладье удалось бы обратить весь французский народ в рабство, он все равно не в силах был бы вытянуть из каждого по сто часов работы в день. В сутках только двадцать четыре часа. Как бы ни управляли Францией, гонка вооружений все равно должна была бы развиваться из расчета один человек против двух и одна пушка против пяти. Мы согласились воевать из расчета один к двум, мы готовы были идти на смерть. Но чтобы умереть с пользой, нам нужно было получить от вас недостающие четыре танка, четыре пушки, четыре самолета. Вы хотели, чтобы мы спасли вас от нацистской угрозы, а сами производили исключительно «паккарды» да холодильники для своих уик-эндов. Вот единственная причина нашего поражения. И все-таки наше поражение спасет мир. Разгром, на который мы сознательно шли, станет отправной точкой сопротивления нацизму». Я говорил им (они тогда еще не вступили в войну): «Настанет день, когда из нашей жертвы, как из семени, вырастет дерево Сопротивления!» Возьмем этот первый кусок книги: в чем, черт бы меня побрал, мнения вашего друга расходятся с моими? Чудо, что американцы прочли эту книгу и что она стала у них бестселлером. Чудо, что за ней последовали сотни статей, в которых сами американцы говорили: «Сент-Экс прав, не нам винить Францию. На нас лежит часть ответственности за ее поражение». Если бы французы, живущие в Соединенных Штатах, больше ко мне прислушивались, а не спешили бы объяснять все гнилостью Франции, наши отношения с Соединенными Штатами были бы сейчас совсем другими. И в этом меня никто никогда не разубедит.
Но есть в моей книжице второй, главный кусок, и там я действительно говорю: «Мы ответственны». Но речь идет вовсе не о поражении. Речь идет о самом явлении фашизма или нацизма. Я говорю (что тут может быть непонятного? Я так старался выражаться яснее!), итак, я говорю: западная христианская цивилизация ответственна за нависшую над ней угрозу. Что она сделала за последние восемьдесят лет, чтобы оживить в человеческом сердце свои ценности? В качестве новой этики было предложено: «Обогащайтесь!» Гизо да американский комфорт. Чем было восхищаться молодому человеку после 1918 года? Мое поколение играло на бирже, спорило в барах о достоинствах автомобильных моторов и кузовов или занималось пакостной спекуляцией остатками военных запасов. Вместо опыта монашеского самоотречения, вроде того, к которому я приобщался на авиалиниях, где человек вырастал, потому что к нему предъявлялись огромные требования, — сколько людей увязало в трясине перно и игры в белот или — смотря по тому, к какому слою общества они относились, — коктейлей и бриджа! В двадцать лет меня тошнило от пьес г-на Бернстейна (этого великого патриота) и от пошлости г-на Луи Вернейля. Но больше всего — от всяческого изоляционизма. Каждый за себя! «Планету людей» я писал самозабвенно, я хотел сказать своему поколению: «Вы все обитатели одной и той же планеты, пассажиры одного и того же корабля!»
Спасение цивилизации — дело постоянное. В хорошо вам знакомом Парагвае девственные леса проглядывают в каждой щелочке между булыжниками, которыми вымощена столица. Они, эти леса, притворяются простыми травинками, но дай им волю — и они пожрут город. Нужно постоянно загонять девственные леса обратно под землю. (Письмо генералу Шамбу. Алжир, 3 июля 1943 г).
Они могли мне сказать: «Ты думаешь так же, как мы», но, когда они спрашивали: «Почему же тогда ты не с нами?» — я не знал, как им ответить, чтобы они поняли.Они ведь жили чувствами, а в плане чувств мне нечего было им возразить. Точно так же мне нечего возразить коммунистам, и Мермозу , и любому из тех, кто готов пожертвовать собственной шкурой и предпочитает делить кусок хлеба с товарищами, чем пользоваться всеми благами жизни. Однако при всем том, что я верю в человека, рожденного коммунизмом, все же я не в силах верить, что предтеча его — каталонский анархист. Величие анархиста в том, что он потерпел поражение. Если он восторжествует, из его суповой миски вырвется на волю лишь призрак тщеславия, который мне неинтересен (и я готов объяснить почему). Так неужели ради того, чтобы испробовать одурманивающее действие чувства, как пробуют наркотик, я добровольно разрушу свою духовную цель? Это было бы подло. Духовное начало должно возобладать над доводами чувства. Проще говоря, ты следуешь этой точке зрения, когда наказываешь собственного сына... Тебе эта проблема представляется простой, потому что для тебя она сводится исключительно к сфере чувства. Я люблю, потому что люблю, и ненавижу, потому что ненавижу. Этого достаточно. Для такого, как я, все решается гораздо сложней. Я знаю, что во Франции ты рисковал головой, участвуя в Сопротивлении. Это был твой долг. И я поступил бы так же. Но за границей я почувствовал, как на меня, помимо моего желания, легло чудовищное бремя ответственности. Чудовищное не с точки зрения своей силы — я был всего лишь каплей в море, - а с точки зрения цели. И без всякого риска для меня. (Точнее, без такого риска, о котором стоило бы говорить. Я-то смеюсь над риском. Не признаю добровольного риска, на который идут, чтобы отпустить себе грехи. Моя награда в том, что я знаю: бывает смелость, куда более достойная восхищения, чем смелость перед лицом смерти. Страх смерти легко превозмочь. Особенно сгоряча.) Лично я был против перемирия. Я угнал из Бордо самолет . Набил в него четыре десятка молодых летчиков, которых навербовал прямо на улице (у меня был четырехмоторный «Фарман»), и увез их в Северную Африку продолжать борьбу. Ладно. Попытка не удалась. В Северной Африке тоже признали перемирие. Поэтому я превратился в безработного. Но с этой минуты у меня появилась возможность действовать словом. Я в меру своих скромных сил отчасти принял на себя ответственность за будущее французского народа. Историю нельзя пересочинить. Ты можешь внести в анналы реальные бедствия прошлого, но не можешь ни доказать, ни опровергнуть реальность тех предполагаемых бедствий и успехов, которые ждали бы нас при вымышленном ходе событий. Однако тот, у кого была возможность в меру своих слабых сил содействовать нарушению или соблюдению условий перемирия (в конце концов все сводилось именно к этому), не мог не предвидеть серьезных последствий своего решения.
Ты сам рассказывал мне, как это было в России. Вот уже сколько времени ее народ, видя, как поднимается волна немецкого нашествия, призывает все страны солидаризироваться с ним или помочь ему поставить заслон этой волне, и вот уже сколько времени на русских продолжают смотреть как на возмутителей мирового порядка и предоставляют им в одиночку воевать против пикирующих бомбардировщиков и танков. Кому русские этим обязаны? Во имя какого божества, которое даже ни малейшей пользы от этого не получит, нужно толкать лучшую часть народа в бездну, откуда нет возврата? Что до меня лично, у меня одно дело — настаивать на продолжении борьбы. Точно так же в 1918 году Германия спаслась от оккупации благодаря перемирию, которое, конечно, несколько лет разлагало народ, оказавшийся под властью штреземановских педерастов , но потом способствовало созданию условий — сперва, конечно, незримых — для подъема страны, ее усиления, ее гордыни; но когда Германия подписала перемирие, то, разумеется, делом и даже духовным долгом немецкого Деруледа было возмущаться таким позором. Германия сдалась раньше, чем была окончательно истощена. Германия сдалась перед самой своей гибелью. Но погибла ли при этом глубинная совесть нации, отказавшейся продолжать борьбу с той самой минуты, как над лучшей частью народа нависла угроза неизбежной и бессмысленной гибели? Разве у нас не писали об этом преждевременном перемирии, которое спасло Германию? Разумеется, внешне это выразилось в отказе от борьбы, в жажде благ, зачастую презренных (перемирие было для немцев большим праздником, чем для нас!), и в анархии. И в эгоизме. И в угодничанье перед победителем (большем, чем у нас!). Разумеется, в нашем перемирии много безобразного, и оно вызывает к жизни немало безобразий. ... Тот, кто погибает, храбрее того, кто капитулирует. Победа или смерть — великие слова. Но (...) здесь мы впадаем в антропоморфизм (перенесение человеческого образа и его свойств на неодушевлённые предметы и животных, растения, природные явления, сверхъестественных существ, абстрактные понятия и др.). Ведь то, что годится для отдельной личности, теряет смысл на уровне народа.
Пускай единицы гибнут во имя общего блага. Это их долг. Но всеобщее самоубийство — бессмыслица. Если ты избран Францией, ты погибнешь во имя спасения Франции. Ты умрешь, чтобы спасти то, что больше, чем ты сам.
На самом-то деле «союзники» - понятие временное. В настоящее время твой голлизм готовит войну против американцев или, при случае, против англичан . ... Народ думает медленнее, основательнее. Новое божество не было для него чем-то осязаемым, что могло бы подвигнуть на жертву. Спасать надо было Францию, уже разрушенную, которой из-за ваших раздоров грозило полное уничтожение. Даже это нелегко было постигнуть. А уж еще более широкое понятие «союзники» вообще не укладывалось в голове. Моя главная мысль, которая для меня важнее всех состязаний в красноречии, заключается в том, что народ - это не французская палата депутатов, не американский сенат, не фашистский совет; народ ценен тем, что в нем лучшего. Народ - это Трефуэль, это Паскаль, это Давид Вейль, это безмолвная мать у постели больного ребенка, это взаимовыручка и самопожертвование бастующих рабочих, это доброта, которая не поддается доводам рассудка, подчиняет себе доводы рассудка и переживает любые политические перетасовки, как мощный дуб переживает смену времен года.
Крестовый поход, (обескровливающий) народ, может быть посвящен только богу. ... Настало время честных раздумий, время наполнить смыслом слова, потерявшие всякую рыночную стоимость, потому что перед нами встают новые проблемы, запутанные и противоречивые. В том числе проблема чести и бесчестья. (Письмо Х. (Неотправленное).