В дверь проскользнула чья-то тень. То была тонкая, высокая женщина с маленькой головкой. На её бледном лице выделялись серые глаза, волосы у неё были русые и казались крашеными. Меликов встал.
— Наташа Петрова, — сказал он. — Давно вы вернулись?
— Две недели назад.
Я тоже встал. Женщина была почти одного роста со мной. В тёмном облегающем костюме она выглядела очень худой. Говорила она как-то чересчур торопливо, и голос у неё был, пожалуй, слишком громкий и словно прокуренный.
— Рюмку водки? — спросил Меликов. — Или виски?
— Водки. Один глоток. Мне пора идти фотографироваться.
— В такой поздний час?
— Да, на весь вечер. Фотограф свободен только по вечерам. Платья и шляпы. Маленькие шляпки. Совсем крохотные.
Только сейчас я заметил, что Наташа Петрова была в шляпке без полей, до крайности воздушной и надетой слегка набок.
Меликов ушёл за водкой.
— Вы не американец? — спросила девушка.
— Нет, немец.
— Ненавижу немцев.
— Я тоже, — согласился я.
Она взглянула на меня с изумлением.
— Я не говорю о присутствующих.
— И я тоже.
— Я — француженка. Вы должны меня понять. Война...
— Понимаю, — сказал я равнодушно. Уже не в первый раз меня делали ответственным за преступления фашистского режима в Германии. И постепенно это перестало трогать. Я сидел в лагере для интернированных во Франции, но не возненавидел французов. Объяснять это, впрочем, было бесполезно. Тот, кто умеет только ненавидеть или только любить, — завидно примитивен.
Меликов принёс бутылку и три очень маленькие рюмки, которые налил доверху.
— Я не хочу, — сказал я.
— Обиделись? — спросила девушка.
— Нет. Просто мне сейчас не хочется пить.
Меликов ухмыльнулся.
— Ваше здоровье, — сказал он и поднял рюмку.
— Напиток богов! — Девушка залпом осушила свою рюмку.
Я почувствовал себя дураком: зря отказался от водки, но теперь уже было поздно.
Меликов поднял бутылку.
— Ещё по одной, Наталья Петровна?
— Mersi, Владимир Иванович, хватит! Пора уходить. Au revoir. —
Она крепко пожала мне руку. — Au revoir, monsieur.
— Au revoir, madame.
Меликов пошел её проводить. Вернувшись, он спросил:
— Она тебя разозлила?
— Нет.
— Не обращай внимания. Она всех злит. Сама того не желая.
— Разве она не русская?
— Родилась во Франции. Почему ты спрашиваешь?
— Я довольно долго жил среди русских эмигрантов. И заметил, что их женщины из чисто спортивного интереса задирают мужчин куда чаще, чем рекомендуется.
Меликов осклабился.
— Не вижу здесь ничего худого. Иногда полезно вывести мужчину из равновесия. Всё лучше, чем по утрам с гордым видом начищать пуговицы на его мундире и надраивать ему сапоги, которыми он будет потом топтать ручонки еврейских детей.
— Сдаюсь! Сегодня немецкие эмигранты здесь не в чести. Налей-ка мне лучше водки, от которой я только что отказался. <...>
Это пространная цитата из неоконченного романа Эриха Марии Ремарка "Тени в раю", где он — как было с его прежней возлюбленной Марлен Дитрих — описал завязку своих отношений с Натальей Павловной Палей.
Везло писателю на роковых красавиц. Наталья (1905—1981) была русской княжной и внучкой императора Александра Второго.
Родилась она в России, но в 1920 году с матерью и сестрой действительно эмигрировала во Францию и, как многие красавицы голубых кровей, сделалась манекенщицей, потрясая публику своими появлениями на подиуме.
Круг общения княжны в 1930-х — это литературные кумиры Жан Кокто и Антуан де Сент-Экзюпери, кинорежиссёр Лукино Висконти, великий танцор Серж Лифарь и неизбежная Марлен Дитрих. Наталья тоже снималась в кино: её партнёрами были европейские и голливудские звёзды — Кэтрин Хэпбёрн, Морис Шевалье, Шарль Буайе и Кэрри Грант...
...а на рекламном снимке французских босоножек — рука и ноги княжны Натальи Палей, которые целовал Эрих Мария Ремарк.