Фая обмыла теплой водицей коровье вымя. Барыня слыла коровой-ведерницей, и была в колхозном стаде лучшей. И рога у нее – в ведерный ухват шириной. И сама Барыня – здоровенная, пегая с рыжими подпалинами, Сычевской породы, возвышалась танком среди мелковатых и голенастых колхозных буренок.
Видимо корова осознавала свою важность и стратегическое значение для Фаиной семьи, потому и вела себя важно. С поля шла неторопливо, ставила ноги, как балерина какая, периодически плюхая в дорожную пыль за лепешки с хороший банный таз шириной.
Барыня была свадебным подарком мужа Мити. Фая до сватовства кочевряжилась перед Митей, кобенилась, нагоняя себе цену. И до того парня довела, что тот прямо во двор Барыню пригнал. Откуда, не сказал. Мать Фаи, этакую кобылищу увидав, задрожала вся. Не знала, что и поделать: то ли по деревне бежать, языком мести:
- Митька-то каку корову притащил, мати светы! Это же не корова, а трактор!
То ли обхаживать новую жиличку, трубным ревом оглашавшую усадьбу.
- Файка, змеища! Соглашайся! Митька – парень справной! Соглашайся! Эвон, како наследство дарит! – зудела Матрена Ильинична на ухо дочке, ерзала на месте, тряслась и колотила ногами.
Фая испугалась за мать: а вдруг ее карачун прихватит от подарка? Но гордость ей покоя не давала. Надо же и уважение к себе иметь? Это ж анекдот, вся деревня засмеет:
- Ты, Файка, за кого сгреблась: за Митьку, аль за корову?
- Да она, поди, на одну половину Митьку положит, а корову – на другую половину постели! Будет за хвост ейный держатьс-с-и!
- Лучше бы за другой хвост держалась! Митька, говорят, за своим-то не больно приглядыват! По всем деревням в округе хвостом мел!
Фая подплыла к осоловелому Митяю, повела пухлым плечом и молвила рассудительно, как покойный тятя учил:
- Ты мне к этой корове прикупи в райцентре ведро эмалированное! Да конфетами его доверху насыпь. И чтобы шоколадные все, с подушечками или карамельками даже не подходи!
Митьку ветром сдуло. Зато Митькин батька, Степан Ильич, приволокся. С батогом.
Набросился на Матрену с матюками:
- Сказывай, л*рва, ты подговорила Митьку мою корову на твой двор утащить?
И всяко-разно разоряется, и такие коленца загибает, что уши вянут! Фая на непотребство глядеть устала, разозлилась маленько:
- Ты чего тут, такой-растакой, на маму напрыгиваешь, пес шелудивый? Петух ты «гамбурский», сопля ты вшивая! Нужна нам твоя корова! Забирай ее к чертям, подавись ты! И чтобы я ваших поганых рыл: ни твого, ни трясуна Митьки твоего здесь не видела больше!
А сама на Степана Ильича грудью прет! А надо сказать, что комплекция у Фаи не хуже, чем у коровы. В три обхвата Фая, белая и дебелая вся. В военную голодуху росла, мякиной питалась, а вот поди ж ты, в такую лошадь вымахала. Толстая, мясистая, одной левой перешибет.
Это сейчас девки ходят – глядеть тошно: ни переду, ни заду. А в пятьдесят четвертом году в моде откормленные девушки были. Наголодался народ, устал за мослы хвататься. А полегче стало: хлеб, опять же, завозной появился, кирпичиками. С мукой и с крупой послабления пошли. В общим, зажили по-человечески.
И Фая считалась первой королевной. А она еще и на личико баская, брови дугой, зубы сахарные. Купчиха! Матрена колдовала на нее, что ли? Пока Фаина опарой поднималась, Митька уже кобелировал вовсю. А потом его в армию призвали. Вернулся в родной колхоз, Фаю у колодца встренул – захолодело все внутрях.
Фая-то наслышалась о Митиных приключениях. Ей такой обормот и даром не нужен был. Ей все хотелось обходительного и вежливого парня, желательно, городского. Вот счетовода, например. Но разве от Митьки так просто отвяжешься? Он измором Фаю брал. А та его лесом шлет. Довела Митьку до белого каления. Не выдержал он, родительскую корову украл.
А корова эта денег стоила – ого-го! Степан Ильич человеком прижимистым был, рачительным. Каждую копеечку берег, и все в дом тащил. До войны старательным слыл, на войне трудился – все в самолет из винтовки целился, чтобы в семье доход был. Самолет не подбил. А танк уговорил, уконтрапупил. И потом копил добро. По деревне вдовы плачут, а у него полные сундуки, из самого Берлина отрезы, посуда с разряженными барышнями на тарелках и чашках, башмаки на каблуках и со шнурками, полны-полнешеньки. Как он это богачество пер, одному Богу известно.
- Пупок-то не развязался? – с тревогой и затаенной радостью (живым вернулся кормилец) спрашивала мужа супруга.
- Не дождесси! Я это добро честно взял. Командир давал день на разграбление. Все по правилам – солдат кровь проливал, имеет право на трофеи! Не гунди, помогай!
Молодец мужик, нечего сказать, оборотистый.
Корову эту на ярмарке областной взял. Давно мечтал. Корову-то можно теперь иметь – не отберут. Кто ж знал, что Митька, паразит, такой разор в хозяйстве сделает.
Но – отстал от Фаи. Девку в чем винить? Девка разве виновата? Даже обидно стало: не сманивала за собой Митьку, не уговаривала. Стоит и ноздри раздувает, мол, не нужен ей пестованный сыночек, и сам батька – олух и матершинник! Другая бы травой стелилась перед свекром, а эта жирнуха цену себе набивает! Нищета! Беднота! Вдовья косточка! Так ведь и работница в дому, и радетельница. Такую Фаю в хозяйстве вместо коровы держать – цена одинакова, и жене – радость. Прихварывала жена-то в последнее время.
Смотался от растерянности Степан Ильич. Не знает, что и делать: то ли оставлять корову, то ли с собой уводить. А та-то, та-то, рогатая дура, ноги в раскоряку – и ни с места!
Ушел мужик с пустыми руками. Дома хозяйка, конечно, в рев:
- Ай, погубитель, ай воровай! – причитала Дарья Михайловна, сокрушаясь, что произвела на свет божий этакое недоразумение и варнака! – Отец все в дом, все в дом, а он все из дома, да из дома!
- Да не ори ты! – огрызнулся хозяин, - все правильно Митька сделал! Скоро он вместо одной коровы две в избу приведет! Собирайся-ка, Даша. Лучшую юбку, которую я из райцентра привез, надевай! Свататься пойдем.
- Это к кому? – Дарья выпрастала из-под платка ухо. Слезы высохли. Любопытно стало Дарье.
- Да Файку Матрены-солдатки Митька захороводил. Брать надо!
Дарья забегала, заметалась по горнице. Выпотрошила сундук, юбку достала, аккуратно в газету завернутую. К ней – кофточку белую, крестиком расшитую.
- Ах, ты, матерь божья, да она же узкая! – разругалась.
- Надевай, говорю! – рявкнул Степан.
***
Как и рассчитывал свекр, Барыня вслед за новой невестой в родной хлев пошагала. Вот правду люди-то говорили: колдовкой Матрена была. Собственную хозяйку Дарью Барыня пару раз рогами ожгла. Не подступиться. А Фаина, будто слово заговорное знала, без страху к корове шла. С новым эмалированным ведром, по случаю Митькой купленным и конфетами доверху набитым.
Где он эти конфеты нашел, неведомо. Не простые сосульки – грильяж в шоколаде! Достались они Митьке в коробках, за бешеные деньги! Так он, дурак, коробки выпотрошил, и целое ведро насыпал.
- Куды коробки-то дел, змей? – шипела на него мать, прознав, в чем дело.
- Дык, куды… Выкинул. Куда мне пустые коробки?
Чтобы не обижать тещу, решил Митька ей потрафить. Конфет с полведра подсыпать. Та их что-то забраковала: не разгрысть. Но года два в шкафике хранила, пока гости, да тетки-крохоборки подчистую не выцыганили грильяж.
- Скусна! – нахваливала конфеты золовка Нинка, - как мед, али что…
- Скусна ей! – ворчала Матрена, - змей такой, омманул охальник. Сулил корову, а отдал пакость эту! Паразит.
Она Митьку до смерти недолюбливала за вероломство. А чего, спрашивается, на парня обижаться? Молока от барыни – хоть залейся. Фая каждый день матери литерку-две приносила. Ни забот, ни хлопот. Сама Барыню обихаживала, пуще родного мужа, никому корову не доверяла.
Нет, врать нехорошо. И Митьке доставалось добра, иначе откуда у Фаи четверо ребят народилось? От святого духа?
От той Барыни и пошли новые телята по селу. Бык старался на славу, а люди денежки несли. Всем хотелось ведерниц завести. Мало того, что удои на удивление, так и характером справным телки получались. Придури за ними не водилось, маститом не хворали, никакая зима не страшна коровам, и на волков плевали с высокой колокольни. Без пастухов пастись могли, старательницы!
- Что за порода у вас такая? Это же не телки – комбайны! – дивовались приезжие гости.
- Своя порода. Барская! – хвастались местные, - не чета вашим голодранкам! Знатная порода!
- Дак кто это у вас такую породу вывел? – интересовались ротозеи.
- А баба наша! Она и сама, что корова, в теле, налитая, будто яблочко спелое. И скотину под себя держит!
Взглянув на Фаину, важно шествовавшую из «гамазины», не старую совсем женщину, с выводком ребят, прицепившимся к ней по дороге из школы, приезжие крякали:
- Д-а-а-а-а, - и почесывали затылки.
Им, новыми шиньонами и туфельками с узким носом измученными, форсистыми женами оскандаленными, отчего-то хотелось послать своих модных супружниц куда подальше, да приткнуться к горячему боку красивой, дородной Фаи, забыть про все на свете, прогреть измочаленные косточки, да провалиться в богатырский сон…
- Ну ты! – аборигены шлепали размечтавшихся мужчин по лбу, - слюни подотрите! Иначе вам Митька хлебало расшибет! Он у нас бригадир! Надо понимать!
***
Последняя корова «Барской» породы принадлежала моей маме. Деревенская бабушка умерла, оставив свою Красулю одну-одинешеньку. В девяностых годах выкосило разором деревню, выморило, обокрало и ободрало лихом. В войну так не гадили, как в мирное время. Старики с изломанными душами, один за другим уходили в лучшие, справедливые миры. Вот и бабушка – ушла.
Пришлось моей маме, чистенькой, надушенной щеголихе, обряжаться в телогрейку и тягать нервы отца с постройкой нового хлеба. Она очень боялась здоровенной коровы с огромными рожищами.
- Коровка, коровка, - дрожащим голосом звала она.
Та взглянула на женщину фиолетовым, с веером длинных ресниц глазом. Смиренно мыкнула и приняла с мягкой ладони мягкую краюху черного хлебца, щедро посыпанного солью. Мама пока неуверенно обтирала розовое вымя коровы, обмазывала сливочным маслом, неумело дергала сосок. А уже через три дня так настропалилась, что люди завидовали.
«Барская» корова тихохонько выжидала освобождения от невыносимой сытной тяжести трудового дня, ласково мычала и поглядывала на белый платочек хозяйки.
- Да ты моя хорошая, да ты моя Красулечка, барыня-боярыня какая! Стой, стой, дочечка, сейчас, сейчас закончу, звезда ты моя ненаглядная.
Я наблюдала за мерными движениями женских рук, за звонкими струями молока, за спокойно, то вздымавшимися, то опадавшими боками пегой масти и думала: и куда бы мы делись сейчас без коровы? Ни работы у родителей, ничего. А так – сейчас покупатели набегут, молоко купят, творог, масло. Будет у нас копейка. Купим мяса, хлеба. Молоком запьем – и живы. А там, глядишь, и в училище поступлю. Замуж выйду за хорошего человека… И жизнь полегчает, не все же так будет…
Молочные струйки звенели все тише, наполняя ведро доверху, пузырилась аппетитной шапкой молочная пена, корова фыркала, мама бормотала ласковые слова, а я засыпала, облокотившись о стайку, и мне снились добрые, сытые сны, с молочными реками и кисельными берегами. И верилось, что счастье обязательно будет, потому что русскому человеку нельзя жить без веры, надежды и… любви…
Автор: Анна Лебедева