Сначала хотел озаглавить эту заметку иначе («Тоска зеленая»), но потом остановился на внешне нейтральной констатации основной идеи книги, как я ее понимаю. Как и со чтением других романов Золя, с первых страниц воодушевляешься въедливой, все разжевывающей, почти толстовской манерой письма (вот сейчас будет психологизм, которого еще не знали!), но потом начинаешь вязнуть в многословных описаниях, как психологического, так и пейзажного характера. Конечно, роман об импрессионистах и не мог быть другим, однако порой кажется, что перед тобой, - что называется, «сюжет для небольшого рассказа», но отнюдь не роман. К тому же на момент чтения Золя уже освоены «Луна и грош», «Гений» и «Жажда жизни». Да, все они были написаны позже, в этом смысле Золя – первопроходец, но в этих трех книгах есть нечто, чего нет в «Творчестве», а именно – надежда. Особенно в этом плане поражает роман о Ван Гоге: зная его дальнейшую судьбу, зная, чем все закончится, все равно веришь, что жизнь героя Стоуна прожита не зря. То же впечатление возникает и при чтении Моэма и Драйзера («Гений», кстати, многослойнее остальных книг о художниках, ведь в нем помимо творчества детально освещена и личная жизнь героев).
Что же касается книги Золя, то она порой безысходна до непереносимости: одержимый перфекционизмом Клод Лантье жаждой недостижимого художественного совершенства уничтожает и самого себя, и своих близких. Читая «Творчество», уже в который раз начинаешь осознавать, как опасно быть мономаном, рабом какой-то одной страсти: всегда должно быть что-то еще, чему отдаешь свою жизнь, пусть то вера или родственные узы. Нельзя бросать все в топку творчества, поклонение искусству, как идолу, в конце концов уничтожит своего несчастного адепта. Золя с самого начала своего произведения не щадит Клода, изображая его хамом, эгоистом, достаточно грубым и неотесанным человеком и главное – гордецом, верящим лишь в свои силы, именно поэтому разочарование в своем таланте в конечном счете и убьет его. Порой увязая в описаниях и разжевывающих все и вся рассуждениях, в финале (последние две главы), Золя дает такое мощное крещендо, что поневоле забываешь обо всех недостатках текста.
Конечно, автор не жалеет темных красок, описывая публику художественных салонов и арт-критиков, косность и неотесанность их мнений: буржуазность у Золя всегда ужасна, ибо самодовольна и консервативна в худшем смысле этого слова. По этой причине есть соблазн понять драму жизни Лантье, как следствие его непризнанности, тогда получится пресловутое «среда заела», однако, автор «Ругон-Маккаров» столь фанатично верит в науку, физиологию и биологию, что у него почти всегда и за все отвечают законы наследственности, детерминистски жестко держа в своих тисках живых людей. В этом смысле романный цикл Золя устарел после той революции, которую произвела в естествознании квантовая механика, а в философии – экзистенциализм. Как писал Сартр: «Нет никакого детерминизма, человек – это свобода». Но, «Творчество», вероятно, глубже иных романов цикла: ведь в конечном счете Клода губит не что иное, как внутренняя жажда, тот самый огонь, «который не имеет цвета», как писал в одной из глав «Игры в классики» Кортасар. По сути дела жажда недостижимого эстетического совершенства губит Клода именно как самая настоящая страсть, превращая его жизнь в ад на земле.
Это и есть тот самый «червь, который не умирает, и огонь, который не угасает», как говорил в Евангелии Христос, именно от этого Он и спасает человечество. Нельзя становиться рабами чего бы то ни было. Как писал апостол Павел: «К свободе призваны мы, братья». Творческая страсть – почти наркомания, почти алкоголизм (которому Золя, кстати, посвятит отдельный роман – «Западня», его тоже надо бы прочесть). В финале «Творчества» его герои спорят о будущем искусства и цивилизации (один из них явно автобиографичен, ибо также, как и Золя, пишет серию романов об одной семье, в истории которой отражена жизнь всей Франции времен Наполеона Третьего), как и автор, они питают сейчас кажущиеся смехотворными иллюзии в адрес разума и науки. В разгар из беседы слова молитвы, читаемые священником, заглушаются шумом проходящего поезда. Метафора, что называется, налицо.
Однако, как показала история, Золя оказался не прав: хваленая наука изобрела атомную бомбу, а разум, пытающийся все расчислить, создал адскую бухгалтерию концлагерей. И после крови и слез, принесенных человечеству ХХ веком, некоторые люди, немногие, правда, продолжают идти к колодцу, который не пересыхает и спустя два тысячелетия, - к Богочеловеку и Спасителю мира, избавляющему от всех зависимостей, в том числе и от жажды рукотворного совершенства, уничтожившей людей не меньше, чем наркотики и алкоголь. Главный герой «Творчества» был далек от этого, как и его автор, и именно поэтому погиб и духовно, и телесно.